Время любить - Страница 135

– Я бы здесь не выдержала одна и недели, – задумчиво произнесла Оля. – Я понимаю, природа, тишина и все такое… Но тебе же днями, наверное, не с кем словом перекинуться?

– Приеду в город и наговорюсь, – засмеялся Вадим Федорович. Морщинки сразу разгладились на его лице, глаза молодо блеснули. – Я уже давно заметил, что после Андреевки, вернувшись в Ленинград, язык мой крутится во рту как пропеллер! Становлюсь болтлив, как Коля Ушков… Кстати, ты давно его не видела? А Михаила Ильича Бобрикова?

– Папа, из тебя никогда бы не вышел дипломат, – помолчав, заметила дочь. – Я Ушкова не видела целую вечность. А Бобриков умер для меня. Уже давно.

– И чего это я вспомнил про него? – усмехнулся Вадим Федорович. – Я для Бобрикова тоже умер…

– Наверное, мне нужно было встретиться с Бобриковым, чтобы получше узнать мужчин, – сказала Оля.

– Ну и узнала?

– Ты думаешь, вы такие уж загадочные? – рассмеялась дочь.

– На сколько ты приехала? – перебил ее отец.

– Мне сдается, что мы вместе вернемся в Ленинград?

– Ты проницательна, – усмехнулся он. – Ладно, я хотел выехать нынче, но поедем с тобой в воскресенье. Кстати, кому ты Патрика отдала?

– Мой дорогой племянник Ваня спит с ним вместе. И Андрей с Марией без ума от спаниеля.

– Удивительно контактная собака! – заметил Вадим Федорович. – Собака с человеческими глазами… Я Патрика здесь часто вспоминал.

– Чаще, чем Виолетту Соболеву? – не удержалась и съязвила Оля.

– О ней я не думаю, – спокойно ответил отец. – И не виню ее ни в чем. Я тебе об этом уже говорил.

– Если бы она бросила своего красавчика грузина и вернулась к тебе…

– Она не вернется, – нахмурившись, перебил отец. И Оля поняла, что нужно тему сменить.

Убирая со стола, она слушала непривычное убаюкивающее тиканье часов – в городе теперь редко его услышишь, ходики сменили электронные часы-будильники со светящимся табло и даже приемником, – взглянув в окно, увидела медленно падающие снежные хлопья. Береза в огороде у Широковых превратилась в гигантский крутящийся белый волчок. На крыльце соседей сидел лопоухий пес и, подняв вверх голову, ловил раскрытой пастью снежинки. На дне молочного кувшина, надетого на жердину, наросла круглая белая шапочка. Оля так и замерла у окна с тряпкой в руке. Понемногу она начинала постигать красоту загородной жизни. Здесь нет ощущения стремительного движения жизни, когда все время куда-то торопишься, не успеваешь, отчего раздражаешься, нервничаешь. Здесь можно сколько угодно стоять у окна и смотреть на падающий снег, не боясь, что за спиной зазвонит телефон и тебе скажут в трубку какую-нибудь неприятность или заставят все бросить и мчаться в метро или троллейбусе на другой конец города, где в маленьком кинотеатре идет модный фильм…

Отец сидел на низкой скамейке у печки и смотрел на огонь. Поленья трещали, выстреливали на пол красными угольками, которые он спокойно брал двумя пальцами и снова бросал в печь. Оля знала, о чем он думает… И черт дернул ее за язык брякнуть про Виолетту! Что бы отец ни говорил, а она все еще занозой торчит у него в сердце. Кстати, после их разрыва Оля впервые обратила внимание, что отец как-то изменился: стал рассеяннее, что ли, тогда она и заметила седые нити в его черных волосах, реже можно было услышать его заразительный смех, да и из города он стал уезжать чаше, чем прежде. Может, здесь, в Андреевке, завел новую зазнобу? В это Оле было трудно поверить…

И словно в подтверждение ее мыслей дверь без стука отворилась, и на пороге появилась полная грудастая женщина с молодым порозовевшим лицом, темными блестящими глазами. Она была в коричневой куртке, черные волосы повязаны мохеровым шарфом. Снег сразу же превратился в сверкающие капельки на ее одежде.

– У тебя, Вадим, никак гости? – певучим звонким голосом произнесла она, с любопытством разглядывая девушку. – Господи, Оля! – воскликнула она. – Какая ты стала красивая! Небось уже и замуж выскочила?

И Оля узнала ее – это киномеханик Галя Прокошина. Особого знакомства они не водили, но при встречах иногда болтали, когда Оля приезжала на каникулы в Андреевку. И хотя девушку покоробило от ее последних слов, она приветливо улыбнулась и протянула Прокошиной руку. Это не город, и люди здесь особенно выражений не выбирали. Если ты, допустим, плохо выглядишь, тебе об этом прямо в глаза и скажут, а в городе и на смертном одре человека будут уверять, что он огурчик…

Вадим Федорович поднялся со скамейки, помог Гале раздеться, предложил чаю, но она отказалась.

– Я шла мимо, дай, думаю, зайду… – затараторила она. – У нас нынче идет картина «Вокзал на двоих», в главной роли Гурченко и этот, ну, как его?.. Еще играл в «Служебном романе» с этой, как ее?..

– Олег Басилашвили, – улыбнулась Оля.

– Пойдете в кино? – смотрела на них круглыми глазами Прокошина. – Я вас бесплатно проведу.

– Мы видели этот фильм, – взглянув на отца, сказала Оля.

– Я некоторые фильмы по нескольку раз смотрю, – говорила Галя. – Только хороших что-то мало присылают. А халтуру и крутить противно. Раз перепутала части, так никто и не заметил… – Она перевела взгляд на Олю. – Нынче пятница, так у нас после вечернего сеанса танцы. Приехали из Климова музыканты с электронными ящиками. Как забухают, хоть караул кричи… Придешь на танцы? От наших парней отбою не будет, вот увидишь!

– Там видно будет, – неопределенно ответила Оля.

Когда летом в доме собиралась молодежь, они ходили на танцы, но сейчас, одной, не было никакого желания идти. Помнится, в прошлом году у нее даже местный кавалер завелся – как же его звали? Петя или Вася… У него фамилия такая куриная, кажется Петухов.

– Мы в воскресенье уедем ночным, – сказал Вадим Федорович. – Вернусь в конце апреля. Что тебе, Галя, привезти?

– Колбасы палку и шоколадных конфет коробку, – стрельнув смеющимися глазами на Олю, сказала Про-кошина. – Моя Надька так и заявила: «Скажи дяде Вадику, чтобы мне „трюфелей“ привез!»

«Ну и папка! – подумала Оля. – И тут не теряется! А я-то думала, он, бедненький, здесь один-одинешенек мается без женского внимания и ласки! А он вон какую пышку завел!»

– Я в воскресенье днем забегу, – пообещала Прокошина. – Зря в кино не хотите. Эта Гурченко ну просто умора!..

Рассмеялась и колобком выкатилась за дверь, наградив напоследок Казакова многозначительным взглядом.

– Как тихо падает снег, – повернувшись к дочери спиной, произнес Вадим Федорович.

– Бедный папа, – подойдя к нему и положив руку на плечо, сказала Оля. – Живешь в глуши, смотришь старые фильмы…

– Я здесь работаю.

– Как она растолстела… Правда, я ее давно не видела.

– Она хорошая женщина.

– Разве я спорю? – сказала Оля.

– У нее забавная дочь Надя, – негромко уронил он. – Она зовет меня «дядя Вадик».

– Губа у нее не дура, – заметила Оля. – Подавай ей «трюфели», а не какие-нибудь другие… Балуешь ты их?

– Черт возьми, я ведь еще не старик!

– Я очень хочу, чтобы тебе было хорошо, – мягко произнесла Оля.

Отец повернулся к ней, секунду пристально смотрел ей в глаза, потом сказал:

– Я знаю.

– Если хочешь, пойдем в кино? – скрывая улыбку, предложила она. – Гурченко действительно хороша в роли официантки, а вот Басилашвили мне не очень-то понравился, особенно в конце.

– Я рад, что ты приехала, – провел он ладонью по ее густым светлым волосам и снова отвернулся к окну. – Вот и опять пришла зима…

– Ты иди… в кино, – сказала Оля. – А я белье постираю. Только сначала воды принеси из колодца.

– Завтра снег растает, и снова будет весна, – сказал он.

В фойе Дома писателей открылась выставка картин Петра Викторова. Он выставил около пятидесяти своих работ. Здесь были северный цикл, ленинградские пейзажи, акварели, натюрморты. Андрей искренне порадовался за друга. Петя здорово вырос как художник. Об этом все говорили и даже писали в «Смене» и «Вечерке». Одной картиной заинтересовался Русский музей, несколько приобрел областной краеведческий музей.