Время льда и огня - Страница 55

Кшиш захохотал и хлопнул огромной ладонью по столешнице пульта. Толмач перевел без непечатных выражений. Лейтенант вкратце доложил диктатору о нашем вчерашнем рейде, не касаясь его основной цели. Кшиш много и бурно веселился.

— Дали им таки (непечатное выражение)! — повторял он все время свою любимую мысль. — Они еще поерзают по своим норам, подлые кроты! Мы, ночники, сидим-сидим себе тихо, но чуть что…

По всему видно было, что он готов приписать последние успехи Галакси своему военному гению. В разгар очередной его тирады из-за роскошного полога, где, по моим воспоминаниям, должны были располагаться жилые покои, вдруг появился стройный адъютант в овчинной телогрейке под портупеями, в расшитых унтах, с длинной лентой распечатки в руке — и я тут же узнал в нем незабвенную Марию, с помощью которой тогда нам удалось так легко бежать. Но — это было тогда, а теперь еще неизвестно, как могла повести себя она под угрозой разоблачения. Однако если Мария и узнала меня, то виду не подала, а углубилась с Кшишем в тонкости той самой распечатки, по которой выходило, что Терминатор (то есть мои) недодал провианта на дальние посты еще за ноябрь (условное понятие). Я и лейтенант почтительно присутствовали при их споре, то и дело переходящем в перебранку. Наконец, Мария удалилась.

Диктатор опять вспомнил о нас и обратил пристальный взгляд на меня — именно на меня!

— А это кто с вами? — Он будто напрочь забыл о моем докладе. — А-а, соседи, так сказать. Твои земляки слово не держат, вот как дела обстоят. А тут при нашей боевой готовности…

Переводчик еле успевал за ним, но я и сам достаточно хорошо улавливал суть. Возражать Кшишу сейчас было бы верхом глупости, да и в любом случае он начал уже иссякать.

— …вот так и передай своим. Чтоб не зря тебя таскали туда-сюда, как какого-то Марко Поло. Так и передай — по вашей, мол, милости бойцы у ночников недоедают…

Он закончил свою речь не менее внезапно, чем начал. Жестом подозвал старшего офицера, разодетого под полярного гусара, как и он.

— Обеспечить отправку. Челнок загрузите всем, что потребует этот лейтенант. Пополните им боезапас — ну, там, что у нас есть…

— Так точно! А как с этим вот?.

Кшиш хмуро повернул бороду в мою сторону.

— Отправить восвояси с каким-нибудь из сменных на мотонартах. До кордона, дальше пускай сам добирается. Они вон с нами не особенно церемонятся, союзнички (непечатный эпитет).

Кшиш отмахнулся, давая понять, что аудиенция окончена. Мы вышли в сопровождении того же проводника. На выходе — я, признаться, ожидал этого, — в холле надувного палаццо похаживала Мария, она тут же подозвала меня.

— Ты что ж это один? — спросила она сразу вместо приветствия.

Теперь я мог рассмотреть ее повнимательнее. Мария не изменилась, просто в ней появилась какая-то властность, которой раньше вроде не было. А может, я просто не успел заметить? Было приятно видеть здесь, среди все же вполне чужих мне ночников, прелестное женское лицо, глядящее на меня с таким интересом. Я рассказал ей коротко о всех наших приключениях. Как подлинную женщину, ее тронула лишь история с Нормой.

— Смотри-ка ты, зря я старалась, — заключила она неожиданно для меня. — Надо было забрать тебя у девчонки. Ишь ты — ни себе ни другим…

Я поделился с ней радостью, что диктатор меня не узнал.

— Это ты напрасно, — охладила меня красавица, — он тебя прекрасно узнал, память у него превосходная. Только не в его интересах поднимать опять всю эту историю, его ведь с того раза, считай, вся Темная сторона обсмеяла… И девку не вернешь, и только напомнишь!

Мария коротко хмыкнула. Мои спутники смотрели на нас с большим интересом.

— Ну, меня он простил… — Первая жена диктатора все еще улыбалась. — Но тебе советую держать ухо востро, он у нас мстительный, такие вещи просто не спускает. Так что не думай, что будто бы не признал, — он затаился. Настороже будь, парень.

На прощанье она меня обняла. Впервые в жизни меня приголубила столь военизированная дама. Мы вышли в ночь.

Было решено, что до зоны сумерек меня сопроводит молодой и чрезвычайно болтливый ночник-вояка по имени (или по прозвищу) Теофил. Для этого выделили мотонарты — двухместные, открытые, тот самый минимум, какой мог выделить Кшиш коварному и удачливому сопернику. Я не роптал. Больше меня раздражал Теофил в своей мохнатой униформе, он все время вертелся рядом и старался говорить со мною на пиджин, что ему удавалось гораздо хуже, чем мне на славик. Понимая, что одолеть огромный участок пути на этом снегоходе-мотороллере — дело сомнительное, Теофил взялся договориться с командиром крейсера, прибывшего в столицу по служебной надобности, маршрут которого пролегал более-менее по пути. Пока он беседовал с командиром, я внимательно осмотрел мотонарты и пришел к выводу, что они не так плохи, как показалось с первого взгляда. Впечатление портила общая помятость корпуса.

Теофил выбрался из крейсера слегка расстроенным. Кстати, командиром оказался тот самый Эйкин, в праздничную ночь побега сверзивший с трассы наших преследователей во главе с Португалом. При мысли о Португале, где-то там себе действующем, я поежился — но не предъявлять же претензии отменному служаке Эйкину за не вполне результативную стрельбу. А некоторая досада моего провожатого объяснялась тем, что командир наотрез отказался сделать крюк километров в двести, который значительно сокращал маршрут. Что ж, служба превыше всего…

Пока это бронированное чудище стояло, загружаясь и заправляясь, мы с Теофилом съездили в казармы, где я простился с лейтенантом Барнсом и его командой. Лейтенант сердечно пожал мне руку; боевики расставались прохладнее, я так и не преодолел отчуждения. А может, тому причиной было недавнее исчезновение Наймарка, с которым они привыкли связывать и меня?

Теофил был лихой гонщик, сорвиголова, на обратном пути он дважды чуть не влип. Надо сказать, что в активное время суток в столице ночников движение довольно оживленное, чуть ли не гуще, чем тогда, в часы карнавала, — а если прибавить сюда склонность Теофила эффектно тормозить юзом, то можно представить мое впечатление от будущего проводника. С шиком мы подкатили к трапу крейсера, Теофил даже хотел въехать туда по мосткам, но не удалось. Мотонарты закатили тельфером в инвентарный отсек, нас же сунули в помещение, где отдыхали между сменами вахтенные. Там действительно спали в гамаках три-четыре солдата. Турбины взревели, крейсер содрогнулся всей своей стальной массой и побежал вдоль ярко освещенных улиц на удивление плавно.

Лишь только мелькнули последние огни околицы, Теофил вытащил фляжку и подмигнул мне. Мы выпили какого-то крепчайшего пойла, затем еще… За иллюминаторами неслась полярная мгла, слегка выбеленная поднимавшимся бураном, а мы все сидели за откидным столиком, прихлебывая эту адскую смесь под неугомонный речитатив моего спутника. У него было несколько основных тем: служба, девушки и его, Теофила, достоинства. Несмотря на мою просьбу, он так и не слез с пиджин, поэтому в его повествованиях я то и дело улавливал несуразности, но не прояснял их, чтобы не вызвать очередной водопад косноязычного словоизвержения. Крейсер несся по темному леднику, посылая вперед мощный пучок света из своих прожекторов, шаря по округе и по небесам радиолокаторами, наводя жерла установок на возможные цели, — а мне вспомнился наш почти что мирный рейд на походной кухне, оставленной там, у ледового обрыва. Или это уже подступала пьяная сентиментальность?

Не обращая внимания на Теофила, болтающего, словно тетерев на току, я раскатал свободный гамак и забрался в него, лицом к стене. Ехать предстояло еще часов шесть, так что был шанс выспаться.

— Эй ты! Вставай, утро скоро!

Я обернулся в гамаке, закачавшись под низким потолком. Действительно, в иллюминаторе отсвечивала — бледным лимонным заревом под глубоким небом с тусклыми звездами — настоящая заря, отблеск того самого утра, которое постоянно стоит над моей родиной. Неужели удастся вернуться?