Время гостей (сборник) - Страница 114

— Все миллиарды людей?

— Все.

— С помощью того же самого мозга?

— Нет. С помощью того же самого сознания.

— Тогда не должен ли даже верующий признать, что разум живущего — вещь очень условная? И что связь, которую он имеет со всеобъемлющим сознанием, весьма незначительна? Разве может сознание остаться прежним, если с ним происходят такие изменения? Это все равно что утверждать, будто полное ведро вместило в себя океан, хотя оно всего лишь до краев заполнено водой. Вы говорите «с помощью того же самого сознания». Как сознание может быть тем же самым?

— На этот вопрос у меня нет ответа.

Тогда Энтони пошел к психологу.

— Сколько людей вы знаете, доктор Ширм?

— Я мог бы отмахнуться от вопроса и сказать: столько, сколько мне нужно. Но это неправда. Я люблю людей, что редкость для моей профессии. Что ты хочешь выяснить?

— Сколько людей может знать один человек?

— Это вообще неважно. Люди обычно преувеличивают число своих знакомств. Что именно ты пытаешься выяснить?

— Может один человек знать всех на Земле?

— Естественно, нет. Но ему может так казаться, а это как раз неестественно. Иллюзия такого рода, сопровождаемая эйфорией, называется…

— Не хочу знать, как она называется. Почему ученые вечно сыплют латинскими или греческими словами?

— Частично ради дешевого эффекта, частично по необходимости. В нашем собственном языке просто не хватает слов. Подбирать названия для научных концепций так же трудно, как давать имена детям. Мы, когда исследуем мозг, ведем себя, как молодая мамаша. А она никогда не назовет двоих детей одним и тем же именем.

— Спасибо. Но только я сомневаюсь, что это иллюзия. И никакой эйфорией она не сопровождается.

Для допроса этих четырех человек у Энтони имелась веская причина. Дело в том, что он знал всех людей на Земле. Этот дар пришел к нему недавно. Он знал каждого в Солт Лейк Сити, где никогда не бывал. Знал всех в Джебел Шах — городе, амфитеатром спускающемся к гавани, и в Батанге, и в Вейлми. Он знал бездельников, толкущихся у въезда на мост Галата в Стамбуле, и носильщиков в Куала-Лумпуре. Он знал торговцев табаком в Пловдиве и резчиков пробки в Португалии. Он знал докеров в Джибути и перчаточников в Праге. Он знал крестьян в окрестностях Эль Центро и ловцов ондатры в Баратария Бэй. Он знал три миллиарда людей — по именам, в лицо, с массой сопутствующих подробностей.

— И это притом, что я не слишком умный. Меня называют недотепой. В фильтр-центре меня трижды перепрограммировали. Я видел лишь несколько тысяч из миллиардов людей, и мне кажется странным, что я знаю всех на Земле. Возможно, это иллюзия, как говорит доктор Ширм, но иллюзия очень детальная. И она уж точно не сопровождается эйфорией. Я чувствую себя заблудившимся в джунглях, когда думаю об этом.

Он знал торговцев крупным рогатым скотом из Леттеркенни, графство Донегал. Он знал резчиков тростника из Ориенте и трех альпинистов в Милн-Бэй. Он знал, кто умер и кто родился в эту самую минуту. И во все остальные минуты тоже.

— От этого никак не избавиться. Я знаю всех на свете. Невероятно, но это факт. Зачем мне знать их? Среди них не наберется и десятка человек, у кого бы я мог занять доллар. Ни одного из них я не могу считать своим другом. Не знаю, каким образом эта способность появилась, но я осознал ее внезапно. Мой отец был старьевщиком в Уичите, и мое образование фрагментарно. Я неотрегулированный интроверт, недееспособный и несчастный. К тому же, у меня слабые почки. Почему этот дар достался именно мне?

Мальчишки на улице улюлюкали ему вслед. Энтони ненавидел детей и собак: они не давали прохода горемыкам и неотрегулированным. И дети, и собаки нападали стаями. И те, и другие отличались трусостью. Если кто-то из них подмечал чью-то слабость, то он не пропускал ее мимо. Да, отец Энтони был старьевщиком, но это еще не причина для улюлюканья! И как только дети узнали про его отца? Владеют такой же способностью, которая проявилась у него недавно?

Но что-то уж слишком он загулялся по городу. Давно пора уже быть в фильтр-центре. Там часто теряли терпение, когда он увиливал от работы. Вот и сейчас полковник Питер Купер с нетерпением ждал его прихода.

— Энтони, где ты был?

— Гулял. Поговорил с четырьмя людьми. Я не сказал ничего, касающегося фильтр-центра.

— Фильтр-центра касается все. Ты же знаешь, что у нас секретная работа.

— Да, сэр, но я не понимаю, в чем ее смысл. Как можно рассекретить информацию, которой не владеешь?

— Распространенная ошибка. Другие могут понять, в чем смысл твоей работы, проанализировав сказанное тобой. Кстати, как ты себя чувствуешь?

— Слегка взволнован, нездоров, на языке накипь, и еще почки…

— К слову, сегодня днем прибудет специалист, чтобы исправить твои почки. Я не забыл про них. А ты? Ты не хочешь мне ничего рассказать?

— Нет, сэр.

Когда полковник Купер задавал этот вопрос своим работникам, он походил на заботливую мамашу, спрашивающую у ребенка, не хочет ли тот в туалет. Было в его интонации что-то смущающее.

Да, Энтони очень хотелось поделиться с полковником своей тайной, но не мог подобрать правильные слова. Он хотел рассказать о недавно приобретенном даре, благодаря которому знал теперь всех людей на Земле. Объяснить, что не понимает, как в его голову вмещается столько информации, ведь это совершенно не соответствует его возможностям. Хотел, но остерегался насмешек — их он боялся больше всего.

Поэтому Энтони решил сначала поговорить с коллегами.

— Я знаю человека по имени Вальтер Волорой из Галвестона, — сказал он Адриану. — Он сидит в баре Гизмо за кружкой пива, и он пенсионер.

— Ну и что? Большими буквами: НУ И ЧТО?

— Но я там никогда не был.

— А я никогда не был в Каламазу.

— Я знаю девушку из Каламазу. Ее зовут Грета Харандаш. Сегодня из-за простуды она осталась дома. Она часто болеет.

Но Адриан был существом одновременно и неинтересным, и нелюбознательным. Трудно довериться тому, кто не проявляет к тебе никакого интереса.

— Ну и ладно, поживу с этим некоторое время, — решил Энтони. — Или лучше схожу к доктору, пусть пропишет какое-нибудь лекарство, чтобы все эти люди в моей голове ушли. А вдруг доктор решит, что моя история подозрительна? Тогда он доложит обо мне в центр, и меня снова перепрограммируют. Из-за этого я нервничаю.

Так и жил он с этим некоторое время. А именно — остаток дня и ночь. Потом он почувствовал себя лучше. Почки ему исправили, но не было никого, кто избавил бы его от нервозности и мнительности. Утром, когда он шел на работу, тревожные предчувствия накатили с прежней силой. Дети свистели и улюлюкали вслед. Ненавистное прозвище! Откуда они узнали, что его отец был скупщиком металлолома в маленьком городке далеко отсюда?

Он должен кому-то довериться.

Энтони поговорил с Веллингтоном, который работал с ним в одной комнате.

— Я знаю девушку в Бейруте, прямо сейчас она ложится спать. У них уже поздний вечер.

— Да? Почему бы им не привести свое время к норме? Кстати, вчера вечером я познакомился с девушкой, красивой, как калибровочный ключ, и такой же стройной. Она пока не знает, что я работаю в центре и что я ограниченный, а я не собираюсь ей об этом рассказывать. Пусть выясняет сама.

С Веллингтоном разговаривать бессмысленно. Веллингтон не слушает собеседника.

Потом Энтони вызвали к полковнику Куперу. После бесед с полковником Купером мрачные предчувствия Энтони всегда усиливались.

— Энтони, — сказал полковник, — я хочу, чтобы ты докладывал мне обо всем, что покажется тебе необычным. Это и есть твоя настоящая работа, а перекладывание бумаг — занятие только для твоих рук. Скажи откровенно: в последнее время что-нибудь странное привлекало твое внимание?

— Да, сэр. — И он не сдержался. — Кажется, я знаю всех людей в мире. Каждого человека. Все несколько миллиардов. И это меня тревожит.

— Да-да, Энтони. Но ты не ответил: происходило ли что-нибудь необычное. Твой долг рассказывать мне обо всем.