Время гарпий - Страница 48
Анна вытерла лицо носовым батистовым платком, оставшимся непроданным из весенней коллекции дамских носовиков с кружевами и виньетками, заметив, что с обратной стороны листочка тоже что-то написано. Она удивилась такой бережливости потомственной гадалки и ясновидящей, написавшей объявление на использованном листке. Неужели эта Мария Сергеевна не предвидела, что листок может налепиться ей на лоб, а она потом прочтет, что та написала на обороте? В ожидании автобуса Анна лениво подумала еще несколько обличительных мыслей по поводу потомственной ясновидящей, как внезапно поняла, что записка адресована ей лично: «Аня! Как завезешь сумки, приезжай к исполкому, я там тебя ждать буду!»
Анна, конечно, решила, что ни к какому исполкому она, на ночь глядя, не поедет. Но, добравшись до дома, спешно кинула все сумки в коридоре и, не дожидаясь автобуса, побежала к исполкому, стараясь не упасть в окружавшей ее темноте очередной «разрухи», когда никому не было дела до уличного освещения. Проклиная всех, кто неправильно воспринимал уроки истории, экономя на обычной человеческой порядочности, она и не вспомнила о своем «историческом опыте», рванув, сломя голову, навстречу к долгожданным приключениям по первой же почеркушке неизвестной ей дамы, столько пообещавшей в своем объявлении всем желающим и страждущим. В голове Анны лишь кровью стучала ее фраза: «Любовь: возвращение любимого, объятия, слезы…» Не то, чтобы она на такое рассчитывала в реальности, давно став прагматичной и приземленной особой с твердыми материалистическими взглядами на будущее, но… чем черт не шутит?
Подбежав к исполкому, она чуть было разом не отказалась от своих материалистических принципов, поскольку исполком был освещен огнями газовых фонарей, а перед парадным, возле транспаранта «Будущие сотрудники нашего комбината!» фотографировались дамы в шляпках и белых фартуках с умытыми детьми с чистых рубашках. Но какие-то принципы все же остались в Анне неколебимыми, потому что она сразу заметила одну неувязочку: все здания, фотограф, няни, дети и само здание исполкома – были в разных оттенках коричневого цвета, будто сошли с выцветших дореволюционных снимков. Никаких больше цветов возле растерянной Анны не было, поэтому она не решалась перейти улицу, чтобы подойти поближе. Ей на минутку почудилось, будто стоит ей сделать еще шаг, как и она станет фигуркой с этого ожившего снимка, навсегда лишившись собственного будущего.
Она не заметила, как к ней подошла высокая темноволосая женщина и вежливо поздоровалась. Анна мельком взглянула на нее и тут же успокоилась, потому что у дамы были ярко-красные губы и голубые глаза, а сама она куталась в шелковую бордовую столу.
– Извините, а что здесь такое? – отважилась она спросить у незнакомки.
– Да решила как-то оживить обстановку, – призналась дама. – Ну, не принимать же тебя в съемной квартире, где две клуши будут ссориться на кухне на счет пеленок и картошки. Все же это можно было себе позволить, когда впереди маячило немного другое будущее. Пойдем, не бойся!
Она взяла Анну за руку, но стоило им шагнуть в направлении исполкома, как фонари погасли, а публика, фотографировавшаяся только что со смехом и шутками, исчезла. Анна даже засомневалось, не показалось ли ей все, что она только что видела собственными глазами, как вдруг она поняла, что они идут вовсе не к их исполкому, а к какому-то удивительно красивому сооружению, которое она смутно помнила по своим мечтам, на которых давно поставила жирный крест.
– Ты не ошиблась! – успокоила ее дама. – Палаццо Дукале, Дворец Дожей в Венеции, куда ты так рвалась когда-то в мечтах… Решила для начала исполнить твою мечту, чтобы все последующее в своем теперешнем будущем ты воспринимала с присущей тебе прагматичностью.
– Меня что, казнят на рыночной площади как Марино Фальеро? – с опаской спросила Анна.
– До этого, очень надеюсь, не дойдет, – неуверенно ответила дама.
Это не слишком успокоило Анну, уже догадавшуюся, что перед ней – та самая потомственная ясновидящая, написавшая объявление на столбе с автобусным расписанием. Наверно, она что-то негативное рассмотрела на ее счет в своем хрустальном шаре, поэтому различными иллюзиями решила как-то скрасить Анне жестокий моральный удар. Ей даже вспомнилась какая-то книжка, где человек перед казнью тоже попадал в какие-то чудесные места, где он хотел побывать в своем будущем, сжавшимся до гильотины. Почему-то с нездоровым ажиотажем ей захотелось жить, хотя будущее давно не сулило ей никаких перспектив. Она вырвала свою руку из теплых мягких ладоней дамы с твердым намерением потребовать немедленно предсказать ей все те гадости, которые та хотела смягчить этими видениями.
– Мария Сергеевна, – неуверенно обратилась она к даме.
– Это я просто в объявлении написала, – призналась дама, жестом остановив ее сбивчивую речь. – Вернее, сняла со столба чужое объявление, написала тебе записочку, да и прикрепила к расписанию автобусов. На столбе же не напишешь: «Средняя горгона Эвриале приглашает на собеседование возможную претендентку на роль музы истории Клио. Моральных уродов, маньяков, жлобов и недоумков просьба не беспокоиться!»
– Да, такое лучше не писать на столбе, – подтвердила Анна, начиная порицать себя за легкомыслие.
– Анна, ты слышала что-то про муз из античной мифологии? – ответ поинтересовалась дама.
Еще бы Анна не слышала про муз, без конца читая всю, что могла отыскать по древнегреческой мифологии! Она перечислила имена муз, заметив, что, по сообщению Павсания, первыми, кто почтил муз и принес им жертвы на Геликоне, были не поэты, певцы и ученые, а страшные великаны алоады, которых звали От и Эфиальт. Они ввели культ муз и дали им имена, считая, что муз только три: Мелета («опытность»), Мнема («память») и Аойда («песня»). Впоследствии этот культ вошел в ритуал почитания богини памяти Мнемозины, которую считали матерью всех девяти муз.
– Отлично! – похвалила ее дама. – Итак, хочу представиться официально. Как ты уже поняла, я вовсе не ясновидящая Мария Сергеевна, хотя о будущем кое-что знаю, но лишь потому, что лучше других знаю прошлое и чту богиню Мнемозину, зная, что когда боги хотят наказать людей, они лишают их памяти. Зовут меня Эвриале, и ничего гадкого лично тебе предсказывать не желаю! Более того, обязуюсь помогать тебе во всем и даже следить за твоим товаром в камере хранения, если ты согласишься… выступить второй музой Клио. И в качестве доказательства серьезности моего предложения и реальности происходящего – я решила исполнить твою мечту! Конечно, я могу это сделать ненадолго, но до первого утреннего луча Палаццо Дукале в твоем полном распоряжении, благословенная Клио! Ну, ты ведь согласишься?
– А кто от такого откажется? – растерянно пробормотала Анна, понимая, что ей следовало бы поломаться для приличия и высказать толику недоверия.
Впрочем, Древняя Греция с ее мифами давно стали для нее куда реальнее происходивших «демократических преобразований всего общества», наблюдать которые ей не составляло никакого резона, зная, что в них у нее вообще нет никакого будущего – ни ближнего, ни дальнего. Украдкой она потрогала плиты под ногами, сделав вид, будто завязывает шнурок на кроссовках. Камень был вполне реальным, шершавым и холодным. И она почувствовала, как душу захлестывает неудержимый восторг. Пусть лишь на одну ночь и может даже во сне перед казнью за просроченную плату на рынке, но она в Венеции!
Осматривая величественное здание резиденции дожа, она пожалела, что в нем почти не осталось от первоначальной античной конструкции, возведенной до 1000 года на основе существовавших с незапамятных времен римских стен. Вид с лагуны, который она так хорошо знала по фотографиям, придали Дворцу Дожей каменотесы Филиппо Календарио, Пьетро Базейо и мастер Энрико в 1400–1404 годах. Но они с Эвриале стояли на Площади Святого Марка, где фасад дворца был достроен спустя почти 30 лет. Ей не терпелось попасть внутрь, чтобы увидеть росписи Беллини, Тициана, Веронезе, Тинторетто и многих других. Конечно, ей хотелось бы прикоснуться и к перилам крытого моста Вздохов, по которому осужденных уводили в тюремное крыло Дворца. Она залюбовалась балконом в центре восточного фасада, выполненным учениками Сансовино в 1536 году. Над балконом красовалось стрельчатое готическое окно со скульптурным изображением дожа Андреа Гритти перед символом Венеции и статуей Правосудия работы Алессандро Витториа. Именно с этого балкона, выгядевшем в свете фонарей особенно торжественно, в 1866 году было провозглашено воссоединение Венеции с Итальянским Королевством.