Время дождей - Страница 8

— Так и не зашел Смердов за зеркалом? — спросил Кремер.

— Видно, не судьба.

Оба помолчали. Игнат Васильевич рассеянно катал по столу хлебные шарики, к чему-то прислушивался.

— Вы бы и отнесли…

— Мертвому на что? — Пенсионер внезапно замолчал, сообразив, что сболтнул лишнее, достал с полки кусок запеченного в ржаной муке карпа. — Не желаете?

— Спасибо. Смердов ничего больше не оставлял?

— Ничего. Мы ведь не гостились: с осени раза два был.

— Наверное, удивил визит?

— Удивил. Тем более, погода…

— Плохая?

— Буран начинался — всю ночь кости крутило. Не допрос, случайно, устраиваете?

— Скоро милиция приедет, станут интересоваться. Не говорил, что гостей ждет?

— Милиция приедет — разберется, — ответил ветеринар.

Тяжело бухнула дверь. На пороге стоял Степан.

— Нельзя ехать. — Он снял шапку, прелые волосы торчали во все стороны. — Лыж нет!

— Нет? — спросил Кремер. — Где вы их вчера поставили?

— Во дворе. В том и дело: где поставил — там нету. И твои, Игнат, пропали.

Пенсионер безучастно посмотрел в его сторону. Кремер махнул рукой:

— Берите мои.

— Нету, — Степан почесал затылок, — всю избу перевернул.

— Быть не может!

— Посмотри…

По дороге Кремер устроил молоковозу настоящий допрос:

— Когда вы в последний раз видели Смердова?

— Во вторник вроде… — глаза Степана забегали.

— Зачем? Кто приезжал с вами?

— Один. Я газеты привозил.

— В какое время?

— Вечером, уже молоко свез. — Молоковоз, похоже, говорил правду.

— «Литературную газету» привозили?

— Убей, не знаю!

Кремер замолчал. Когда Степан, успокоившись, незаметно перевел дух, спросил:

— Что еще было, кроме газет?

Степан помялся.

— Спирт еще. Три поллитры.

— Откуда?

— Магазинный.

— Значит, пил Фадей Митрофанович?

— Спирт всегда нужен. — Он посмотрел на Кремера. — Может, гостей ждал?

Кремер нахмурился.

Вдвоем они осмотрели рудную избу — лыж нигде не было.

— К Фадею Митрофановичу надо идти, — Степан сбил шапку на лоб.

Проминая лыжню, через всю деревню пошли к дому Смердова.

— Он их на крыльце ставит…

На крыльце лыж не оказалось.

Кремер заглянул в окно. Напротив висела репродукция — «Русский шахматист Карманниковъ», рядом, на картине, толстенький, с невыразительным лицом ангел подавал горстку пухлых пальцев благообразному человечку с брюшком.

— Ангел выводит апостола из темницы! — громко, как глухому, объяснил Степан.

По бревенчатому пандусу поднялись в крытый двор, наглухо, как везде в этих местах, соединенный с домом.

Кремер ко всему присматривался, словно еще надеялся обнаружить икону.

Двор был невелик, в клети располагались необходимые в хозяйстве косы, березовые веники, припасенный для стен мох, брюквенное семя.

— От желудка, — пояснил Степан.

Двор, пандус, по которому въезжали в санях на второй этаж, незнакомая утварь и поделки отвлекали Кремера от той задачи, которую он поставил себе, входя в дом.

Смердов жил скромно, но не бедствовал. В старом ларе Кремер увидел два мешка белой муки и большой бумажный куль кускового сахара. Отдельно лежали сухари.

Ровный слой снежинок, рассеянных по клети, наводил на мысль, что последние несколько дней сюда никто не заглядывал. Зато в сарае перед Кремером предстали следы разгрома: тряпье выброшено из пестерей и разметано по полу, пустая кадушка перевернута. У порога валялся давно не чищенный, покрытый зеленью ковш. Пустое ведро смято и отброшено к ларю, квадратный зев которого закрывал выдернутый наполовину кургузый пиджак.

Степан, оставленный Кремером снаружи, этого не видел, и на его объяснения Кремер не мог рассчитывать. Несколько минут он молча рассматривал помешавшую кому-то старинную ендову, вальки с потускневшими рисунками, рассыпанные берестяные пастушьи рожки. Здесь было чем поживиться любителям старины!

Все же, подумал, Кремер, разгром в сарае — дело не их рук.

Сбоку, у дверей, стояла самодельная деревянная ступа, на ней он увидел затвердевшую недокуренную папиросу, мундштук которой ни в одном месте не казался примятым.

Кремер вышел на улицу. Несметная галочья стая не замедлила взлететь при его появлении. Морозный день проглядывался в потоке холодного неяркого света. Молоковоз покуривал у крыльца, привычно отставляя «Беломор» далеко от губ.

— Где вы вчера встретились с Игнатом Васильевичем? — спросил Кремер. — Он ведь вместе с вами сюда приехал…

— Когда я к тебе-то направился? — Молоковоз закряхтел. — Догнал он — тоже из Ухзанги шел… Лыж, гляжу, так и нет?

Шли часы. Об иконе по-прежнему не было ничего известно. Ко всему прочему без лыж из Торженги выбраться было невозможно…

— Поэтому и жив, что на озере. Пока находился у себя, в Коневе, процесс в толстых кишках два раза открывался…

Пенсионер сидел у окна, где утром его оставил Кремер, поглядывая то в окно, то на дверь.

— Смотрю я, действительно не любили вы Смердова… — начал Кремер.

— Демагог он, — Игнат Васильевич не удивился и не обиделся, — газеты читал, а делать серьезно ничего не собирался. И работать никем не хотел, кроме как стадо гонять. Мужики и бригадиром предлагали, и в сельсовет…

— Верующий был?

— Иной раз и вспомнит бога от скуки.

— Он так безвыездно и жил здесь?

— В Каргополь ездил. По-за тот год приезжали к нему из Ленинграда. Еще люди были…

— Вот как?

— Иконка у него, от деда досталась. А тот от своего деда получил…

— Хороша? — Кремер остановился, боясь вспугнуть разговор. — На Севере был и икон не видел…

— Икона и есть икона. «Годится — богу молиться, не годится — горшки накрывать», — Кремеру почудилась в ответе деревенская хитрость.

— Как они со Степаном жили?

— Степка простяга, когда трезв. Пьяный — другое дело. Раз на меня набросился: показалось, я его курмы проверяю!

— Вспыльчив?

— Потом, правда, переживает. Гордый — чтоб первому подойти. Когда уж не выдержит, скажет: «Рубль есть?» Вроде, значит, отошло у него.

— Долги отдает?

— Это обязательно: у нас заведено, чтоб без воровства. На Севере мужики самостоятельные — всю жизнь без помещиков жили.

— А насчет драк?

— Под этим делом бывает, — пенсионер посмотрел в угол, где стояла пустая утренняя поллитровка.

— Степан приезжал в эту среду в Торженгу?

— Вроде да.

— Утром? Когда Смердов приходил насчет бритвы?

— После, — пенсионер помялся, — к вечеру уже.

— Вы с ним разговаривали в тот день? — каждое слово из Рябинина приходилось теперь словно вытаскивать клещами.

— А чего разговаривать? — занервничал пенсионер. — Пить не пью: диэнцефальный синдром с нарушением температурного обмена. Не шутка! Ноги стынут… Если Степан с пьяных глаз что натворит — я не ответчик, извините!

— Вот что, — Кремер прошел по комнате, остановился перед пенсионером, — я прошу возвратить лыжи, которые вы спрятали… — Он помолчал. — А ваши дела решайте сами.

Пенсионер крякнул, однако сдержался, ничего не сказал. Кремер ждал. Рябинин подошел к двери. Теперь и Кремер различил далекий звук мотора.

— Трактор идет! — подтвердил вошедший Степан. — Сюда правит!

Но раньше, чем трактор приблизился к деревне, у времянки появилась пожилая женщина в платке, в черном плюшевом жакете.

— Степан Иванович, — она взяла молоковоза за локоть, — правда или нет? — Кремер обратил внимание на ее руки: натруженные ладони были похожи на растрескавшиеся венцы олонецкого сруба. — Говорят, Фадея Митрофановича зарезали?

«Как она узнала о случившемся? Загадка».

Степан стоял потупившись.

Кремеру больше не казалось, что на подмостках огромного театра недостаточно действующих лиц. Помимо трех милиционеров с участковым инспектором, которые прибыли на тракторе, появилась большая группа бывших жителей деревни, она пробралась прямиком — через Семкин ручей. Стало известно, что милицию еще ночью вызвал секретарь сельсовета, а тот, в свою очередь, узнал обо всем от завмага из Ухзанги. Того, в силу его положения, ни разу не обошла ни одна новость.