Время библиоскопов. Современность в зеркале книжной культуры - Страница 16

В данном случае совершенно не важно, что книги принципиально различаются эстетически, жанрово, адресно, – показательны общность стратегий культурного вызова, сходство приёмов нанесения «пощёчин общественному вкусу». И хорошо ещё, если в чёрной молофье найдётся хоть один сперматозоид смысла. Хотя, возможно, морализм неуместен там, где есть лишь данность.

Книжный заголовок выражает дух своего времени и соответствуют общему стилю эпохи. Не случайно Стефан Цвейг назвал его «отверстым оком».

Античные тексты вообще первоначально не имели названий, получив их в более поздний период, а до этого именовались описательно. А вот период барокко вошёл в историю не только вычурной мебелью и пышными париками, но и такими же книжными заглавиями – причудливыми, тяжеловесными, изобильно украшенными словесными виньетками. Как вам, к примеру, «Помочи, связующие душу и плоть, или Благочестивые советы на пользу духа и тела» или «Душеспасительный ночной колпак, скроенный из утешительных речений»?

Один из самых длинных заголовков – в столь же объёмном (тысячестраничном!) памфлете английского автора Уильяма Принна «Бич лицедеев» (Histrio-mastix, 1632). 43 строки на авантитуле, напечатанные шрифтом в диапазоне от стандартного до т. н. диаманта – полтора миллиметра!

Обложка «Histrio-mastix» у. Принна

Длиннющие названия совмещали в себе выходные данные, аннотацию и краткий пересказ. Интересный пример – анонимно выпущенная в Москве книга Луи Франсуа Мари Беллен де Ла Либорльера «Аглинская ночь, или Приключения прежде несколько необычайные; но ныне совершенно простые и общия г. Дабо, купца, живущаго в Париже в улице Сент-Оноре» (1803). Имелся ещё и скромный подзаголовочек: «Роман, каких есть весьма много, переведённый с арабскаго языка на ирокезской, с ирокезскаго на самоедской, с самоедскаго на готтентотской, с гуттентотскаго на лапонской, с лапонскаго на французской, итальянским монахом Спектроруини, а с французского на русской г. Страхолюбовым». Вот так!

Сегодня длинные заголовки чаще выступают как комический или сатирический приём. Скажем, Лев Давыдычев озаглавил свою весёлую приключенческую повесть «Многотрудная, полная невзгод и опасностей жизнь Ивана Семёнова, второклассника и второгодника, написанная на основе личных наблюдений автора и рассказов, которые он слышал от участников излагаемых событий, а также некоторой доли фантазии». По данным разведки, дети-читатели действительно смеялись, а вот некоторые библиографы ворчали из-за того, что «многа букаф» не умещаются на каталожных карточках и молились, чтобы у Давыдычева не было подражателей.

Художник и литератор-концептуалист Вагрич Бахчанян составил 12-томную библиотеку самодельных имитаций книг с названиями «Пиковая дама с собачкой», «Тихий Дон Кихот», «Сын Полкан», «Отцы и дети капитана Гранта», «Серапионовы братья Карамазовы», «Сорочинская ярмарка тщеславия», «Репортаж с петлёй и анной на шее»…

Но и это ещё не всё. Книжная реклама в знакомом и привычном нам формате – плакаты, листовки, стикеры – появилась сравнительно недавно, а прежде выпускались разве что информационные бюллетени и книжные дайджесты. Однако и авторам, и издателям всегда хотелось поскорее «показать товар лицом». Как это сделать? Тоже с помощью заголовка. Например, такого: «Искусство сохранять красоту, с присовокуплением многих других редких, любопытных и полезных средств для прекрасного полу, который желает, чтоб на него смотрели с удовольствием. Подарок Российским дамам и девицам, котораго каждая из них должна иметь экземпляр на уборном столике под опасением, чтоб в противном случае не стали её почитать непригожею: купно с чтением для туалета, равно как и календарём на все годы, зубным календарём, ландкартою для тех, кои намерены вступить в супружество или уже вступили: остроумною игрою узнавать человеческие мысли и портретом Абельярда и Элоизы». Конец заголовка. Издание 1802 года. Санкт-Петербург.

Г. Доре. Илл. к роману Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» (1852)

В былые времена книжные названия служили даже оружием борьбы со своими же нелепыми собратьями, а заодно и с идейными врагами писателей. В таком качестве их использовал, в частности, Франсуа Рабле в «Гаргантюа и Пантагрюэле». Вспомним эпизод, в котором повествуется о некоем Пьере Тартаре – учёном, возжелавшем прославиться нападками на Аристотеля. Согласимся, способ не самый благородный. Находчивый и язвительный Рабле обыграл окончания аристотелевских сочинений («Физика», «Метафизика», «Логика») и поместил в вымышленную библиотеку сочинение под заголовком «Тартеус. О способах каканья». Чувствуете разницу уровня и качества мышления автора XVI века и лауреатов современной премии «Diagram» с их выморочными «какашками»?

Наконец, слабым и обездоленным не только сами книги, но и заголовки иной раз служили способом творческого утешения. Так, учитель Вуц из одноимённой новеллы немецкого писателя Жан Поля (1790) выписывал из каталогов названия книг, которых не мог купить из-за бедности, и… сам сочинял их под этими заглавиями.

Заголовочные курьёзы случались и вымышленные, и самые настоящие. Например, в 1838 году в Петербурге появилась поэтическая книжка не только без указания автора, но и без названия. Вместо него на обложке красовался стишок, фрагмент которого взят в качестве эпиграфа к этой главе. Потом вроде выяснилось: автор – Илья Бакунин, родственник декабриста.

Таким образом, книжное заглавие – это и око эпохи, и окно в писательский мир, и окуляр всей литературы. Историю человечества можно изучать по «фасадам» книг.

Экспериментирование с заглавиями произведений не является чем-то новым и оригинальным. Скажем, ещё в 1650 году немецкий издатель Сикс Болдриан Вурмшнайдер выдумал шедевральное название для книжки: «Трах-бах, трам-та-та-там, та-та-та-та! Что случилось? Зачем трубят и барабанят?

А потому, что нынче ползут со всех сторон премерзкие козявки, подобные червям или тараканам!» Между прочим, опус этот был посвящен человеческим слабостям и выдержал четыре переиздания.

XX век поставил изобретение заглавий на концептуальные рельсы. В футуристическом манифесте «Буква как таковая» (1913) буквы уподоблялись телам, письмо – танцу. Вспомним хотя бы знаменитые «Питёрка дейстф» или «ЛидантЮ фАрам» Ильи Зданевича. Модернистские экзерсисы имели протестно-бунтарский характер и поисково-исследовательскую направленность. Всё серьёзно – никакого трах-баха.

Постмодерн явил новые культурные цели и ценности. Прежде писатель искал своё место в искусстве и решал художественные задачи – теперь он ищет место в коммуникации и решает задачи прежде всего медийные. Нынче опыты над языком, вербальные упражнения, словесный жонгляж предъявляются не только как экспериментальная эстетика, но и как эффективный способ встраивания в информационное пространство, в коммуникационные процессы.

Красивые теории сменились насущными практиками. Сейчас важнее не чтобы книгу читали, а чтобы о ней говорили. Самый простой для этого способ – эпатировать читателя. Заставить изумлённо округлить глаза, вогнать в краску или скривиться от омерзения. Книга должна вызывать сильные чувства уже с самых первых слов – то есть выведенных на обложке.