Времетрясение - Страница 23

Это не так.

Под грубыми сандалиями Килгора Траута хрустели осколки разбившегося хрустального канделябра, пока он вприпрыжку бежал через упавшую стальную дверь с загадочной надписью «СКУСТ ОПУ». Поскольку осколки канделябра были на двери и раме вместо того, чтобы быть под ними, судебный эксперт, который будет давать показания в суде, если на ленивого рабочего подадут в суд, подтвердит, что изделие ленивца упало первым. Канделябр должен был замереть на секунду перед тем, как позволить силе тяжести сделать с ним то, что она, без сомнения, желает сделать со всем на свете.

Датчик задымления в картинной галерее продолжал звенеть. «Предположительно, – позже сказал Траут, – продолжал это делать по своей собственной воле». Он шутил, по своему обыкновению, высмеивая мысль, что у кого-то где-то когда-то вообще была свобода воли, до ли катаклизма, после ли.

Дверной звонок заткнулся в тот момент, когда пожарная машина сбила Золтана Пеппера. Вот как говорил об этом Траут: «А звонок себе молчит, все потом нам объяснит».

Сам Траут, как я уже говорил, тем не менее пользовался свободой воли, когда входил в академию и призывал иудео-христианского Бога словами: «Очнитесь! Ради Бога, очнитесь! Свобода воли! Свобода воли!»

В Занаду он скажет, что если даже в тот день и ночь он был героем, то в академию вошел «из редкостной трусости». Он «притворялся Полем Ревером[26] в пространственно-временном континууме».

Он искал убежища от нарастающего грохота на Бродвее, что в полуквартале оттуда, от звуков по-настоящему серьезных взрывов в других частях города. В полутора милях к югу, возле Мемориала Гранта, массивный грузовик, принадлежавший Департаменту здравоохранения, из-за потери управления пропахал вестибюль одного здания и въехал в кабинет коменданта. Он своротил газовую плиту. Прорванная труба массивного бытового прибора наполнила лестницы и лифтовую шахту шестиэтажного здания метаном, смешанным с секретом желез скунса. Большинство жителей дома были пенсионеры.

А затем БА-БАХ!

«Катастрофа, ждавшая своего часа», – сказал Траут в Занаду.

Старый писатель-фантаст хотел привести в чувство одетого в форму вооруженного охранника Дадли Принса для того, как он сам впоследствии признался, чтобы самому больше ничего не делать. Он орал Принсу на ухо: «Свобода воли! Свобода воли! Пожар! Пожар!»

Принс не пошевелил и мускулом. Он хлопал глазами, но это был лишь рефлекс, а не проявление свободы воли. Вспомните историю про куриный суп. Принс, по его собственному утверждению, думал лишь об одном – а что, если он пошевелит хоть мускулом и вследствие этого снова окажется в 1991 году в Исправительной тюрьме строгого режима для совершеннолетних, что в Афинах, штат Нью-Йорк.

Что ж, его можно понять!

Траут оставил Принса на некоторое время в покое. По его собственному признанию, он огляделся вокруг в поисках, кого бы запрячь поработать. Адски громко выл датчик задымления. Если здание действительно горит и огонь нельзя погасить, он отправится искать какое-нибудь место, где гражданин в летах может пересидеть происходящее снаружи.

В галерее он обнаружил зажженную сигару, лежащую на блюдце. Зажженная сигара, при том, что сигары были запрещены во всем штате Нью-Йорк, не угрожала никому, кроме себя. Ее середина находилась над центром блюдца, так что она не могла никуда упасть, когда догорит. Но датчик задымления все вопил о том, что наступил конец мира, как мы его знали.

Траут в книге «Десять лет на автопилоте» сформулировал то, что в тот день хотел сказать датчику задымления: «Чушь собачья! А ну заткнись, безмозглый невротик!»

Вот в чем была мистика: в галерее никого, кроме Траута, не было!

Неужели в Американской академии искусств и словесности водятся привидения?

Сегодня, в пятницу, 23 августа 1996 года, я получил доброе письмо от юного незнакомца по имени Джефф Михалич, видимо, серба или хорвата по происхождению, который специализируется по физике в Университете штата Иллинойс в Урбане. Джефф писал, что ему нравился курс физики в школе, и он получал хорошие оценки, но «с того момента, как я изучаю физику в университете, у меня с ней возникло много проблем. Это большой удар для меня, поскольку в школе у меня все получалось. Я думал, что нет ничего, чего бы я не сделал, если как следует этого захочу».

Вот мой ответ: «Вам следует прочесть плутовской роман Сола Беллоу „Приключения Оджи Марча“». Мораль в конце, насколько я помню, состоит в том, что нам не следует решать вселенские проблемы, а скорее заниматься делами, которые нам интересны и естественны, делать дела, которые мы можем сделать.

Относительно очарования физикой. Два самых интересных предмета, которые преподают в школе и колледже, – это механика и оптика. Однако за этими игровыми дисциплинами стоит игра ума. Для того же, чтобы играть в нее, нужен врожденный талант, вроде того, что нужен для игры на валторне или в шахматы.

В своих выступлениях и говорю о врожденных талантах: «Если вы отправляетесь в большой город, а университет – это большой город, вы непременно встретите Вольфганга Амадея Моцарта. Сидите дома, сидите дома».

Другими словами. Не важно, что та или иная подрастающая личность думает о том, что он или она умеет делать. Он или она рано или поздно столкнется с человеком, который, что называется, отымеет его или ее.

Мой друг детства Уильям Х. К. Фейли, по прозвищу Скип, четыре месяца как покойный – теперь он на небесах, – в свою бытность студентом-второкурсником имел все основания считать себя настоящим мастером настольного тенниса. Я неплохо играю в настольный теннис, но со Скипом играть не стану. Он так закручивал мяч на своей подаче, что как бы я ни пытался вернуть мяч, я знал, что мяч полетит мне в нос, или в окно, или на фабрику, где его изготовили, но никак не на стол.

Но когда Скип учился на первом курсе, он сыграл с нашим однокурсником Роджером Даунсом. После этого Скип сказал: «Он меня отымел».

Спустя тридцать пять лет я читал лекции в университете в Колорадо, и в зале сидел не кто иной, как Роджер Даунс. Роджер занялся бизнесом. Попутно он стал уважаемым соперником на турнирах Мужского теннисного клуба. Я поздравил его с тем, что много лет назад он преподал Скипу урок настольного тенниса.

Роджер хотел услышать, что после этого позора сказал Скип. Я ответил: «Скип сказал, что ты его отымел».

Роджер был в высшей степени доволен.

Я не спрашивал, но он явно понял, что Скип имел в виду. Ведь жизнь – это дарвиновский естественный отбор, или, как ее любит называть Траут, дерьмо. Роджер сам много раз вылетал с теннисных турниров, когда его, как когда-то он Скипа, имели. Удар приходится по самоуважению.

В этот августовский день пришли и другие новости. Мой старший брат Берни, ученый от бога, который знал об электрической природе гроз больше, чем кто-либо другой, оказывается, неизлечимо болен раком. Болезнь слишком запущена, чтобы Три Всадника Онкологического Апокалипсиса – Хирургия, Химиотерапия и Рентген – могли ее обуздать.

Берни все еще прекрасно себя чувствует.

Рано еще об этом говорить, но, когда он умрет, прости Господи, я не думаю, что его прах надо закопать на кладбище Краунхилл вместе с Джоном Уиткомбом Райли и Джоном Диллинджером. Они принадлежат только Индиане. Берни принадлежит всему миру.

Его пепел надо развеять над огромным грозовым облаком.

Итак, там, в Колорадо, был Роджер Даунс из Индианаполиса. Здесь, в Саут-Форке на Лонг-Айленде, есть я, я тоже из Индианаполиса. Пепел моей индианаполисской жены Джейн Мэри Кокс смешан с корнями безымянной цветущей вишни в Барнстэбл-Вилидж в Массачусетсе. Ветви этого дерева видны из флигеля, который выстроил Тед Адлер и после этого спросил: «Господи, как мне это удалось?»