Времена Амирана (СИ) - Страница 53

***

Шаги удалились и Урлах, съежившийся в своем углу, обернулся. Свечи горели, гроб стоял, но рядом с ним уже никого не было. Урлах встал и, затаив дыхание, на цыпочках, словно боясь разбудить покойного, подошел к возвышению.

То, что он увидел, едва снова не исторгло из его исстрадавшегося естества вопль, подобный только что прозвучавшему в этих страшных стенах. Там, в гробу, лежал Геркуланий. Мертвый Геркуланий. И изо лба у него торчала рукоятка кинжала. Еще два кинжала были воткнуты — один в грудь, другой — ниже.

Урлах все же не закричал, сдержался. Он стоял и смотрел на своего мертвого брата, не испытывая ровно ничего, кроме ужаса. Спиной вперед пошел он в сторону двери. Чего он боялся? Того, что этот, лежащий в гробу, сейчас встанет? А что? Встал же он уже?..

Так он дошел до двери, развернулся, и бросился прочь, не думая о дороге. И как так получилось, что он вдруг обнаружил себя на лестнице? Он не знал. Он в темноте споткнулся и упал, к счастью успев вытянуть перед собой руки, и поэтому не сильно расшибся. Зато понял, что это — лестница. А лестница — это путь наверх, к спасению.

***

Сердеция уже спала. Послав Урлаха за Геркуланием, она тщательно приготовилась сама и приготовила стол. Она ждала, но так и не дождалась. Ожидание и волнение утомили ее и она, наконец, легла и на удивление быстро заснула.

Стукнула открывшаяся дверь. Сердеция проснулась с бьющимся сердцем. В дверном проеме стоял Урлах. Лица его в темноте было не разглядеть. Она слышала только его хриплое дыхание.

— Что?.. — спросила она, садясь в кровати.

— Он мертв! — Голос мужа был какой-то сиплый и прерывающийся, словно он долго бежал.

— Кто?

— Геркуланий.

— Что значит, мертв? Его же оживили?

— Нет, — настаивал Урлах, — он мертвый, лежит в гробу, его проткнули кинжалами. Я сам все видел.

Говоря это, Урлах подходил все ближе, и вот, наконец, на Сердецию пахнуло таким перегаром, что ей стало все ясно.

Допился, — решила она. — Белая горячка.

— Иди спать, дорогой. — Сказала она, отворачиваясь.

Глава 6

Все проходит, как уже не раз было сказано. Прошло уже и то, о чем вы только что прочитали. Прошло и кануло, куда? — Единый знает. Куда девается все, что было? Вот загадка, которую еще только предстоит разрешить человечеству. Так не будем и мы заморачиваться этим. Прошло и прошло, с глаз долой — из сердца вон! А остается ли оно, прошедшее, ушедшее от нас навсегда, где-то там, в виде чего-то застывшего и неизменного, или исчезает, развеивается как дым на ветру. А может — но об этом даже страшно подумать, продолжает жить, но уже без нас? Да пусть себе.

Итак, прошло все то, что было. А что было-то? А была радость, и было горе, и была вечная попытка, одолев горе вернуть радость. И выяснилось в черт-те знает который раз, что нет, нельзя-таки дважды войти в одну и ту же воду.

Так как же быть? И что же правильно? Смириться с бедой и жить дальше, постепенно привыкая к тому новому, что она принесла с собой? Или пытаться вопреки здравому смыслу, логике, мудрости, накопленной человечеством, бороться? Никто этого не знает. И никто не даст верного и правильного совета — ни вам, ни героям этой истории.

А это значит, что предстоит им еще пройти много дорог и наделать кучу ошибок, прежде чем — что?.. Посмотрим. Посмотрим и увидим.

А пока что предстоит открыть последнюю главу первой части нашего повествования. Помните, как у Козьмы Пруткова: "Где начало того конца, которым заканчивается начало?". Так вот оно, перед вами. Оно самое.

Потому что, хоть это и последняя глава, но это еще не конец. И даже не начало конца. Это были только сборы в дорогу, и осталось посмотреть, не забыли ли чего. Осталось принять на посошок, присесть перед дорогой и — в путь!

1

Пафнутию понравился Куртифляс. Да и как бы иначе, если больше он, почитай, ни с кем и не общался. Ну, кроме прислуги, разумеется. Но какое может быть общение, посудите сами, у мага, стоящего на пороге великой карьеры, с каким-то лакеем. Ну, а придворный шут — это, согласитесь, совсем другое. Тем более, как Пафнутий вызнал у тех же лакеев, что шут этот — он только по названию шут, а так — человек, чуть ли не ближе всех стоящий у трона. Царский приятель с самого детства. Советчик и конфидент. Так что посещения Куртифляса вполне можно было расценивать как проявления интереса самого монарха к загадочной личности Пафнутия. Вот Пафнутий так это и расценивал.

***

— Да, кстати, ты, помнится, прошлый раз говорил, что как раз на прием к Бенедикту записался, и собирался к нему на аудиенцию, — спросил Куртифляс, по обыкновению вольно развалясь в кресле и держа в пальцах неизменный бокал. — Я ничего не путаю?

— Собирался, — кивнул головой Пафнутий, — Да вот так и не попал.

— А не секрет, зачем?

— Да ты понимаешь, Курти, — Курти, так обращались к Куртифлясу только близкие друзья, так звала его мама в далеком детстве, так зовет его Бенедикт. Так Куртифляс позволил называть себя и этому неожиданному явлению природы, подозревая в его появлении некий знак судьбы, и толкуя его в свою пользу. — Понимаешь, — продолжал Пафнутий, — тут, у вас, так уж сложилось, что в магию и ее возможности никто не верит ни на грош. А мне деваться больше некуда. Вот и приходилось, будучи квалифицированным специалистом, влачить жалкое существование.

— Да ладно тебе, — прервал его Куртифляс, — молодой, здоровый… И если ты на самом деле такой уж крутой специалист… А, вот, скажи, ты, к примеру, приворот делать умеешь? Ну, там, — счел необходимым пояснить он, — предположим, баба какая-нибудь сохнет по кому-нибудь, а он — ну никак!.. Или там, наоборот, жена мужа ревнует, положим, к соседке, ну, и… сделать так, чтобы он на нее смотреть не мог?

— А-а… Ну, это-то запросто.

— Ну, вот, видишь? Кто тебе мешал дать объявление, и принимать, скажем, страждущих? Отбоя бы не было.

— Да думал я об этом. — Кивнул головой Пафнутий. — Сразу, как только обосновался тут, в Миранде, думал…

— Ну, и что?

— Во-первых, кто был бы клиентом? Деревенские бабы из глубинки, приехавшие на ярмарку. Денег у них нет, это раз. А во-вторых, чтобы сделать такой приворот или отворот, нужно что-то от того, на кого это делается. Обычно это волосы. Ну, то есть, если, положим, тебя кто-то захочет приворожить и придет ко мне, то я потребую, чтобы мне представили клок твоих волос, или, там, ногти состриженные. А как она возьмет у тебя это, если у вас нет тесного интимного общения? А если есть, то на кой черт тогда я нужен? И вот эта баба, которая на недельку сюда прикатила черт-те откуда, должна, значит, ехать обратно, там каким-то образом раздобыть требуемое, и приехать сюда снова. Согласись, затруднительно.

— Ну, во-первых, — возразил Куртифляс, — отнюдь не только в деревне бывают душевные страдания. В городе таких найдется гораздо больше. А большая и сильная страсть, она, ты знаешь, способна преодолевать и не такие препятствия. Да ты возьми, хотя бы, художественную литературу. Да она, почитай, вся об этом.

— Во-во!.. Литература… Образование — да оно у вас сплошь кондово-материалистическое. Не пойдут ко мне ваши образованные горожане, нет, не пойдут. Да даже если и представить себе, что пошло у меня дело, образовалась клиентура, слух разошелся… Что тогда будет?

— Ну, и что?

— Церковь, вот что! Я же тебе рассказывал, чем закончилось мое образование. До сих пор жутко вспоминать. Так там, у нас, было целое, вполне законное учреждение. И ничего не помогло. А тут — я… Один, как перст. Да меня как клопа… Одно пятно останется.

— Это да!.. Об этом я как-то забыл. Между прочим, патриарх наш, Онуфрий, насколько я знаю, очень был недоволен этим воскрешением. Кстати, ты слышал, он вчера скончался.

— Нет, не слышал. А что такое?

— Разрыв сердца. Вот же угораздило! Не мог уж там, у себя…

Да, скоропостижная кончина Преоблаженного весьма озаботила как Бенедикта вкупе со всей придворной верхушкой, так, естественно, и самого Куртифляса. Мало им Геркулания, с которым совершенно непонятно, что делать, мало им Шварцебаппера, рехнувшегося ни с того, ни с сего, и злодейски умерщвленного тем же Геркуланием, так вот вам, пожалуйста, и патриарх внезапно отдал концы. Просто голова кругом. Неудивительно, что этот вот, маг Пафнутий, в любое другое время вызвавший бы, несомненно, живейший интерес во всех слоях придворного общества, сидит тут, забытый всеми и никому, кроме него, Куртифляса, не интересный.