Времена Амирана (СИ) - Страница 26

И король Ледерландии Урлах, напрягшись, подавил непроизвольный зевок. Все же он был король, а положение обязывает.

В отличие от Ледерландского, Арбокорский король был бодр. Съеденное мясо притупило голод, так что — жить было можно! Судьба Геркулания не особо волновала Шварцебаппера. Выживет — выживет, помрет — ну и… Плохо было, что намеченная на завтра свадьба уже точно не состоится. Но зато, если помрет, что, похоже, отнюдь не исключено, будут поминки. Хоронить-то, конечно, повезут на родину, но и здесь тоже… Кстати, можно будет присоединиться к траурному кортежу. Там, у них, в этой Эрогении, вин не делают, но зато там делают кое-что покрепче, и, говорят, очень даже ничего. Пиво, опять же, у них там хорошее. Не как в Арбокоре, конечно, — с Арбокорским какое сравнится?! — но тоже, вроде, пить можно.

Вот и попробуем. — Думал Шварцебаппер.

Какие мысли копошились под роскошным тюрбаном Ахинейского султана, или, скажем, прятались за узкими смотровыми щелями наследника Ахалдакии, угадать бы никто не смог, да, по правде говоря, никто и не пытался.

Куртифляс, спокойный и собранный, ждал развязки. Он был готов к любому повороту. Ратомир оказался жив и здоров, значит непосредственно Амирану пока что ничего такого, о чем он думал недавно, не угрожает, а что до прочих… Ну, с Эрогенией, конечно, испортятся отношения. Да плевать! Что им эта маленькая островная страна? Какие-то права на нее могут быть у того же Урлаха. Ну, как говорится, бог ему навстречу и попутного ветра в задницу. Где Ледерландия, и где Эрогения? Ему что, разорваться? Значит, кто-то там будет представлять его фигуру. Кто? Да ясно, кто! Вон она стоит. И станет она там, в стране мореходов, владычицей морскою. Да не жалко! И ей хорошо, и Урлаху как-то полегчает, а нам так и вовсе нет до этого никакого дела.

***

Тени, гулявшие по полотну ширм, вдруг замерли и вроде как удлинились. Вытянулись по вертикали. Видимо, священнодействовавшие там жрецы и их подручные прекратили, наконец, свое ползанье на коленках вокруг распростертого перед ними тела, и выпрямились во весь рост. Никто еще не успел понять смысл произошедшей метаморфозы, как стенки бутафорского храма раздвинулись, и оттуда вышла фигура главного лекаря — Панкратия.

— Священника! — глухим голосом уставшего человека возгласил он.

И это был приговор.

2

Свернуты были ненужные больше ширмы. Свернуты и унесены, как унесены были и все эти многочисленные и бесполезные лекарские атрибуты и принадлежности. Молча убрались за ними и сами лекари. Убрались, понурив головы, признав свое поражение. Отдребезжал жидковатый тенорок епископа, долго, в сопровождении своей многочисленной свиты, творившего положенный в таких случаях обряд над умирающим. Епископ спешил, но все же не успел. Не дождался конца обряда Геркуланий. Пришлось епископу прервать молитву и сухими пальцами закрыть ему глаза. А потом начать снова — начать то, что положено творить над уже бездыханным телом.

Подавленные скорбным величием всего этого, в общем-то обычного, но все же редко наблюдаемого в повседневной жизни, события, зрители собрались расходиться. Все кончено, и чего уж тут…

Куртифляс, возможно, менее других подавленный и впечатленный, а потому не потерявший своей обычной наблюдательности, заметил, как тащит Сердеция своего муженька куда-то на периферию сцены, куда-то за кулисы. Зачем? Это было очень любопытно. Уж явно не для того, чтобы уложить утомленного любимого супруга баиньки, составив ему компанию. Интересно…

Но, как бы ни любопытствовал Куртифляс, узнать содержание беседы царственных супругов ему было не суждено. Сердеция позаботилась о конфиденциальности. Оглянувшись по сторонам, и не узрев рядом ничьих любопытных ушей, она поставила Урлаха напротив себя и, глядя ему в глаза сказала:

— Дорогой, сейчас, когда случилось это несчастье, нам надо подумать о том, что делать дальше.

— М-м-м?.. — Вопросительно промычал супруг.

Дальше надо было идти, наконец, в опочивальню, это же ясно. Что делать с телом несчастного усопшего — об этом есть, кому позаботиться.

— Мы не простые смертные, — продолжала тем временем неугомонная Сердеция, — мы обязаны думать о будущем. О наших народах, вверенных нам богом. Ты согласен со мной?

Урлах кивнул. А что тут возразишь?

— Умер не просто король несчастной Эрогении, умер твой брат.

Брови Урлаха поползли вверх. Это что еще за…

— Ну, дорогой, ты что?! Ты же сын сестры отца этого Геркулания. Ты же сам мне об этом говорил.

— А-а… Ну-у…

— Здесь, по крайней мере, ты его ближайший родственник. Да и не только здесь, надо полагать. Кто, кроме тебя, может претендовать на престол в этой Эрогении? Кто, если не ты? И когда, если не сейчас? Вот прямо сейчас ты должен, пока все не расползлись, пойти и попрощаться с братом. И чтобы всем стало ясно, что ты — его брат! Ни у кого не должно остаться никаких сомнений. Брат! Понятно?

Урлах остолбенело уставился на жену. Ничего себе, заявочки! Брат, тоже…

— Да какой он мне брат? — Начал он. — Да я его и не знал почти что. Так, встречались пару раз, по случаю. Считай, даже и не говорили-то ни о чем.

Ну, что за дурак! — Сердеции хотелось завопить во весь голос. Хотелось схватиться обеими руками за его начавшие облезать на затылке патлы и драть их, драть, пока там совсем ничего не останется! Но она только выпустила сквозь стиснутые зубы скопившийся воздух и отвела взгляд в сторону от этой противной рожи.

Народ в основном еще стоял, но чьи-то спины уже маячили у выхода из вестибюля. Шут этот гороховый стоял и внимательно смотрел в их сторону. Чего уставился?..

Надо было торопиться.

— Слушай, от тебя теперь зависит судьба целой страны, целого народа. Если ты не заявишь сейчас — смело и бескомпромиссно — свои права на Эрогению, там начнется свара. Гражданская война, ты понял? Ты этого хочешь?!

Нет, этого Урлах, конечно, не хотел. Хотя, по большому счету, ему и было наплевать. Никогда он об этой Эрогении, пропади она пропадом, не думал, и даром она ему не нужна, ему вон своей Ледерландии за глаза…

А Сердеция тем временем продолжала, и то, что она только что сказала, оказывается, были еще цветочки.

— Значит, ты сейчас пойдешь и попрощаешься с братом. Скажешь маленькую речь, чтобы всем стало ясно, что ты скорбишь, но что судьба народа Эрогении тебе не чужда. Что ты не оставишь народ своего брата в беде, ты понял? — Не оставишь! Что ты готов в этот скорбный час взвалить на себя все заботы и о брате, и о стране, оставшейся без монарха.

Она перевела дух и снова яростно и твердо уставилась в по-коровьи осоловелые очи супруга. Этого идиота, которого так трудно, почти невозможно, расшевелить.

— А потом ты пойдешь к этим, эрогенцам, свите Геркулания. И скажешь им то же самое. Ты должен возглавить все хлопоты, связанные с погребением. Я тебе помогу, конечно. Мы его забальзамируем и отвезем туда, в Эрогению. Там организуем похороны. Есть такая примета: кто организует похоронный обряд, тот потом и занимает престол.

Да-а, — понял несчастный Урлах, — выспаться сегодня не удастся.

***

Ну, вот и все. Умер Геркуланий, король Эрогении, умер… Мысли об этом и вокруг этого крутились в головах всех, собравшихся в этот час в вестибюле дворца. Мысли — у кого ясные, у кого бессвязные, у кого и вовсе бестолковые — о мимолетности жизни и бренности всего сущего. Но, наверное, ни у кого не было такой каши в голове, как у притулившегося к колонне в дальнем углу Пафнутия.

— Ну, что?.. — Думал маг. — Вот оно… или — сейчас, или — никогда!..

Надо было решаться. Другого такого шанса не будет. Нигде и никогда. Но он никак не мог. Сердце колотилось, будто он уже пробежал парочку миль, или, как здесь говорят, верст. А он и одного шага не сделал. Туда… Где лежал, все еще окруженный скорбящими этот, которого он тащил. Тащил и защищал. И вот он теперь умер. А у него, у Пафнутия появился шанс. И Пафнутий снова пытался вытолкнуть свое, ставшее таким тяжелым и неуклюжим, тело. Вытолкнуть к этим… А ведь там сам государь! Что, вот так просто взять и подойти?..