Времена Амирана (СИ) - Страница 22

Молча стояли Шварцебаппер, Салам рядом с Гриппиной, Сусалина, Бунимад, Сердеция и даже Урлах, смотревший, правда, больше на жену, чем на лежащего перед ним короля Эрогении. В отдалении стояли пятеро стражников, доставивших Геркулания с Ратомиром во дворец. Аркан тихо что-то говорил подошедшему к ним начальнику стражи. Должно быть, рассказывал о перипетиях поиска. Где-то за стражами притулился и Пафнутий, до которого сейчас никому не было никакого дела.

Вот он и здесь, — думал Пафнутий, — вот оно, место, куда он так стремился. Он тут и, к сожалению, это ничего не значит. И это понятно. Ну, не до него сейчас. Да, он помог этому Ратомиру — и впрямь, однако, наследнику престола. Но не идти же сейчас, требовать себе награды за это. Хотя, это было бы и правильно, потому, что потом будет не до него, а еще потом его просто забудут. Стража, вспомнив свои обязанности, вежливо вышвырнет его из дворца. И опять все сначала. Да, конечно, он не оставит своих попыток. Он снова будет пытаться записаться на прием к монарху. Сейчас это будет сделать труднее — он уже истратил свой шанс, сделал попытку и, увы… Теперь надо будет искать новые подходы. Ох, как же это все надоело! Вся эта, с позволения сказать, жизнь…

***

Бенедикт стоял и смотрел, как медленно вздымается грудь лежащего перед ним человека. А больше он, при всей своей абсолютной власти, ничего не мог сделать. За лекарями уже убежали. Перевязку Геркуланию гвардейцы сделали еще там — там, где его нашли. Кровь остановили, хорошо, что их учат обрабатывать такие раны. Это полезное знание. Молодцы. Надо будет наградить.

Сердеция стояла спокойно. Ей случалось видеть умирающих — а в том, что перед ней человек, готовый предстать перед Единым, ей было очевидно, — она видела таких, и не раз, и это ее не трогало. А волновало ее совсем другое. Она повернула голову и взглянула на мужа. Ишь, пялится! Ну, вот и хорошо. Оказывается и такая дрянь может очень даже пригодиться. Она чуть подвинулась и коснулась Урлаха локтем. Заглянула ему в глаза и улыбнулась. Увидев, как он зарделся — ну, просто как гимназистка, она улыбнулась еще приветливей.

Вот сейчас, — думала она, — помрет этот… Жаль, конечно, красивый был мальчик. Вот бы с кем согрешить, ну, да чего уж теперь… Умрет, и освободит трон этой своей Эрогении. Не сказать, чтобы это было что-то такое уж лакомое, но все же, все же… Кто сядет на опустевшее место? Мать у этого Геркулания еще жива, старая клуша, но она-то вряд ли. Зато у нее есть братишка — герцог как-его-там… э-э-э… Гордонский, кажется. И он, говорят больше времени в Эрогении проводит, чем в своем герцогстве. Да и что ему там, в этой своей нищей Гордонии делать? На медведей охотиться? А тут, между прочим, вот он, рядом стоит, от счастья млеет — сын сестры отца Геркулания, двоюродный брат называется, чем не законный претендент на трон?

И она ласково положила свою мягкую ладошку на руку Урлаха.

***

А вот Куртифляс был сейчас никому не нужен. И правда, кому нужен шут на похоронах? Ну, пусть еще не на похоронах, пусть пока только у ложа умирающего. Ну и хорошо, ну и ладно! Ему же, Куртифлясу, легче. Солдат спит — служба идет.

Итак, служба шла, а сам Куртифляс стоял спокойно рядом с оберлакеем, только что пославшим своих подчиненных за лекарями. Сейчас в облике шута, даже не смотря на его идиотский костюм, не было ничего шутовского. Напротив, рядом с пожилым и важным начальником всех дворцовых лакеев и горничных стоял уже тоже немолодой, но сохранивший фигуру, человек с серьезным, умным, совсем не смешным лицом. Свой дурацкий колпак Куртифляс снял и держал, скомкав, в руке, зажав бубенчики так, чтобы они не звонили. При нынешних обстоятельствах это было бы совсем некстати.

В свои молодые годы оберлакей служил в армии и, соответственно, участвовал в войнах. Это был опытный человек, видевший кровь, смерть и раны. И вот, с высоты своего опыта, он говорил стоящему рядом Куртифлясу:

— Посмотри, как он дышит. У него явно перерезана жила, идущая к сердцу и питающая его жизненной силой. Сейчас сердце сжигает остатки тех запасов, что у него были. Они скоро кончатся, сердце остановится и душа покинет его. Потому что душа должна постоянно обмываться потоками свежей крови. И, если ее лишить этого притока, то…

— Да, похоже на то, — согласился с ним Куртифляс, — но, может, еще не поздно? Сейчас придут лекари, сделают что-нибудь. У нас же хорошие лекари. Вон, Панкратий — вообще ученик самого Могулия Городецкого.

— Хм… — скептически покачал головой многоопытный оберлакей, — боюсь, что тут и сам Могулий ничего бы не сделал. Если бы еще сразу… А так… Крови он много потерял к тому же.

***

Послышались шаги, голоса и мимо говорящих быстро, почти бегом прошествовали Панкратий и Генис — два дворцовых лекаря, окруженные свитой помощников, несущих баулы, кофры, стальные короба и стеклянные сосуды. Похоже, придворная медицина явилась во всеоружии.

***

Принципия стояла, прижав руки к лицу. Она просто не в состоянии была смотреть на то, как жизнь покидает это распростертое перед ней тело. Это могучее, живое, такое родное тело, чьи прикосновения она помнила до сих пор. Господи! Неужели никогда больше… А он как будто предвидел… Нет, нет… Господи, сделай так, чтобы он не умер! Да, он будет долго болеть. Пусть. Я буду его сиделкой. Я не отойду от него. Я буду ухаживать за ним, и постепенно он поправится. Мы будем гулять с ним по парку. Я буду держать его под руку. И он снова станет таким, как был — сильным, смелым, красивым. Мы пройдем с ним через это, клянусь! И мы будем любить друг друга. Долго, всю жизнь. Боже, ну, пожалуйста, пусть он только не умрет!

Тянулись бесконечные минуты. Ничего не происходило. Только дыхание Геркулания становилось все более тяжелым и неровным. Только с каждым ушедшим в прошлое мигом надежды становилось все меньше. Она утекала, эта надежда, как кровь из раны. И с последней каплей крови неизбежно иссякнет и она.

Вдруг что-то изменилось вокруг. Всколыхнулся застывший мертвый воздух, словно все, стоящие рядом, разом облегченно вздохнули. Где-то вдали раздались шаги. Шаги были быстры и многочисленны. Принципия открыла глаза. Ее потянули за руку — что такое? Она оглянулась. Круг, в центре которого лежал Геркуланий разорвался. Люди отходили, освобождая пространство. Отец тянул ее за руку, и она отошла тоже.

Подбегала команда лекарей. Ну, слава богу! Ну, наконец-то!

Теперь лежащего окружали люди в черном. В отличие от тех, чьи места они заняли, медики не стояли, опустив руки и головы. Медики действовали, и действия их были четки и слажены. Первым делом они развернули принесенные с собой ширмы, отгородившись от праздной и бесполезной толпы. Властный голос из-за ширм громко произнес:

— Света сюда! Больше света!

И тут же кто-то сорвался с места, куда-то побежал и вскоре там, за ширмой стало светло и даже ярко. Потом потребовалась вода. Горячая и холодная. И опять побежали. Остальным оставалось смотреть на силуэты, двигающиеся на полотняных стенках этой импровизированной операционной.

Никто не расходился. Все ждали, ждали молча, кто с надеждой, кто с любопытством. Народу становилось все больше. Подошли и встали обособленной кучкой приближенные Геркулания. Они были мрачны. Сейчас решалась и их судьба. Даже фрейлины не перебрасывались шутками, что было совсем на них не похоже. И только оттуда, из-за ширмы, раздавались невнятные голоса. Что там сейчас происходило?

***

Пафнутий смотрел на происходящее, отойдя подальше от всех прочих. Никому не было до него дела, ну, и слава богу. Пафнутия сейчас обуревали достаточно неприятные мысли. Он понимал, что спасти этого Геркулания не удастся, как там ни бьются лекари. Скорее всего, они тоже понимают это. Вот если бы… Но это невозможно! Да, соединить бы его умения с умениями этих лекарей. Но слишком еще несовершенно его владение магическим мастерством. Слишком многое ему нужно для того, чтобы хотя бы просто помочь во время операции: поддержать ритм сердца, облегчить боль, вернуть силы уставшему хирургу, наконец. Но для этого ему необходимо привести себя в нужное состояние. А для этого потребны соответствующие зелья. А их еще надо приготовить. А потом, с помощью специально обученных ассистентов, постепенно вводить себя в то состояние, в котором только и можно чувствовать токи той силы, которая способна поддержать чью-то жизнь или уменьшить боль.