Враг под покрывалом - Страница 32

Он ей подыграл. Хорошая девочка, бережет его репутацию.

– Тесен мир, – сказал Бэннон-Фрейзер. – Я тут на курсах. Распроклятые дураки отправили меня на курсы, как раз когда контракт кончается. Впрочем, наверно, типично.

– Ваш контракт возобновляют? – полюбопытствовал Краббе. Одинокий солдат позади неожиданно выругался громко и четко.

– Ну и ну, – заметила Энн.

– Они его достали! Достали, ублюдки! Лучшего друга, будь я проклят, какой только бывает.

– Нет, – ответил Бэннон-Фрейзер. – Несмотря на тот факт, что Чрезвычайное положение еще действует в полную силу. Да я все равно не волнуюсь. Нашел работу в Сингапуре. В одной китайской транспортной фирме. Домой нечего ехать, а Сингапур мне нравится. И платят хорошо.

– Поздравляю, – сказал Краббе, хлебнув джина, которым угощал его Бэннон-Фрейзер. – А вы что тут делаете? – обратился он к Энн. Ему нравились такие безобидные шарады.

– Специалисту показываюсь. Снова старые проблемы, – невинно взглянула она на него. – Не могу спать по ночам.

– Я и не знал, что вы часто заскакиваете вот в такие местечки.

– Как правило, нет. По магазинам набегалась, пить захотелось, а здесь показалось сравнительно тихо. И пила исключительно безобидный апельсиновый сок, когда Джок пришел. Тесен мир, по его выражению. – Краббе не улыбнулся в ответ. Не подстроено ли все это? Бой из бара тронул его за руку, вручил несколько писем. Судя по виду, счета.

– Да, а я тут остановился, – сказал Краббе. – Жизнь убогая.

– Ужас, – подхватила Энн. – Грязь жуткая. Вот где приходится проводить уик-энд.

– Да, – сказал Краббе. – Вот тут вот. – Он упорно смотрел на нее. – Nostalgie de la boue [54]с моей стороны.

– У меня ленч с приятелем в клубе «Селангор», – объявил Бэнноп-Фрейзер. – Простите, что убегаю. Энн, вас подбросить? Кстати, вы мне не сказали, где остановились.

– У подруги.

– Выпьем! – крикнул солдат. – Лучший друг, будь я проклят, какой только бывает.

– Ну, может быть, отвезти вас куда-нибудь? Или вас Краббе на ленч пригласит?

– Виктор должен заботиться о своей репутации, – сказала Энн. – Его не должны видеть за ленчем с женой вышестоящего служащего.

– Моя репутация сама о себе позаботится, – сказал Краббе. – Если ваша сможет, почту за честь согласие пообедать со мной.

– Носы задрали, ублюдки! – пробормотал солдат. – Выпивать не желают.

Бэшюн-Фрейзер достойно продемонстрировал самообладание.

– Извини, приятель, – сказал он. – Мы не можем остаться. Как-нибудь в другой раз. И думай, что говоришь, в присутствии леди, веди себя прилично.

– Я вам говорю, они его убили. Эти сволочи его убили.

– Знаю, меня тоже чуть не убили. Ну, идти надо, – сказал Бэннон-Фрейзер. – Как считаете, может, вечером все вместе встретимся? Побродим по городу, и так далее. В компании безопасно. – Адресовал Энн рекламную улыбку, надел фуражку, каждым дюймом истинный офицер-ополчепец, со всей своей банальной красотой.

– Было бы очень мило, – согласилась Энн.

– Слушайте, – сказал Краббе. – Мы тоже пойдем. То есть, если вы пожелаете, – бросил он в сторону Энн. – По-моему, в клубе «Селангор» еда неплохая. Можете нас подбросить, – обратился он к Бэннон-Фрейзеру.

– Собственно, мне не особенно хочется идти на ленч, – сказала Энн. – Я редко полдничаю.

– Ну, прошу прощения, – сказал Бэшюн-Фрейзер. – Встретимся около восьми в «Арлекине». Годится? – И ушел, улыбчивый, молодой, мускулистый, без брюшка, возможно, ничем не пахнущий. Солдат крикнул вслед:

– Сволочь надутая!

– Итак, – сказал Краббе. – Все подстроено?

– Что подстроено?

– Ты знала, что он тут, да? Знала, что он в Куала-Лумпуре?

– Смутно слышала, что он на курсах, да.

– Значит, снова все начинается, так?

– Ох, Виктор. – Она стиснула его запястье. – Все давным-давно кончено.

– И теперь вы просто друзья.

– О, знаешь, такое бывает.

– Леди, сюда идите, садитесь, – пригласил солдат. – Выпейте со мной.

– Забавно, что ты ревнуешь, – сказала она. – Вспомни, что всегда говорил.

– Что?

– Что не хотел ничего затевать.

Солдат поплелся к стойке, обнял их обоих, слепо глядя в лица. Пахло от него всеми запасами бара, соломенные волосы дико растрепаны, зеленая тропическая форма залита пивом.

– Они его убили, – сказал он. – Устроили засаду. Поэтому я напился, попятно? Напейтесь со мной, – предложил он.

– Перестаньте, пожалуйста, меня лапать, – резко бросила Энн. – Виктор, скажи ему, пусть отойдет.

– Уходите, – сказал Краббе.

– Тело нашли, все израненное, попятно? Поэтому я…

Энн вырвалась и направилась к выходу, Краббе следом. Их ошеломил жарко-белый свет улицы, шум машин, велосипедов, коричневых попрошаек.

– Довольно неудачно, – сказал он.

– Ох, какое убожество, грязь. Я туда не вернусь. Пойду еще куда-нибудь.

– Скоро это кончится.

– Да.

– Прошу тебя, Энн. – Краббе пытался поймать ее руку. – Не сердись.

Она замедлила шаги.

– Я не сержусь. Просто устала, и все. Жизни почти не видела. И вспомни, к чему мне предстоит вернуться.

– Это тоже долго не продлится.

– Не знаю.

Вечером бродили по городу. Все было очень прилично. Выпивали в барах респектабельных отелей. Краббе и Бэннон-Фрейзер, в пиджаках, в галстуках, потягивали в кондиционированных залах среди представителей собственной расы и класса тропическое успокоительное. Бэннон-Фрейзер, красивый, бестолковый, аккуратно топтался, прижав к себе Энн, на маленьких танцевальных площадках, произносил у стойки бара невинные шутки, приветствовал знакомых теплым кратким смешком. В полночь оставили кондиционированный призрачный мир, вышли на улицу в пекло.

– Краббе, я сперва вас подброшу. – Значит, вот как.

– Да, пожалуйста.

У отеля на пьяной, грубо певшей улице сторож-сикх спал на чарпое, стоял индифферентный управляющий, посасывая зубочистку. Краббе попрощался.

– Спокойной ночи, Виктор, – сказала Энн, глядя снизу вверх с пассажирского сиденья.

– Доброй ночи, старина, – сказал Бэннон-Фрейзер. – Приятный был вечер.

Когда Виктор Краббе собирал вещи, Энн пришла за своими.

– Я сама за себя расплачусь, Виктор. Будет только честно.

– Нет, мы приехали как супруги. Так и закончим. Что ты собираешься делать?

– Мы едем в Сингапур.

– Но его контракт еще не кончился.

– Всего месяц остался. Он считает, как раз на этот месяц его сюда и прислали, заниматься какой-то конторской работой.

– Где остановишься?

– Не скажу, – улыбнулась она. – Не хочу, чтобы Герберт приехал за мной, упрашивал вернуться, закатывал красивые потные сцены.

– Ты действительно думаешь, будто я ему сообщу?

– Можешь, милый. Не верю мужчинам.

– Кроме Бэшюн-Фрейзера?

– Нет, даже ему не верю. Хотя доверие – еще не все.

– Может быть, передать что-нибудь Герберту?

– Нет. Я ему напишу. Слушай, ты не обиделся, а?

– Не особенно. Ты всегда была вполне честной.

– Старалась. Когда у тебя самолет?

– В час.

– Лучше поцелуй меня на прощанье. Ты по-прежнему для меня много значишь, Виктор.

– Снесу вниз твои вещи.

– Нет, просто иди. Я сама.

– Тогда прощай. – Он легонько поцеловал ее. А когда открыл дверь, она окликнула:

– Виктор! А тычто собираешься делать?

– О, просто жить. Думаю, надо мне постараться стать хорошим мужем. Сейчас для этого больше возможностей.

– Ты способен быть хорошим мужем?

– Однажды у меня был такой дар. Может, снова вернется.

– Не похоже, правда?

Краббе не ответил.

– Прощай, Энн, – сказал он. – Надеюсь, будешь счастлива.

Откинувшись на спинку кресла высоко над джунглями, убаюканный гулом моторов, Краббе проводил ревизию самому себе. Романтический сои, которым он тешился, сон, который довел Рафлса до преждевременной смерти, потерял смысл в то время, когда спать невозможно. Весь Восток пробуждался, строил дамбы и каналы, электростанции и автомобильные заводы, создавал комитеты, писал конституции, отбирал немногочисленные западные фокусы, которым способен был научиться и применять на практике. Время Рафлса было также временем Китса и Шелли; Восток оставался туманным, манящим, хам вполне мог тихонько позвякивать романтический образ: Катай – сплошь золотые драконы, Япония – край земли. Либерализм – сам по себе романтическая мечта – давно провалился; больше нет места отдельной личности, один человек ничего теперь не способен построить. Краббе вспомнил несколько строчек из неоконченного сонета Хоикинса, [55]которые ему как-то цитировала Фенелла: