Возвращенный рай - Страница 53

Слепой ответил:

— Окунешь ли ты эту полумертвую развалину или оставишь сухой, все равно: у нас с тобой одна родина отныне. И если бы судья Бенедиктсен, задурив мне голову, не довел меня до банкротства, быть может, я поехал бы сейчас в Юту, чтобы умереть там, а не сидеть здесь, в Рейкьявике, и плести веревки для торговцев лошадьми, зарабатывая себе на пропитание на старости лет. Теперь принято спутывать ноги лошадям. Новые господа — новые порядки…

Мормон ответил:

— Что же я медлю. Мне нужно передать тебе привет от англо-исландской фирмы в Эдинбурге. Я встретил судью в новой меховой шубе на улице Принцев, он пригласил меня к себе в огромный зал, угостил кофе и дал мне землю. Хе-хе-хе… Эта шутка не хуже той, которую отколол в свое время Кристиан Вильхельмссон, когда, помнишь, он несколько лет назад приехал из Дании и пожаловал нам, исландцам, право ходить в своей стране не сгибаясь. Когда же исландцы наконец дождутся того времени, что их общество будет управляться божьей премудростью, согласно Золотой скрижали?

— Да, дружище, ты можешь говорить о набожности — тебе ведь однажды всевышний послал скакуна, лучшего, чем мои лошади, хотя в Исландии такого знатока лошадей, как я, не сыскать, — сказал Бьёрн из Лейрура. — Я никогда не забуду, как судья Бенедиктсен, самый ловкий уговорщик у нас в стране, расставлял сети для твоей лошадки, не говоря уж о простофиле-барышнике из Лейрура. Но ты в конце концов продал дорогую штучку за ее истинную цену. Ну а чего добился Бьёрн из Лейрура? Старик получает десять эре за каждую сплетенную им штрипку для лошади. И все же его ветвь укоренилась в раю, как и твоя. Премудрость знает свое дело.

В прежние времена все было по-другому. Тогда судьи и пасторы издавали указы, что того, кто осмелится приютить мормона или даст ему напиться, ждут пытки. Тогда «святые Судного дня» крались по ночам, как отверженные, по овечьим тропинкам и только поздней ночью устраивались на ночлег в овчарнях, среди блеющих животных зимой и плесени летом.

Теперь же, когда наш мормон попал на восток и, заходя в хутора и представляясь каменщиком-мормоном с «территории» Юта, готовился к тому, что его тут же начнут колотить, оказывалось, что никто из крестьян и не собирался пререкаться с ним по поводу веры или бить его за поклонение Золотой книге и пророку Джозефу Смиту. На всем побережье залива Фахсафлоуи — в Хольте, Скейде, Тунгаре, Гудльхренне и, наконец, в Ройнгаведлире, крестьяне говорили ему: «Так ты, значит, мормон? Ну что же, здравствуй, здравствуй! Давно хотелось познакомиться с мормоном. Заходи». Или же: «Ты сказал, что ты из Юты? Я слыхал, что это неплохой край и люди там работяги. Туда однажды подался мой родственник со своей возлюбленной и тачкой. Даже самая невзрачная бабенка там может стать хозяйкой дома, если ей удастся пройти весь путь туда».

А другой говорил: «Вот здорово, дружище! Заходи. У меня как раз водка припасена. Ну-ка, расскажи — сколько у тебя там жен?»

Каменщик всегда вежливо, с достоинством отвечал на все вопросы, но, когда доходила очередь до последнего, преподносил замысловатую головоломку:

— Я, мил-человек, благословен трижды: с одной почившей и двумя живыми. Первая покоится на дне Атлантического океана, две другие — это моя теща и моя падчерица. На следующий день после того, как я по всем правилам и законам связал себя с ними на веки вечные, я отправился в Исландию втолковывать людям истинную веру. Ну а теперь, брат мой, пораскинь умом, сколько жен у каменщика, который есть и останется до тех пор, пока стоит мир, самым злополучным из всех каменщиков.

Люди ломали голову над этой загадкой — нелегко разобраться, сколько же жен у этого человека, женатого и на своей теще, и на падчерице одновременно, и, кроме того, на женщине, лежащей на дне Атлантического океана. Но тем не менее его всегда радушно встречали и он был желанным гостем во всех дворах.

Однажды летним воскресным днем, бродя по округе, Стенфорд стал узнавать места, как будто бывал здесь раньше. Он последовал по тропинке, ведущей к церкви, которая возвышалась на холме, поросшем травой. На выгоне стоя спали лошади с уздечками на шее. Собаки дрались у церковных дверей или лаяли на острова Вестманнаэйяр, где, как говорят, живут святые люди; острова в мареве словно подымались к небу. Людей нигде не было видно; из этого он заключил, что служба в самом разгаре, из церкви к тому же доносилось пение. На выгоне лежало три камня для привязи лошадей. Они почти наполовину исчезли в траве. Ими пользовались в старое время, когда хутор и церковь находились в ином положении по отношению друг к другу; в наши дни эти камни давным-давно забыты богом, людьми и лошадьми.

Мормон Стенфорд дождался окончания службы и, когда люди стали выходить из церкви, забрался на средний камень, снял шляпу и начал читать брошюру Джона Притта. Он был уверен, что сейчас сюда пожалуют зажиточные крестьяне и прочие важные господа и зададут приличную взбучку бродяге, который разглагольствует о том, как установить справедливое человеческое общество согласно документу, который божественная премудрость оставила на горе Кумора. Но, когда Стенфорд стоял на камне, громко читая Джона Притта, и кое-кто из присутствующих к нему прислушивался, появился сам пастор — в черном облачении и шляпе. Он подошел к оратору, снял шляпу и, протянув ему руку, спросил:

— А не хотел бы господин мормон зайти в церковь и прочитать свою проповедь с кафедры? Приходский органист может исполнить любой псалом, который вы захотите, и мы будем подпевать, если сумеем.

Когда же мормон начал свою проповедь, к ней отнеслись с тем добродушным безразличием, какое проявляли наши соотечественники, как рассказывают древние саги, в тысячном году, когда они приняли, вернее, не совсем приняли, новую веру, так как не желали утруждать себя спором, или же когда, потерпев поражение в драке, они садились и делали вид, что завязывают шнурки своих ботинок, не желая утруждать себя бегством. В Исландии совершенно испарилась даже та капля религиозного чувства, которую можно было заметить здесь еще совсем недавно. Прогресс ли это или шаг назад — вот вопрос, который мучил замечательного епископа, разъезжавшего по Исландии в последнее время. Что толку сражаться с ворохом шерсти, еще не уложенной в мешки?

В один прекрасный день мормон очутился в Стейнлиде. Когда к обеду он дошел до Лида, у него даже перехватило дух — он не увидел хутора. Ему казалось, что только вчера он ушел отсюда ранним утром, попрощавшись со своими спавшими детьми, а жена в слезах стояла на камне, глядя вслед умнейшему человеку в мире, пока он не исчез за горами. Казалось, что могло быть естественнее, чем найти все таким же, каким он покинул, подойти к детям и разбудить их поцелуем. Его больше всего поразило, что выгон превратился в пастбище для чужих овец. Не только дом, но даже камень у порога, на котором стояла тогда его жена, исчез — совсем врос в землю. А что это за две маленькие молчаливые птички, вылетевшие из сорняков, бурно разросшихся на месте хутора, вдруг исчезнувшего с лица земли? Если бы, сунув руку в карман, он не нащупал бумажки от человека из Эдинбурга, которая гласила, что этот хутор принадлежит ему, он вряд ли поверил бы в это.

Только когда он прошелся по выгону и осмотрел изгородь, он осознал истинные размеры опустошения. И разве удивительно, что сердце его разрывалось от боли, когда он увидел, как великолепная работа его предков, служившая примером для многих крестьян в округе, пришла в упадок и запустение в такой ничтожно короткий срок, а камни с гор усеяли весь выгон! Он бросил взгляд на гору, у которой ютился хутор, и увидел буревестника — эту верную птицу, парящую высоко над горами, сильно и уверенно размахивающую крыльями. Там, высоко в горах, поросших папоротником и травой, не одно тысячелетие эти птицы вьют себе гнезда.

Он снял с плеч рюкзак с брошюрами Джона Притта, сбросил с себя пиджак и шляпу и стал собирать камни и выкладывать ими изгородь. Одинокого человека здесь ждала большая работа. Такие изгороди требуют немало человеческих сил, если их строить прочно, не на один день.