Возвращение в Сокольники - Страница 2

– Если он у тебя случится.

– Я сказал.

– Поглядим…

– Санечка, – сказала Мара, – а ведь это что-то очень серьезное, да? – В ней неожиданно пробудился провидческий талант.

Турецкий отключил трубку и отбросил ее в сторону.

– Ты не хочешь мне рассказать?

– Не хочу.

– Я ж говорю, злой.

– Так, девушка, разговоры закончены, у меня появилось срочное дело.

– Ты не хочешь вернуться сегодня?

– Куда?

– Послушай, я ведь так и обидеться могу!

– Можешь, но лучше не надо. Тебе не идет надутая физиономия. Она тебя старит.

– Ну, знаешь?!

– Ну, знаю…

Вот так, привычно уже пикируясь, Турецкий быстро одевался, а Мара продолжала нежиться на своем бескрайнем лежбище, пытаясь определенно еще разок совратить Турецкого. А он не совращался, потому что голова была занята совершенно другим. Он думал о том, почему сразу не послал этого наглеца, зачем согласился на встречу. Хотя даже приблизительно не мог представить себе, на кой она ему черт сдалась. Но что-то все-таки было в этом голосе такое, что указывало, с одной стороны, на серьезность намерений, а с другой – что от подобных встреч благоразумные люди, как правило, не отказываются. Случается – себе дороже. Да в общем-то, и чем он, в сущности, рисковал? Головой? Невелика ценность. А те, кто приглашали для «базара», хорошо информированы. Надо бы, по идее, пригласить сюда спеца, чтобы он обшарил стены, потолки, выключатели и прочие места, где любят обычно ставить спецтехнику. Неприятно все-таки заниматься любовью, зная, что кто-то где-то, сидя перед экраном телевизора, рассматривает тебя и твою даму во всех подробностях. Еще, возможно, и комментируя при этом особо забавные эпизоды, которых всегда хватает, если ты не стесняешься своей страсти.

И опять с какой-то самому себе непонятной злостью вдруг вспомнил свой недавний позор – иначе это состояние и назвать-то нельзя. Ну да, чуть ли не вчера это и случилось, едва ли не накануне Иркиного отъезда. Он уже занимался делом этих гребаных «центурионов» и в буквальном смысле разрывался между ночными засадами, лежбищем Мары и собственной квартирой, где было просто необходимо появляться – хотя бы под утро, чтобы как-то сохранять еще семейное статус-кво. Что получалось все хуже и хуже.

Он спал, как обычно в последнее время, на кухонном диванчике, приставляя с торца две табуретки, иначе ногам неудобно. Жалкое и унизительное уже само по себе это было зрелище. Уход «в эмиграцию», по собственному же выражению Турецкого, был все же лучше косых и злых взглядов супруги, резких и безапелляционных «выступлений» нередко в присутствии дочери, которая, по глазам было видно, очень жалела папочку, но и возражать не смела.

И вот спал кое-как, пока не проснулся от проклятого «мобильника», что лежал на столе, возле головы Александра Борисовича.

Вроде рано еще звонить. В квартире тихо. Может, ушли уже? Нет, из комнаты дочери донеслась музыка. Ага, решили не беспокоить родителя, который явился под самое утро. А потом долго стоял под душем, чтобы смыть с себя казавшийся почему-то резким и противным запах духов Мары. Просил же: лезешь в койку – не провоцируй. А та смеется: думаешь, она тебя так сильно ревнует? Да я на ее месте уже давно засекла бы тебя с любовницей, будь ты моим благоверным. Вот тебе и вся логика.

Турецкий дотянулся до трубки, включил и стал слушать, кто отзовется. И услышал тихое и сдавленное:

– Саня, ты?

– Нет, это Пушкин! – почти рявкнул он. Но, опомнившись, воровато сунул руку с трубкой под одеяло, накрылся с головой и тоже почти зашептал: – Ты чего, совсем с ума сошла? Куда звонишь? И в какое время, соображаешь? Тут же все дома…

– Санечка, прости, – как-то потерянно заторопилась Мара, – я не хотела тебя будить. Но дело в том… словом, полчаса, наверное, назад у меня раздался звонок. Я взяла трубку. Говорят: Мария Дмитриевна? И голос – женский. Я молчу. А там подождали и снова говорят: ну ладно, молчите. И так вздохнули… Саня, это не могла быть твоя Ирина? Я в первый раз в жизни вдруг так испугалась. И вот не выдержала, хотела проверить…

– Успокойся, – ответил Турецкий, – она такими глупостями не занимается. Спи, еще рано.

Он отключил телефон, скинул с головы одеяло, чтобы положить трубку на место, и… обомлел. Почувствовал вмиг, что все тело его стало каким-то мокрым и липким.

В открытой двери, придерживая рукой полу короткого халатика, стояла Ирина и понимающим, насмешливым взглядом рассматривала его – потного и взъерошенного.

– Тебе не жарко, Турецкий? – произнесла наконец. – С головой, под одеялом! Все руководишь?

Она презрительно хмыкнула. А у него словно язык прилип к гортани.

– Видишь ли… это связано с работой…

– Не надо, Турецкий, – жестко возразила она. – Мы сейчас с Нинкой переезжаем. Все, что нужно ей и мне, я упаковала. Ты можешь снести чемоданы вниз? Или мне водителя попросить?

– Какого водителя?!

– Того, кто нас отвезет к Ларисе. Можешь не волноваться, он мне не любовник, а шофер директора моего училища. Я договорилась заранее, зная, что на тебя даже в такой мелочи рассчитывать нельзя. Так поможешь? Или позвать?

Она ушла в комнату, а Турецкий сел на диванчике и почувствовал себя так, будто ему на голову вылили ушат ледяной воды.

Позже он попытался сбивчиво объяснить жене, что был действительно на задании, которое сам же и придумал на свою голову, и что это запросто может подтвердить и Славка Грязнов, который лично отрядил в помощь своего оперативника. Но Ирина лишь отмахивалась, показывая, что вопрос решен и ей не нужны оправдания. А под конец ввернула-таки:

– Слушай, Турецкий, перестань полоскать мне мозги! И тебе я не верю больше, и Славке твоему. И где ты бываешь, я знаю, и с кем. Оставь меня, мне ложь надоела!

И уехали. Водитель Миша старательно делал вид, что все происходящее его ничуточки не касается. Нинка мужественно шмыгала носом и заявила, что она – ненадолго. И если ее будут продолжать терроризировать, она вернется к отцу. Взрыв не произошел лишь по чистой случайности. Нервы у Ирины оказались крепче, чем у остальных.

Возвращаясь к этим недавним событиям, Турецкий понимал, что с тем звонком он, конечно, вляпался, будто шкодливый мальчишка. Сопляком оказался, другими словами. Но теперь-то чего еще от него хотят? И главное – кто? Братве подобные розыгрыши не нужны. А здесь припахивает профессиональной провокацией – подслушивать, подсматривать, нагонять холодку этакого… Это – «конторские», скорее всего, ребятки, от чьих услуг отказалось государство. Либо они сами от него отказались.

Но, как бы там ни было, согласие свое на встречу Турецкий уже дал, и теперь следовало быть во всеоружии. В прямом и переносном смысле. «Макаров» был при себе, поскольку и этой ночью снова в засаду. Но все-таки основным оружием старшего следователя Управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры Александра Борисовича Турецкого было его деловое спокойствие и уверенность в себе. Вот и придется действовать спокойно и решительно – это в крайней ситуации. А так?… Ничего судьбоносного для себя Александр Борисович все-таки не ожидал…

Коренному москвичу искать в Сокольниках «Фиалку» – это примерно то же самое, что спросить: эй, парень, где Сокольники, не подскажешь? Абсурд, иными словами.

Шагнув под своды, так сказать, Турецкий слегка удивился. Была всегда обычная «едальня», где почему-то постоянно было очень холодно, сколько ни разогревайся изнутри. А сейчас стало уже подобием чего-то. Видно, в частных руках заведение. Даже подобие относительного уюта появилось.

– Вы к кому? – поинтересовался у дверей швейцар, он же по совместительству – секьюрити.

– Меня ждут, – кратко ответил Турецкий, не желая дополнительных разъяснений.

– Прошу. – Тот предупредительно пошире распахнул дверь.

На улице было не холодно, но, помня о ночной работе, Турецкий надел теплую кожаную куртку. На нее глазами и показал секьюрити, мол, не желаете? Турецкий не желал, поскольку под мышкой, в кобуре, у него висел «макаров». Секьюрити кивнул и жестом показал на вторую дверь, в зал.