Возвращение в Оксфорд - Страница 26
Она не упустила случая гневно сообщить Уимзи – первому подвернувшемуся под руку представителю мужской половины человечества, – что подобного рода пошлости то и дело слышишь, когда среднестатистический мужчина берется рассуждать об интеллектуальных интересах женщин. Уимзи ответил, что от дурных манер его всегда тошнит – но чем лучше, например, журналистский обычай называть иностранных монархов просто по имени, без титула?
Однако недели за три до конца Пасхального триместра колледж вновь потребовал внимания Гарриет – на этот раз дело коснулось ее лично и потому встревожило сильнее.
Февраль, плача и неистовствуя, переходил в март, а Гарриет получила письмо от декана.
Моя дорогая мисс Вэйн!
Хотела Вас спросить, удастся ли Вам выбраться в Оксфорд в следующий четверг на церемонию открытия нового библиотечного крыла, на которой будет присутствовать канцлер? Как Вы знаете, дата официальной церемонии назначена уже давно – а в самих зданиях, мы надеялись, можно будет жить уже к началу этого триместра. Но, к сожалению, из-за споров с конторой подрядчика и болезни архитектора мы сильно запаздываем, едва успеваем закончить работы к открытию. Честно признаться, помещения первого этажа до сих пор не отделаны. Но, разумеется, мы не могли просить лорда Оукаппла перенести визит, он же так занят – ну что ж, в конце концов, важнее ведь библиотека, а не преподавательские комнаты, хотя бедняжкам и некуда приткнуться.
Мы – и я, и доктор Баринг – очень бы хотели, чтобы Вы приехали (хотя, конечно, у Вас так много других дел). Нам бы очень помог Ваш совет, поскольку в колледже творятся весьма неприятные вещи. Конечно, мы понимаем, что автор детективов – не полицейский, но я знаю, что вы принимали участие и в настоящем расследовании, и уверена, что Вы гораздо лучше нашего сумеете выследить злоумышленника.
Только не подумайте, что нас режут в собственных постелях! Но, пожалуй, в чем-то наш случай будет даже посложнее простого честного убийства! Видите ли, нас изводит некий полтергейст и анонимщик в одном лице – можете представить, насколько это омерзительно. Похоже, первые подметные письма стали приходить некоторое время назад, но поначалу никто не обращал на них особого внимания. Я думаю, каждый хоть раз сталкивался с подобными посланиями, и хотя даже не все из них пришли по почте, понятно, что человеку со стороны не составило бы труда подбросить их в привратницкую, а то и в сам колледж. Другое дело – наглая порча имущества: последний случай был настолько вопиющим, что с этим пора уже что-то сделать. Бедная мисс Лидгейт – ее монументальный труд, “Просодия английского стиха” – вы помните, как она работала над рукописью, – искалечили и изуродовали самым гнусным образом, некоторые важные страницы и вовсе уничтожили, так что теперь их придется писать заново. Бедняжка чуть не плакала – и что самое страшное, похоже, к этому причастен кто-то из колледжа. Мы думаем, что кто-то из студенток затаил зло на профессорскую – только это уже не безобидная выходка, а чудовищная низость.
Полицию мы вызвать не можем – если бы Вы видели эти письма, то поняли бы, что огласка тут недопустима, а Вы сами знаете, как быстро передаются сплетни. Думаю, Вы видели ту отвратительную статейку про сожженные во дворе мантии. Это было в ноябре, и мы так и не нашли виновника. Разумеется, вначале мы решили, что имеем дело с глупым розыгрышем, но теперь предполагаем, что все это звенья одной цепи.
Так что если бы Вы нашли время приехать, нам бы очень пригодился Ваш опыт и мы были бы Вам бесконечно признательны. Должен же тут быть хоть какой-то выход – больше это безобразие продолжаться НЕ МОЖЕТ. Но как выследишь кого бы то ни было в колледже, где 150 человек студентов, а двери открыты и днем и ночью?
Боюсь, письмо получилось сумбурным, но я очень взволнована: открытие близится, экзаменационные листы, вступительные и студенческие, сыплются и сыплются, “как листва осенняя, устлавшая пластами лесные Валамброзские ручьи”[89]. Очень надеюсь увидеть Вас в четверг.
Искренне Ваша
Вот ведь досада! Ничто не могло бы так повредить женщинам в университете – в любом университете, не только в Оксфорде. Конечно, в любое сообщество могут проникнуть нежелательные лица, но если в колледже пышным цветом цветут такого рода психологические выверты, родители попросту побоятся отпускать туда невинных дочек. Пусть даже не дойдет до настоящей беды (хотя никогда не знаешь, до чего доведет людей травля), все равно грязное белье будет выставлено на всеобщее обозрение – и ничего хорошего это колледжу не сулит. Поскольку, как всегда, хоть девять десятых всей грязи окажутся клеветой, оставшаяся десятая поднимется со дна колодца истины – ее-то все и запомнят.
Кто знал это лучше ее самой? Гарриет криво улыбнулась, перечитывая письмо. “Нам бы очень пригодился Ваш опыт” – да уж, опыта у нее хоть отбавляй. Разумеется, декан ничего не имела в виду и не подумала, что от этих слов кляча станет брыкаться[90]. Самой мисс Мартин в голову бы не пришло, что человеку, обвиненному в убийстве, а потом оправданному, могут писать оскорбительные письма, и, само собой, она не сообразила, что просить совета в подобном деле у печально известной мисс Вэйн – все равно что говорить о веревке в доме повешенного. Пример той наивной бестактности, к какой склонны женщины, ушедшие из мира и посвятившие себя науке. Декан пришла бы в ужас, поняв, что по-хорошему Гарри-ет ни в коем случае не следует призывать на помощь в таком деле, ведь даже в Оксфорде, даже в Шрусбери…
Да, даже в Шрусбери – во время встречи выпускников. Вот оно что. Ту записку она нашла в рукаве мантии, когда была в Шрусбери на встрече выпускников. А еще та картинка, что валялась во дворе. Была ли картинка, или записка, или обе они очередным доказательством того, что мир враждебен к Гарриет? Или же они как-то связаны с последовательными нападками на колледж? Странно было бы, если бы за такой короткий срок в одном колледже объявилось целых два злонамеренных сумасшедших. Но если сумасшедший всего один, это значит очень неприятную вещь – и тогда Гарриет просто обязана вмешаться, по крайней мере, рассказать то, что знает. В жизни бывают случаи, когда личные чувства и мотивы надо отбросить ради общих интересов – и это именно такой случай.
Гарриет нехотя подошла к телефону и заказала звонок в Оксфорд. Ожидая соединения, она обдумывала дело в свете открывшихся новых фактов. Декан не сообщила никаких подробностей относительно подметных писем – сказала только, что в них чувствуется озлобленность против профессорской и что их автор явно имеет отношение к колледжу. Казалось бы, естественно приписать жестокие выходки студенткам, но декан не знала того, что знала Гарриет. Истерзанное, больное воображение само себя растравливало: “переспелая девственность”, “противоестественный образ жизни”, “полоумные старые девы”, “неудовлетворенные желания и подавленные импульсы”, “нездоровая атмосфера” – на ум приходили все новые обороты, которые, конечно, подхватит молва. Неужели именно это и скрывается в башне на холме? Неужели башня эта похожа на башню леди Аталии из “Озорного ветра”[91], на обитель разрушенных надежд, извращений и безумия? Если “будет око твое просто”, значит, “тело твое светло будет”[92] – но разве это “око просто” вообще существует в природе? “Но что прикажете делать тем несчастным, кого угораздило родиться с умом и сердцем?” У них око заведомо не “просто”. И самим им непросто – но проще ли всем остальным? (С филологической точки зрения это был сомнительный каламбур, но мысль верная.) Что ж, если таков расклад, то что все же выбирать: ум или сердце? Может быть, приходится идти на компромисс – просто чтобы не сойти с ума? Но, согласившись на компромисс, человек обрекает себя на изнурительную внутреннюю войну, на “одежду, обагренную кровью”[93], – и, с тоской подумала Гарриет, на неизбежные последствия войны: инфляцию, спад производства и разброд в правящих кругах.