Возвращение капитана - Страница 10

В квартире было по-прежнему тихо-тихо, если не считать тиканья часов, и мне казалось, вот сейчас раздастся непременно какой-нибудь таинственный шорох. Я далее села на постели, я не могла спать, я все ждала этот шорох…

Честное слово, я не думала, что это будет оно! Ну кто же верит в привидения, пусть даже кибернетические! Но я все-таки ждала чего-то… И поэтому, когда приблизительно через четверть часа этого страшного ожидания где-то наверху, то ли у Марульки, то ли на лестнице, раздался какой-то стук, мне показалось, что я сейчас умру со страха. Мне показалось, что это чьи-то шаги. Может быть, это сама собой скрипела лестница? Она умела иногда это делать после дождя. А может, она скрипит потому, что кто-то крадется?.. Я лежала, затаившись, и сердце мое, совсем как Марулькино, отбивало барабанную дробь.

Тсс… Опять то ли стук, то ли скрип. И опять где-то там, наверху… Вот! Опять! Похоже — что-то тяжелое уронили.

Я вылезла из-под одеяла и направилась к двери, нарочно громко шлепая босыми ногами по полу и даже стараясь зацепиться за что-нибудь, чтобы на всякий случай разбудить маму или Саньку.

Дверь в кухню мы на ночь всегда прикрывали плотно, и я открыла ее с трудом. Она заскрипела так, что по спине у меня побежали те самые противные мурашки, которыми покрывались полкласса, когда Фаинка рассказывала, как наше привидение выло на крыше.

Наконец-то дверь отворилась, и я тихонько проскользнула на кухню. Я остановилась и прислушалась. В доме было тихо, ступеньки за дверью в коридоре больше не скрипели, наверху больше ничего не стучало… Я стояла на пороге темной кухни, рубашка на мне была длинная, до самых пяток — мама всегда шила мне ночные рубашки на рост. Если бы кто-нибудь сейчас увидел меня здесь, в кухне, в этой рубашке, то наверняка решил бы, что я привидение. А если бы меня увидели Люська Первая и Люська Вторая, то вопрос о том, кто у нас в доме лунатик, выяснился бы окончательно.

Было тихо. Я постояла-постояла и решила двинуться назад в комнату, как вдруг случайно взглянула в окно, выходящее во двор. Нет! Не надо было мне читать книги из Фаинкиного шкафа!

Оба окна нашей кухни выходили в ту часть двора, где росли самые густые деревья. Они росли не у самых окон, а чуть подальше, почти у самого забора. Ночью и вечером эти деревья всегда были черные и мрачные, на них никогда не падал свет ни из окон кухни, ни из Марулькиной квартиры, ни с улицы от фонаря. Свет не доставал до них. И вот теперь мне вдруг показалось, что ветки и листья у самых верхушек освещены мягким, очень бледным и очень нежным голубоватым светом… Я вздрогнула и бросилась к окну, но запуталась в своей рубашке и с размаху налетела на табуретку. На табуретке стоял пустой таз, и грохот раздался по всему дому. Я еще не успела выпутать ноги из подола рубашки и подняться с пола, как в кухню вбежала мама, включила свет, увидела меня, всплеснула руками и закричала:

— О господи! Полуночница! Весь дом перебудила! Что ты здесь делаешь? Дорогу забыла?

У меня не было времени объяснять маме, что дорогу туда, куда надо, я не забыла и что это самое «куда надо» мне совсем не нужно. Я замахала на маму руками и закричала, чтобы она выключила свет, и когда мама ничегошеньки не поняла, я подхватила подол своей рубашки, бросилась к выключателю и выключила свет сама.

Там, за черным окном, не было ни единого светлого пятнышка, ни одного отблеска — ни голубого, ни желтого, ни красного… За окном была густая, как варенье, темнота.

— Да ты что, девочка? — спросила мама встревоженно. — Что тебе приснилось?

Она увела меня в комнату, уложила в постель рядом с собой. Раньше так бывало каждый раз, когда мне ночью снились страшные сны и когда я просыпалась и орала на весь дом, чтобы меня взяли куда-нибудь из моей законной постели. Часто мне ничего не снилось, а я все равно орала. Тогда мама брала меня к себе, я прижималась к ней, и она обязательно шепотом пела мне песню: «Мой Люсечек так уж мал, так уж мал…»

«Мал!» Вовсе уж он теперь и не мал! Не его вина, что ему шьют такие идиотские длинные рубахи!

Мама спела мне эту песенку раз пятнадцать, сама себя убаюкала и уснула. А я все равно еще долго-долго не спала. Есть же на свете хорошие, нормальные книги из нашей библиотеки! Надо же было мне выпрашивать у Фаинки те, из шкафа!

Глава III. Привидение!

Ночь всегда приходит в дом медленно. Проглатывает сначала тени во дворе, потом забирается на кухню, потом в комнату. Словно подкрадывается на цыпочках и ждет удобного момента, чтобы нанести удар в спину. В общем, становится чем-то похожей на Кольку Татаркина, когда он учился во втором классе. А утро всегда приходит неожиданно. Проснешься — уже светит солнце, чирикают воробьи, мама в кухне гремит тарелками. Можно подумать, что солнце не всходит, а вспыхивает над землей сразу, как электрическая лампочка.

Сегодня же я, пожалуй, первый раз в жизни увидела, как приходит на землю утро. Небо за окном стало медленно-медленно светлеть, словно с него начали стирать черную краску обыкновенным ластиком. Небо становилось все светлее, все тоньше, а потом ластик перестарался — протер в небе дырку, и в эту дырку полилось солнце. Вскоре оно добралось до нашего окна, перелезло через подоконник, и край зеркала на столе загорелся северным сиянием.

Фаинка где-то вычитала недавно, что будто бы очень может быть такая вещь — каждый человек живет на свете не один, а несколько раз. Только раньше он был, например, слоном, или тигром, или оленем. А может быть, даже был и человеком, но жил тысячу лет назад. И теперь в нем непременно есть что-то от того, прежнего человека, оленя или тигра. Если это так, то Фаинка тысячу лет назад была крокодилом, мой брат Санька жил у дикарей, а я была белым медведем. Мне часто почему-то снятся айсберги в Ледовитом океане, и зиму я люблю больше, чем лето. В особенности, когда в морозное окно светит солнце, стекло сверкает, и звенят сосульки за окном, если сбить их палкой с крыши… А если добежать до конца нашей улицы и подняться на вулкан с лопухами, то увидишь почти настоящую тундру. Я никогда не видала тундры, но мне кажется, что степь, которая окружает наш город зимой, очень-очень на нее похожа. Кругом пустынно и тихо, видно все далеко до самого горизонта, а когда светит солнце, глазам больно от снега с искорками.

Солнечные зайчики все еще плясали возле зеркала и еще не перебрались на пол, когда я, наконец-то, уснула. А когда проснулась, солнце за окошком стояло уже высоко, небо было голубым и чистым, а на нашем дворе чирикали и пели какие-то птицы. Жизнь снова была нормальной!

Я села на постели и тут же почему-то сразу вспомнила про больной живот Тольки Владыкина. Мыкайтесь, мыкайтесь по степи! Копайтесь в курганах, ищите черепки от старых горшков! Еще неизвестно, у кого интереснее!

Я вскочила, оделась и помчалась наверх, к Марульке. Я уже не шлепала по-лягушачьи, как вчера, и не боялась нарваться на привидение! Подумаешь, кибернетика!

Марулькина дверь была не закрыта. Я вбежала в комнату и тут же растянулась на полу, потому что зацепилась ногой за провод. В Марулькиной квартире была только одна электрическая розетка, та самая, в которую Татьяна Петровна включала настольную лампу в своей комнате, и поэтому, когда им нужно было что-нибудь погладить, они соединяли два провода от двух утюгов и тянули эту рационализацию через всю квартиру к большому столу. Я так растянулась, что Марулька, гладившая платье Татьяны Петровны, перепугалась до смерти и бросилась меня поднимать. А я сгоряча даже не сразу почувствовала, что здорово ушибла коленку. Но потом все-таки почувствовала.

— Выключи утюг, — сказала я Марульке. — Ведь погладила уже.

И эта бестолковая Марулька побежала выключать утюг, хотя его и не надо было выключать. Падая, я так сильно дернула провод, что утюг сам выключился, вилка отскочила к самому порогу голубой комнаты.