Возвращение из Трапезунда - Страница 18

На этот раз капитан был занят разгрузкой.

Авдеев обвел строгим взором свою немногочисленную компанию – супругу княгиню Ольгу, палеографа Мстислава Аполлинарьевича Российского, отличного специалиста, но невыносимого остряка, а также фотографа Тему Карася, хромого родственника княгини Ольги, которого та пристроила в экспедицию, и никто, кроме самого Карася, не знал, умеет ли он фотографировать или намерен сбежать через Турцию в Египет и греться там на солнце. Наконец взгляд Авдеева остановился на самом молодом участнике похода – Андрее Берестове. Именно к нему оказались обращены слова речи профессора:

– Мы вступаем на древнюю землю, которая должна наградить нас славой или бесчестием. И это касается не только меня.

Тут профессор замолчал и растерянно поглядел на супругу, будто она забыла положить ему в карман отпечатанную на «Ремингтоне» торжественную речь.

– В конце концов! – воскликнул профессор после паузы. – Неужели каждому из вас не ясно? Это наша святая земля – это наш Иерусалим.

Почему-то все стали улыбаться, словно профессор сморозил глупость. Только Андрей не улыбался. Он понял профессора и разделил его высокое чувство.

Все гостиницы пыльного Трапезунда были переполнены русскими офицерами, прибывшими по различным делам, а также коммивояжерами и откомандированными Земского Союза, Союза городов, благотворительных ведомств и закупочных организаций. Грабить в Трапезунде было нечего, а если что и было, то исчезло уже год назад. Теперь все торговали или занимались контрабандой. Начиналось второе лето русской оккупации, город привык к этой неестественной жизни, будто всегда находился в ближнем тылу российской армии.

Приезжие офицеры роптали ввиду невозможности попасть в гостиницу. Все места были заняты нуворишами, распухшими от поставок и спекуляции армейским добром.

Успенский не пришел встречать экспедицию Авдеева, а прислал одного из своих сотрудников, голубоглазого блондина лет двадцати пяти, Ивана Ивановича. Фамилию свою этот человек, похожий на гимназиста, проведшего лет десять в выпускном классе и забывшего побриться, произнес столь неразборчиво, что никто ее не понял. Он и сообщил, что экспедиция Успенского вот уже вторую неделю занята на раскопках храма Златоглавой Богородицы и профессор Успенский не может отлучиться.

– Естественно, – проворчал Авдеев, – я иного и не ожидал. Скажите мне, молодой человек, а обеспечена ли наша экспедиция жильем, как я просил профессора Успенского два месяца назад?

– Вы и не представляете, – ответил Иван Иванович, не зная, куда спрятать громадные корявые кисти рук, вылезавшие из обтрепанных бахромой рукавов гимназической куртки. – Комнаты достаются с боем, как добыча на войне.

– И вам добыча не досталась?

Иван Иванович, которого вскоре Российский прозвал крестьянским сыном, развел своими ручищами-лопатами, признавая поражение.

– И где же мы будем жить? – спросил заинтересованно Авдеев.

Иван Иванович оглядел многочисленные свертки, ящики и сундуки московской экспедиции, вздохнул по-бабьи и произнес робким басом:

– А у меня комнатка-то маленькая.

С этого момента начала действовать княгиня Ольга. Она раздобыла какого-то возчика, забрала мужа и, оставив прочих сторожить вещи, отправилась к коменданту города.

Долгое ожидание, сопровождаемое попытками нападения на багаж грязных местных мальчишек, с которыми криками объяснялся Иван Иванович, было окрашено лишь рассказом добродушного крестьянского сына об особенностях археологической экспедиции в прифронтовой полосе.

Никому эта экспедиция не была нужна, тем более после революции, когда Археологическое общество лишилось высоких покровителей, а надежда на то, что Трапезунд и все эти края навечно вошли в состав России, в последние месяцы подтачивалась множеством тревожных слухов, сильным разложением армии и такой продажностью всех чинов, о какой в самой России и не подозревали. В Трапезунде царил пир во время чумы, причем пировали кому не лень и все за казенные деньги. Передовые части, что держали позиции на горах за Трапезундом, никак не желали оставаться в окопах и митинговали, бросая посты. И лишь крайнее нежелание самих турок воевать спасло русское воинство от полного потопления в Черном море.

Профессор Успенский, глава экспедиции и большой авторитет в византиеведении, предпочитал изучать рукописи и надписи на стенах бывших церквей, чем копаться в пыли в поисках черепков. По возвращении из Трапезунда Успенский был намерен выпустить ряд статей о различных памятниках того края, а также монографию по истории Византийской империи. Под стать Успенскому были и его сотрудники, готовые часами нюхать пыль манускриптов и обозревать порталы храмов, но неспособные взять в руки лопату, кисточку или скальпель.

Иван Иванович, вполне привыкший к странностям жизни в Трапезунде военного времени, ничего не понимал в наконечниках стрел и черепках, зато был специалистом по фресковой живописи средневековой Византии. Помимо этого он оказался и знатоком жизни вообще – пока они беседовали, сидя на тюках, сложенных у пирса, к нему время от времени подходили разные люди, большей частью греки, потому что многие турки уехали из Трапезунда, а греки, как единоверцы русских, чувствовали себя законными владельцами города, не желая верить в неизбежное возвращение торжествующего ислама.

Греки о чем-то деловито совещались с крестьянским сыном, передавали ему пакеты, которые Иван Иванович укладывал в суму, висевшую у него на плече. Хоть Российский с Андреем старались деликатно отворачиваться и не задавать вопросов, все же их разговор настолько часто прерывался появлением очередных подозрительного вида личностей, что Российский не выдержал и спросил:

– Черт побери, вы самый популярный человек в Трапезунде?

– Я? Да вы что! – широко улыбнулся крестьянский сын, выпятив вперед массивный подбородок. – Без крутежа тут не удержишься – помрешь. Неужели вы думаете, что на нашем содержании вы продержитесь больше трех дней?

– И вы торгуете? – спросил Андрей, и в его вопросе было видно такое чистое удивление, такая уверенность в том, что археологи в отличие от остального населения планеты взяток не берут и в темных сделках не участвуют, что Иван Иванович вовсе расхохотался и начал колотить себя кулачищами по острым коленям.

– Я не только торгую, – заявил он, отсмеявшись, – я занимаюсь контрабандой и играю на бирже, только что не ворую.

– Но зачем, зачем? – настаивал Андрей. – Вам же некогда копать.

– Вы не знаете моего распорядка дня, – возразил Иван Иванович. – Я, к вашему сведению, никогда не отлыниваю от ученых занятий и нахожусь на лучшем счету у господина профессора.

– Но чем здесь можно торговать? – спросил Российский, который не выказал никакого удивления или возмущения.

– Здесь? Тем, что приходит из России, и тем, что можно отправить на нашу любимую родину, – сказал Иван Иванович. – Я – мелкая сошка, и поэтому меня не трогают большие акулы. Мне бы просуществовать и вернуться домой обеспеченным человеком.

– Зачем? – спросил Андрей.

– Затем, что я хочу жениться, купить небольшое имение, чтобы хозяйствовать со своей будущей супругой. Я, милостивый государь, из крестьян, я люблю землю более, чем историю.

– Странно, – сказал Андрей, краем глаза видя, как Российский поднимается с тюка и медленно, подобно собирателю бабочек, крадется к зданию пакгауза, стоящему в нескольких метрах.

– Что странно?

– В России идет революция. Многие люди полагают, что вообще надо разделаться со всеми помещиками, отнять имения и все разделить поровну. Солдаты бунтуют, а вы рассуждаете так, словно ничего не произойдет.

– Если я буду думать о дурном, – возразил крестьянский сын, – то я опущу руки и стану ждать смерти. А это мне не свойственно. Вы знаете, кто мой любимый писатель?

– Нет.

– Могли бы и догадаться – Максим Горький. И не его книжки – Бог с ними, с его книжками, в них он часто выступает слюнтяем и интеллигентом. Меня он интересует как фигура, как человек, сделавший сам себя. Без помощи покровителя или общества. Я ощущаю родство с ним. Он бы меня понял.