Возвращение Грифона - Страница 18

– Потому что ты больше бухаешь, чем на участке работаешь, – пробурчал сержант.

– Ты-то откуда знаешь, Степа? У тебя работа непыльная – сиди себе при камере и сиди. Отсидел – и домой. А я работаю! – голос лейтенанта затих на лестничном пролете этажом ниже, и мы поднялись на второй этаж.

Длинный коридор застелен каким-то серо-коричневым линолеумом, бежево-грязные стены и подоконник с умершими от голода мухами покрыт пылью. «Что, не убирают у них, что ли, – подумал я, – свинарник настоящий».

Сержант подвел меня к двери с надписью «Заместитель начальника уголовного розыска» и оставил у стены, заглянув в кабинет:

– Привет, Василич! Привел к тебе маньяка.

– Заводи! – послышался хрипловатый голос, и меня втолкнули в кабинет. В нем сидели человек пять – участковый Федорчук, опер, с которым он был, и еще трое мужчин примерно одного возраста, похожие на всех остальных – похоже, что опера. Они были возбуждены, лица раскраснелись – то ли от того, что в кабинете было жарко, то ли от выпивки – здесь ощутимо пахло спиртным. Похоже, что вся компания праздновала поимку злодея.

– Петро, закрой дверь за Степой, – приказал высокий мужчина лет тридцати пяти, – на замок закрой. Мы сейчас с маньяком беседовать будем.

– Ухожу, ухожу, – заторопился сержант, – ваши дела – это ваши дела.

Дверь захлопнулась, и я остался стоять посреди комнаты, равнодушно глядя на обитателей кабинета. Они тоже смотрели на меня, и на их лицах сияло удовлетворение хорошо сделанной работой. Дело было за малым – надо, чтобы маньяк признал себя маньяком. А то – что такое получается – вроде и поймали маньяка, а «царицы доказательств» – чистосердечного признания – нет.

– Ну что, маньяк, надо написать чистосердечное, – участливо сказал старший, «Василич», – тебе же легче будет. И всем нам. Нужно написать – зачем ты убил девочку, почему порвал ее, откуда у тебя появилось такое патологическое желание. Тебе помочь? Смотри, как надо начать: «Я, Сидоров Иван Петрович, почувствовал желание кого-то убить. А с детства мне нравятся маленькие девочки, особенно в белых колготках. Я убил ее, изнасиловал и выпил кровь».

– Я никого не убивал. Это все выдумки вашего участкового. Ему захотелось звездочку на погоны, вот он и подставляет всех, кого не лень. Я просто оказался не в том месте, не в то время. Вот и все.

– Федорчук, а чего он в крови? Вы что, его били там? Все никак не научитесь бить так, чтобы крови не было, и одновременно, чтобы клиент понял свою неправоту, вот так! – мужчина без замаха ударил меня в печень, и я скрючился от невыносимой боли, а потом упал на пол, теряя сознание. Сквозь туман в голове я услышал, как чей-то голос сказал:

– Василич, прибьешь маньяка, потом хлопот не оберешься! Ты на хрена его в печень-то? Эдак и помереть может.

– Да я вроде легонько, не рассчитал. Сажайте его на стул, сейчас мы с ним поговорим, как следует с маньяками.

Меня грубо втащили на стул со сломанной спинкой и начали избивать.

Били беспорядочно, но удары сыпались один за другим – по почкам, в солнечное сплетение, по голове, – вначале старались не пускать кровь, а когда участковый рассказал, что в меня кидали камнями и рассекли лицо, успокоились и начали бить по полной, выбив передние зубы и надорвав ухо. Один из оперов со смехом заявил, что мне зубы на тюрьме не понадобятся – без них меня удобнее использовать соседям по камере. Меня же обязательно опустят – таких тварей, как я, насильников и убийц несовершеннолетних, обязательно опускают.

Все время упорно спрашивали:

– Будешь писать? Сознаешься? Ведь это ты убил! Сознайся, и это все прекратится. Сознайся, напиши! Мы сами все напишем, а ты только расскажи и подпиши!

Я молчал. Только когда в очередной раз участковый подошел слишком близко, изловчился и врезал ему ногой в пах. Тот завыл, присел, зажав гениталии, а меня сбили со стула назад (теперь я понял, почему спинка стула сломана) и начали пинать ногами. Больше всех усердствовал участковый, который даже запрыгнул мне на грудь, на живот и стал меня топтать, матерясь и брызгая слюнями.

В этот момент кто-то постучал в дверь. Все затихли, отойдя от моего бездыханного тела, и я сквозь темнеющее сознание услышал, как резкий голос отчитывает тех, кто был в комнате:

– Дебилы! Вы что наделали! У него все ребра сломаны, зубы выбиты! Он же не дышит! Глупые суки – вы пойдете под суд, в Нижний Тагил поедете, козлы тупорылые! Вот что теперь с ним делать?! Ну что, уроды?

– Может, «Скорую»… ну, увлеклись, Валентин Федорович… он ведь, тварь, порвал девчонку, кровь из нее пил. Жалко. Вот и не рассчитали. Что делать-то?

– Что-что, думать надо! Ну, идиоты, ну скоты – не допросом вы увлеклись, а водкой! Василич, от тебя я такого вообще не ожидал.

– Виноваты… так что делать-то, Федорыч? Помогай, ты же умный!

– Вот что, сейчас я возьму ключи от выхода через паспортный стол. Ты подгони машину к второму входу. Мы загрузим его в машину, потом вывезем за город и закопаем. Будем считать это справедливым наказанием за преступление. И всем молчать! Если кто-нибудь, когда-нибудь вякнет – я сам пристрелю!

– Да ты че, Федорыч! Мы по гроб жизни! Да мы…

– Заткнитесь! Давай быстро машину гони. А вы заверните его вот в эти мешки.

– Он вроде немного дышит. Может, все-таки «Скорую»?

– Заткнись, дурак! Это все равно что подписать вам всем приговор! Дышит – скоро перестанет дышать. С такими повреждениями не живут. Классно вы постарались… костоломы гребаные. Он как кисель, вы ему даже ноги переломали.

– Это все Федорчук! Парень ему по яйцам засветил, вот он и оторвался.

– Че я, че я, а вы? Кто его дубинкой мочил, не ты? Кто его в голову пинал?!

– Заткнитесь, придурки! Аккуратно взяли и понесли!

– Федорыч… а как мы его спишем? Куда он делся-то? Он же проходит по дежурной части…

– Мы с ним побеседовали, убедились, что он непричастен, и отпустили. Так всем и скажи. Убийца кто-то другой, и парень это доказал.

– Это же висяк… опять нас драть будут.

– Дебил! Ты хочешь, чтобы тебя драли на зоне, в твою толстую ж..?! Заткнись и делай, что умный человек тебе говорит! Понесли!

Я все слышал как сквозь сон. Это был кошмар. Настоящий кошмар, из которого хочешь выскочить, но не можешь. Боли уже не было. Тело реагировало на толчки тупо, как деревянное. Сквозь мешки, которыми меня обмотали, я не мог видеть, куда меня несут. Впрочем – я так и так не смог бы видеть. Заплывшие от ударов глаза и без этого не смогли бы ничего рассмотреть.

Меня шмякнули на что-то твердое, закачавшееся подо мной, как я понял, сунули в багажник машины. Заработал движок, машина закачалась от влезших в нее мужчин и поехала. По дороге милиционеры заехали, как я понял, на дачу к одному из них, взяли лопаты, бросили на меня, и машина возобновила движение.

Остановились минут через тридцать. Хлопнули дверцы, открылся багажник, и меня потянули наверх. Я непроизвольно застонал от боли, видимо, начала возвращаться чувствительность к поврежденным тканям – ускоренная регенерация стремительно залечивала тело.

– Глянь, все живой! Мы что его, живым похороним?

– Копай, копай давай! Рассуждаешь еще! Раньше надо было думать! Кстати, положи его паспорт к нему в карман. Если что – он ушел с отдела сам, а если случайно, каким-то чудом, найдут его могилу – спишем на то, что его грохнули разъяренные народные мстители из числа соседей девочки. Обязательно всем расскажите, что он не виноват, что он сам ушел, что его алиби безупречно. А так – пропал и пропал, кому какое дело до психбольного?

Минут двадцать продолжалось пыхтение и удары лопат о землю, о камни. Милиционеры ругались на то, что земля пронизана корнями, что копать трудно, наконец один из них плюнул и выматерился:

– Твою мать! Хватит! И так не выберется.

– Могут звери раскопать или собаки…

– Да наплевать! Пока раскопают – он уже сгниет.

– Ладно. Теперь по очереди берите монтировку. Его нужно добить. Вдруг кто пойдет мимо, а он будет из-под земли стонать. Живучий, гад. Психи – они живучие. Федорчук, ты первый.