Возвращение Борна - Страница 23

Приступ необузданной ярости заставил Хана схватить трубку и набрать номер Спалко. Дозвониться удалось не сразу, но через некоторое время на другом конце линии все же послышался голос.

– Чем обязан такой чести, Хан? – проговорил Спалко.

Внимательно вслушавшись в голос собеседника, Хан безошибочно определил, что язык последнего немного заплетается. Значит, он опять навеселе. Привычки его бывшего работодателя были известны Хану лучше, чем мог бы предположить сам Спалко, если, конечно, данный факт вообще имел для него хоть какое-то значение. Хан, к примеру, знал, что Спалко неравнодушен к спиртному, напропалую волочится за женщинами и много курит, причем отдается трем этим увлечениям самозабвенно. Теперь Хан подумал: если в данный момент Спалко пьян хотя бы вполовину, а не столь сильно, как ему кажется, это может стать его преимуществом, а такое, когда имеешь дело со Спалко, случается крайне редко.

– Досье, которое вы мне передали, – либо фальшивка, либо далеко не полное.

– И что же привело вас к столь печальному умозаключению? – Голос Спалко начал твердеть, как вода, превращающаяся в лед. Хан слишком поздно сообразил, что избрал чересчур агрессивный тон. Спалко, возможно, был умнейшим человеком, а в душе, без сомнения, считал себя чуть ли не провидцем, но и он порой поддавался влиянию инстинктов, таившихся в самой глубине его сущности. Именно они сейчас вывели его из полупьяного ступора и заставили ответить агрессией на агрессию. Ему и раньше были свойственны вспышки неконтролируемой ярости, что весьма странным образом контрастировало с его тщательно культивируемым имиджем респектабельного и публичного джентльмена. Впрочем, под повседневной маской благообразия этого человека таилось еще много чего недоступного постороннему взгляду.

– Вебб повел себя очень странно, – вмиг сбавив тон, сказал Хан.

– Правда? И как же именно? – Голос Спалко тоже помягчел, и в нем снова зазвучала ленивая хмельная расслабленность.

– Университетские профессора так себя не ведут.

– Не понимаю, какое это имеет значение. Вы его убили?

– Еще нет. – Сидя в припаркованной у тротуара машине, Хан наблюдал за тем, как у остановки на противоположной стороне улицы затормозил автобус. Его двери с шипением открылись, выпуская пассажиров: пожилого господина, двух мальчиков-подростков и молодую маму с ребенком, только начинающим ходить.

– У вас изменились планы? – осведомился Спалко.

– Видите ли, мне захотелось сначала поиграть с ним.

– Понятно… Но вопрос в другом: как долго вы намереваетесь с ним… гм… играть?

Игра, которую Хан затеял со своей будущей жертвой, превратилась в подобие шахматного поединка – тонкого и напряженного, и ему оставалось только гадать, чем она закончится. Что такого в этом Веббе? Почему Спалко решил разыграть его в качестве пешки, выставив в роли убийцы двух правительственных чиновников – Конклина и Панова? И зачем вообще Спалко понадобилась их смерть? В том, что дело обстояло именно так, Хан не сомневался.

– Я подожду до тех пор, пока не буду готов и пока он не осознает, кто его палач.

Хан смотрел, как молодая мама ставит ребенка на тротуар. Мальчик пошел на заплетающихся ногах, и мать, глядя на сына, весело смеялась. Малыш задрал голову, посмотрел на маму и тоже засмеялся, корча от удовольствия уморительные рожицы. Женщина взяла его крохотную ручку.

– Надеюсь, у вас нет никаких задних мыслей?

Хану показалось, что в голосе Спалко зазвучала настороженность, даже напряжение, и в тот же момент он подумал: а действительно ли Спалко пьян? Хану хотелось спросить собеседника, какое тому вообще дело до того, убьет ли он Вебба или нет, но, поразмыслив, он подавил в себе это желание, испугавшись, что тем самым выдаст себя.

– Нет у меня никаких задних мыслей, – ответил он.

– Видите ли, под шкурами, которые носит каждый из нас, мы с вами одинаковы: наши ноздри раздуваются, учуяв запах смерти.

Не зная, что ответить, и погрузившись в собственные мысли, Хан закрыл крышку сотового телефона. Он приложил ладонь к стеклу водительской двери и сквозь расставленные пальцы стал смотреть, как мать с сыном удаляются по улице. Она шла маленькими шажками, пытаясь приспособиться к неуверенной детской походке малыша.

Спалко лжет ему, в этом не может быть сомнений. В какой-то момент реальный мир поплыл перед глазами Хана, и он вновь оказался в джунглях Камбоджи. Больше года он был рабом вьетнамца, промышлявшего контрабандой оружия. Хозяин морил его голодом, избивал, а на ночь – привязывал, как собаку. Хан дважды пытался бежать, но только на третий раз ему удалось освободиться от своего мучителя, и то – лишь после того, как он превратил голову спящего контрабандиста в месиво, изрубив ее лопатой, которой тот обычно копал для себя отхожие ямы. Это стало его первым жизненным уроком. А потом в течение еще десяти дней Хан буквально выживал, пока не был подобран американским миссионером по имени Ричард Вик. Его накормили, вымыли в горячей воде, одели и уложили в чистую постель. В благодарность он не стал сопротивляться, когда миссионер принялся учить его английскому языку. Овладев грамотой, Хан получил от миссионера Библию, которую ему также предстояло изучить.

Хану казалось, что Вик желает не столько спасти его душу, сколько ввести его в лоно цивилизации. Пару раз он и сам пытался растолковать Вику природу буддизма, но, поскольку был еще слишком мал, постулаты, которые он усвоил в раннем детстве и теперь излагал миссионеру, звучали в его устах не очень убедительно. Впрочем, они в любом случае вряд ли заинтересовали бы Вика. Миссионер не желал иметь ничего общего с любой религией, которая не исповедует веру в Бога Отца и сына его Иисуса.

Взгляд Хана сфокусировался на событиях, происходивших вокруг. Молодая мама вела своего ковыляющего отпрыска вдоль хромированного фасада закусочной с огромной кофейной чашкой на крыше. А чуть дальше, на противоположной стороне улицы, сквозь отсвечивающее лобовое стекло машины Хан видел мужчину, которого он знал под именем Дэвида Вебба. Надо отдать ему должное: он достойно прошел смертельно опасный путь, приведший его сюда от самого поместья Конклина. Хан мог судить об этом с уверенностью профессионала, поскольку на протяжении всего этого пути неотступно следовал за ним. Хан видел фигуру человека, наблюдавшего за ними с проселочной дороги. Когда он взобрался туда, вырвавшись из хитрой ловушки Вебба, того уже и след простыл, но с помощью инфракрасного прибора ночного видения, брошенного незнакомцем, Хан мог наблюдать за тем, как Вебб выбирается на шоссе и голосует. Когда тот сел в остановившуюся попутку, Хан был готов следовать за ним.

Теперь он смотрел на Вебба, зная то, что Степану Спалко было известно уже давно: Вебб – очень опасный человек. Такому было наверняка наплевать на то, что он оказался единственным белым в набитой неграми закусочной. Он выглядел одиноким. Впрочем, Хану было трудно судить об этом, поскольку для него самого одиночество являлось совершенно чуждым понятием.

Хан вновь перевел взгляд на мать с сыном. Их смех доносился уже издалека и казался нереальным, словно сон.

Борн приехал в расположенное в Александрии[3] ателье «Портняжки Файна Линкольна» в пять минут десятого. Оно выглядело в точности так же, как все остальные частные заведения старого города, иными словами, старомодным, словно всплывшим на поверхность сегодняшнего дня из глубины времен колониальных завоеваний.

Сделав несколько шагов по тротуару, вымощенному красным кирпичом, Борн толкнул дверь и вошел внутрь. Зал для посетителей был разделен пополам своеобразным барьером в половину человеческого роста, состоявшим из прилавка в его левой части и вереницы раскроечных столов – в правой. Швейные машинки стояли в паре метров позади прилавка, а работали на них три женщины явно латиноамериканского происхождения. Когда Борн вошел, они даже не подняли глаз. За прилавком стоял тощий человечек в рубашке с короткими рукавами и расстегнутой полосатой жилетке, сосредоточенно изучая нечто, лежавшее перед ним. У него был высокий выпуклый лоб, светло-каштановая челка, впалые щеки и мутные глаза. Он поднял очки, и они каким-то чудом держались у него на темечке. У мужчины была пренеприятнейшая привычка то и дело щипать свой крючковатый нос, будто тот его беспокоил. Он не обратил внимания на открывшуюся дверь, но, когда Борн приблизился к прилавку, все же оторвался от своего занятия.