Возвращение - Страница 3

Да, он все-таки поступил правильно.

А потом, четыре года спустя, он женился в Нью-Йорке на женщине из хорошей семьи. Даже в таком городе, как Нью-Йорк, городе с огромным населением, ее семья пользовалась широкой известностью. У них всюду были связи.

После свадьбы, правда, он иногда кое-чего не понимал. Случалось, что Гертруда поглядывала на него с каким-то странным огоньком в глазах. Да и тот мальчишка, которого он подобрал на дороге - когда Джон что-то такое ему сказал, у него блеснул в глазах тот же странный огонек. Как неприятно было бы сознавать, что мальчишка на следующее утро намеренно уклонился от встречи. Существовал некий двоюродный брат Гертруды. Как-то, уже после свадьбы, до Джона донеслись слухи, что Гертруда раньше хотела выйти замуж за этого двоюродного брата, но, конечно, Джон не сказал ей ни слова. Да и чего бы ему впутываться? Она была его женой. Он слышал, что против этого двоюродного брата имелись какие-то серьезные возражения со стороны ее семьи. Говорили, что он молодчик непутевый - картежник и пьянчуга.

Однажды этот двоюродный брат явился в квартиру к Холденам в два часа ночи. Он был пьян и требовал немедленного свидания с Гертрудой. Она накинула на себя халат и сошла к нему. Встреча произошла в вестибюле, внизу, где, собственно говоря, любой мог вдруг войти и застать ее. Мальчишка-лифтер и швейцар ее, во всяком случае, видели. Она стояла и беседовала с ним в вестибюле почти целый час. О чем? Джон никогда не задавал Гертруде прямых вопросов на эту тему, и сама она об этом тоже ничего не сказала. Когда она снова поднялась наверх и легла в свою кровать, он весь дрожал на своем ложе, но не произнес ни звука. Он боялся, что, начав разговор, не удержится и наговорит грубостей, лучше уж взять себя в руки. После этого двоюродный брат исчез. Джон подозревал, что Гертруда потом тайно посылала ему деньги: он уехал куда-то на Запад.

Теперь Гертруда умерла. Она всегда была как будто здорова, но вдруг заболела какой-то странной, медленно сжигавшей ее лихорадкой, которая тянулась почти год. Иногда казалось, что Гертруде стало лучше, но потом лихорадка возвращалась с новой силой. Может быть, Гертруда больше не хотела жить? Страшно подумать! Когда она умирала, Джон, вместе с доктором, стоял у ее постели. У него было примерно такое же чувство, какое он испытывал в ту ночь своей юности, когда отправился с Лилиан на бейсбольное поле: странное ощущение своей неполноценности. Не было никакого сомнения, что в глубине души обе женщины в чем-то обвиняли его.

Но в чем? Смутно и неизъяснимо, но он всегда чувствовал, что и его дядя, архитектор, и тетка относились к нему неодобрительно. Они завещали ему своя деньги, но... Как будто дядя сказал ему, как будто Лилиан в ту давно минувшую ночь сказала ему...

Неужели они все сказали ему одно и то же, неужели Гертруда, его жена, сказала ему то же самое, лежа на смертном одре? Только улыбка. "Ты всегда так хорошо следишь за собой, не правда ли, Джон, дорогой мой? Ты строго соблюдаешь все правила. Ты не рискуешь ни собой, ни другими".

Однажды, в минуту раздражения, она: действительно сказала ему нечто в этом роде.

II

В городке, расположенном в десяти милях от Кекстона, не было даже парка, чтобы посидеть и подышать воздухом.

А если остаться в гостинице, того и гляди нагрянет кто-нибудь из Кекстона: "Здорово, вы как сюда попали?"

Как тогда ему объяснишь? Ведь он жаждал приветливости тихих вечерних огней и для себя и для старых знакомых, с которыми ему предстояло увидеться вновь.

Он стал размышлять о сыне, которому было двенадцать лет. "Что ж, сказал он себе, - его характер еще и не начал формироваться". До сих пор его сын не замечал чувств других людей, в нем иногда проявлялись эгоизм, равнодушие к другим, несколько неприятное стремление занимать всегда первое место. Все это необходимо было исправить, и притом немедленно. Джон Холден был охвачен тревожными мыслями. "Я должен сейчас же написать ему. Такие привычки легко укореняются в мальчике, а затем и во взрослом человеке,тогда их уже никак не вытравить. На свете такое множество людей! У каждого мужчины, у каждой женщины свой взгляд на жизнь. Быть цивилизованным человеком - это, в сущности, значит помнить о других людях, об их надеждах, радостях и иллюзиях"

Джон Холден шел мимо жилых домов по улице городка в штате Огайо и обдумывал, письмо к сыну, который находился в лагере для мальчиков в Вермонте. Джон был из тех людей, что пишут сыновьям ежедневно. "Полагаю, что так и следует, - сказал он себе. - Нельзя забывать, что у мальчика теперь нет матери".

Он дошел до железнодорожной станции, находившейся в самом конце города. Там было очень мило - травка и цветы на круглой клумбе в самом центре лужайки. Мимо прошел какой-то железнодорожник, вероятно агент по грузам, он же телеграфист, и скрылся в здании вокзала. Джон последовал за ним. На стене в зале ожидания в рамке висело расписание поездов, и Джон принялся изучать его. Поезд на Кекстон будет в пять. Другой поезд, выходящий из Кекстона в семь девятнадцать, пройдет здесь в семь сорок три. Человек в тесной комнатке служебного отделения открыл выдвижное окошко и взглянул на Джона. Некоторое время оба пристально смотрели друг на друга, потом окошко снова задвинулось.

Джон взглянул на часы. Два двадцать восемь. К шести он мог бы поехать на машине в Кекстон и там пообедать в гостинице. Когда он пообедает, уже наступит вечер, и на главной улице появятся гуляющие. Придет поезд семь девятнадцать. Когда Джон был еще мальчишкой, иногда он, Джо, Герман, а часто и некоторые другие ребята вскакивали на переднюю площадку багажного или почтового вагона и проезжали "зайцами" до того самого городка, где он теперь находился. Какое это было захватывающее ощущение - сидеть съежившись на площадке в наступающей темноте, в то время как поезд пролетал эти десять миль и вагон бросало из стороны в сторону! Осенью или весной, в сумерках, на поля у железнодорожного полотна падала полоса света, когда кочегар открывал топку, чтобы подбросить угля. А однажды Джон видел, как вдоль рельсов мчался озаренный пламенем кролик. Стоило только немного нагнуться, и Джон достал бы зверька рукой. В соседнем городке ребята обычно захаживали в салуны, играли на бильярде и пили пиво. Домой они возвращались на местном товарном поезде, который прибывал в Кекстон около половины одиннадцатого. Во время одной из таких вылазок Джон и Герман так перепились, что Джо пришлось втаскивать их на пустую платформу из-под угля, а потом в Кекстоне выгружать оттуда. Герману стало плохо, и когда, они вылезали из товарного в Кекстоне, он спотыкался и чуть не угодил под колеса тронувшегося поезда. Джон напился не так сильно, как Герман: незаметно от товарищей он выплеснул несколько стаканов пива в плевательницу. В Кекстоне ему и Джо пришлось провозиться с Германом несколько часов, и когда Джон наконец добрался домой, его мать, оказывается, еще не ложилась спать и была в страшной тревоге. Пришлось ему тогда ей солгать: "Мы с Германом поехали за город на велосипедах, и там у нас сломалось колесо. Пришлось топать на своих двоих". Если Джо, налакавшись пива, держался молодцом, это объяснялось просто - он был немец. Его отцу принадлежал мясной рынок, и к столу у них всегда подавалось пиво. Ничего удивительного, что оно не свалило его с ног, как Германа и Джона.