Возрождение Бога-Дракона - Страница 42

— Хорошо, — девочка достала платок, вытерла слезы и нос. Посмотрела на меня — уже не столько враждебно, сколько отчаянно.

— Незадолго… до всего этого… дедушке пришло письмо. Его там предупреждали, что ты придешь.

— Да? Вот как? Очень интересно. И от кого было письмо? — Полюбопытствовал я.

— Я не знаю… Дедушка сказал… — Мелисса закусила губу, вспоминая. — Сказал, что тот, кто идет по пути зла, рождает чудовищ, справиться с которыми не в состоянии. Сказал, что человек, которого он любил, предал его. И теперь один из учеников этого человека сошел с ума и ищет по всему миру магов для того, чтобы убивать их. Хочет остаться один и править всем миром.

— Что за бред? — Я покачал головой. — Мне наоборот хотелось бы, чтобы магов и волшебных существ в этом мире было побольше, а простых смертных — поменьше… Нежелание терпеть равных и убийство всех, кто хоть чуть-чуть высунулся — это уж скорее, стиль Альфреда…

— Неправда! — Закричала Мелисса, вскакивая на ноги. — Ты все врешь! Дедушка никого не убивал!

— Дил, — мягко произнесла Моргана. — Кто тебе все это сказал про Альфреда?

Я надолго замолчал. Мелисса продолжала качать права и обвинять меня во всех смертных грехах, пока Моргана не попросила ее успокоиться и сесть на место.

— Значит, Альфреду сообщили одну ложь про меня, — произнес я наконец. — А мне про него, по всей видимости — другую… А вернее, ровно такую же. Что исключило ведение каких-либо переговоров, как с его, так и с моей стороны… Да, ловко. Если, конечно, все это правда. — Я посмотрел на Моргану. — Нельзя ведь исключать, что ты устроила все это представление для того, чтобы настроить меня против Рихтера, не так ли?

Королева Яблочного Острова пожала плечами.

— Как правило, к манипуляциям прибегают тогда, когда не могут без них обойтись. Когда не хватает силы решить все самым простым способом или кто-то не хочет, чтобы другие знали, что именно он ответственен за создавшуюся ситуацию. Тогда появляется мотив немного поработать умом. Но зачем тобой манипулировать мне? Я могу справиться с тобой и с Рихтером без каких-либо затруднений. А теперь подумай о том, кто из вас троих — тебя, Альфреда и Рихтера — безусловно слабее двух других. Кто вынужден был бы прибегнуть к манипуляции, если бы хотел уничтожить тех, кто сильнее?

Я покачал головой.

— Складно говоришь, но даже если ты права — каков мотив? Его нет. Зачем Рихтеру уничтожать собственных учеников? Ну хорошо, предположим, он до сих пор обижен на Альфреда, вдобавок они не могут поделить Европу — Рихтер контролит одних политиков, Альфред других — хорошо, но зачем устраивать все это шоу с убийствами? Чтобы меня разозлить? А смысл? Я и раньше убивал для него людей. И порабощал политиков. Если бы он сказал: «Там в Англии сидит колдун из древнего рода, он мешает нашим планам расширения Конфедерации на Запад; он сильный противник, ты получишь массу удовольствия, сражаясь с ним» — я бы точно также поехал бы в Англию и убил бы его.

— Таких, как ты… надо в тюрьму сажать. — Сказала Мелисса, опять становясь похожей на насупленного и злого вороненка. — Изолировать от общества.

— Надежнее убить. — Усмехнулся я.

— Ну, или так…

— Мотивы мне тоже непонятны, — произнесла Моргана. — Подозреваю только, что основной целью его был не Альфред, отнюдь…

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сказал, что тебя несколько раз пытались убить. Ты не знал Альфреда и можешь думать все, что угодно, но я — знала, и я уверена, что это не он.

— Кто же тогда?..

Моргана улыбнулась и несколько секунд молча смотрела на меня. Затем в руках у нее появился батончик в блестящей обертке.

— Дать конфету?

— Обойдусь… — Я вздохнул. — Ладно. Похоже, что точный ответ о мотивах я смогу получить лишь от одного человека. Эххх… У меня было желание сломать его волю перед отъездом. Похоже, зря я сдержался… Ну что ж. Спасибо за обед. Если вы, дамы, мне больше ничего не желаете сообщить, я бы ушел отсюда… и желательно не на ту темную равнину, где ты меня держала последние недели, а в нормальный мир. Твое условие я выполнил.

— Прежде, чем ты уйдешь, — сказала Королева, вставая, — хочу тебе кое-что показать.

Она вышла из беседки, и я последовал за ней.

Туман, как всегда, появился из ниоткуда и быстро закрыл собой все. Окружающий мир смазался, а когда он возник вновь, я понял, что нахожусь в помещении, а не под открытым небом. Еще несколько шагов, и я подхожу к массивным перилам из серого мрамора и останавливаюсь рядом с Морганой, созерцая грандиозный холл какого-то дворца.

Мы находились на втором этаже, напротив входа — с первого этажа к нам можно было подняться по одной из двух лестниц, что располагались справа и слева от нас. На стенах — знамена, некоторые из которых вызвали во мне мучительное ощущение узнавания: я понимал, что видел уже такие раньше, но где и когда, в какой из своих жизней — не мог вспомнить. Основное мое внимание, однако, привлекли не знамена и не роскошная отделка холла, также казавшегося смутно знакомым, а огромное панно над входом. Панно располагалось еще выше, чем находились мы с Королевой — где-то на уровне третьего этажа. Люди и звери, полулюди-полузвери, мерзкие крылатые твари, странные существа из огня и света… Композиция дробилась на множество сюжетов, каждый из которых имел какой-то смысл, что-то символизировал, изображал какое-то событие в той истории, которой была посвящена картина. Крылатая тень — человеческая фигура с крыльями летучей мыши — что-то предлагает быку, наклонившему рога так, будто он собирается атаковать ее; феникс проливает огненный дождь на отвратительных тварей, собравшихся под стенами крепости; устрашающая черная фигура — слишком похожая на собирающую души тварь из моих снов — торжествуя, держит на поднятых руках тело прекрасной женщины; звери с лицами людей стоят вокруг расчлененного на части человека, лежащего в центре ритуального узора; молодая девушка идет по выжженной земле и там, где ее нога касается земли, из пепла пробиваются зеленые ростки; разъяренный воитель с черным мечом убивает неподвижного и раненного, но еще живого дракона… Центральную часть композиции занимало изображение прекрасного поверженного рыцаря, лежащего в луже собственной крови, алевшей на темном плаще, посреди тронного зала. Над рыцарем, касаясь древка копья, протыкавшего рыцарю грудь, стояло странное существо, являвшее собой смесь ящерицы и человека. Голова ящерицы, туловище и руки человека, вместо ног — длинный хвост… кожистые крылья за спиной. Существо и рыцарь смотрели друг другу в глаза и по тому, как существо касалось копья, невозможно было понять — собирается ли оно нажать еще сильнее, навсегда пригвождая человека к полу, или же хочет извлечь копье. Но я — откуда-то — точно знал, что копье воткнул рыцарю в грудь странный дракон с человеческим туловищем и что он сделал бы все, чтобы воткнуть это копье поглубже. Двусмысленность того, как это было изображено, по необъяснимой причине разозлила меня. Нет, я точно был уверен — это дракон, повергающий героя, а не освобождающий его. Потом я присмотрелся к герою и понял, что он тоже не вполне человек. Когти, а не ногти на руках... а то, что я сначала принял за плащ, оказалось раскиданными по полу темными крыльями…

Вверху общей композиции, будучи не менее крупной, чем фигуры человека-дракона и демона-рыцаря, сияющая золотая птица распахнула крылья, как бы призывая восходящее над ней солнце. Внизу, во тьме, смотрело наверх жуткое мумифицированное лицо, принадлежавшее женщине. Ее рот был широко распахнут и казалось, что она стремится поглотить все, в чем есть жизнь и сила.

Я оторвался от созерцания картины и искоса взглянул на Моргану. Она смотрела на меня — внимательно, изучающее — не скрывая своего интереса.

— Кто я такой? — Спросил я у нее. — Может быть, скажешь наконец?

— Ты все еще не вспомнил?

— Я помню, что был здесь, в этом зале. Помню некоторые знамена. Но картины не помню. И тем не менее я чувствую, что должен знать, что там изображено.