Возмездие (СИ) - Страница 28
— Он мог отравиться чем-нибудь, вот и всё, — высказал свежую мысль мессир Миноччи, — он, я сам видел, на грибы налегал, попался один ядовитый и пиши пропало….
— Не было там ничего ядовитого, — зло обронил, резко встревая в разговор, хозяин дома мессир Томазо, увидев в подобных предположениях хулу на дом Убертини, — грибами у нас старая Джулия заведует, она их сорок лет заготавливает и сама уминает чашками. Никогда никто не травился. Вы же не думаете, что он отравлен? — расстроенный Убертини протянул руки к Тонди, стоявшему на веранде с котом.
Архивариус погладил проснувшегося кота, сказал, что насчёт грибов ничего не знает, он ел их и прекрасно себя чувствует, а затем сообщил собравшимся, что сам он слышал о смерти в нужнике только однажды, точнее, прочёл о подобном в книге христианского историка Сократа Схоластика.
— Это было, когда стареющий император Константин вызвал в 336 году от рождества Христова в Константинополь ересиарха Ария и спросил, признает ли тот никейский символ веры? Арий солгал, что признает. Император поверил в обращение еретика и велел константинопольскому епископу Александру принять Ария в церковное общение. — Мессир Тонди на мгновение умолк, опустив на пол кота, который, вытянув вперёд передние лапки, сладко потянулся, согнув дугой спинку и хвост. — Это привело ариан в великую радость, — продолжил мессир Камилло, — а истинных христиан, напротив, повергло в смущение. Выйдя из дворца, ересиарх шествовал посредине улицы как триумфатор, в сопровождении многочисленных сторонников, но вблизи площади внезапно почувствовал расслабление желудка. Спросив, где здесь поблизости отхожее место, он поспешил туда и, по словам Сократа, «впал в такое изнеможение, что с извержениями тотчас излилось из него большое количество крови и вышли тонкие внутренности, и он тут же умер».
Сие повествование повергло слушателей в трепет, несмотря даже на то, что погибший Карло Донати на еретика, а тем паче на ересиарха, ну никак не тянул, хотя бы по причине полного отсутствия мозгов. Но сказанное заставило многих задуматься, а, главное, к радости мессира Убертини, совсем позабыть предположение о грибном отравлении.
«Кара Божья…» Эти слова, что и говорить, любого ужаснуть способны, и направление мыслей собравшихся изменилось. Покойнику припомнили, что в Господнем храме он был нечастым гостем, постоянно по блудным домам шлялся, в винопитии умерен не был, к тому же гневлив был и старших не уважал, да и пакостей творил, что и говорить, немало.
Тут же, как водится, поползли шепотки и новые предположения — одно хуже другого.
— Скорее всего, просто рукоблудил над выгребной ямой, поскользнулся, да виском и стукнулся.
— Не исключено, что заразу подхватил галльскую, вот и помер.
Альбино увидел, что по ступеням спускается во двор Франческо Фантони, уже один, без девицы. Он вовсе не показался монаху радостным, напротив, имел недовольное выражение лица и мрачно озирал двор и столпившийся народ, но тут из бани появился медик, и все обернулись к нему. Мессир же Стефано, заметив обращённые к нему лица, поморщился. Он понимал, что придётся едва ли не публично расписаться в собственном бессилии, а кому такое понравится? Тем не менее, врач вытер вспотевший лоб и сообщил мессиру Пандольфо, что представленный его вниманию мертвец умер от остановки сердца, точнее, от паралича сердца. Перед смертью у мессира Донати был обморок.
— А ведь с ним это уже было, — неожиданно подал голос Сильвестри, — он и на турнире однажды упал, но не на ристалище, а у шатра, и жаловался потом, что дышать не может и в груди болит.
Это припомнил и Линцано, и всех остальных словно отпустило. Слов нет, смерть мессира Донати настигла нелепая и грустная, но раз остановилось сердце — что тут попишешь? Это и с молодыми бывает.
Дождь к этому времени уже перестал, новобрачных отвели в их покои, и так как капитан народа решил вместе с Венафро вернуться к себе, то и все остальные гости почувствовали, что им пора восвояси. Поднялась обычная сутолока, никто не мог найти перчаток, куда-то подевались все шляпы, у мессира Миноччи исчезла сбруя, а лошадь ускакала прочь с конюшни, но её поймали. Постепенно на длинных лестницах стало безлюдно, всюду царил ералаш, и несло винным перегаром. Стулья были раскиданы, скатерти залиты пивом, служанки громко жаловались, что выпивохи изгадили пол, и всюду валяются осколки стекла, а на скатертях видны отпечатки сапог и отметины шпор. Шарь теперь по углам со свечой иль с лучиной коптящей, да всё вымывай…
Все эти жалобы, отнюдь не предназначавшиеся для посторонних ушей, довелось услышать мессиру Марескотти, который со своими людьми ждал, когда привезут телегу для покойника, мессиру Камилло Тонди, который во время сборов домой опять упустил кота и нашёл его под лестницей, да Альбино, который потерял свой плащ, долго искал его, и наконец обнаружил его у коновязи на чьём-то осле во дворе дома.
Новость о смерти мессира Карло Донати быстро разнеслась по городу, контрада Улитки, к которой принадлежал покойный, скликала людей на похороны. Ни мессир Тонди, ни Элиджео Арминелли, ни монна Фантони, никто из знакомых Альбино не выразил сугубой скорби по поводу этой смерти. Скорее наоборот. Случившееся развеселило сиенцев, никогда не отличавшихся сентиментальностью, до упаду. Они нисколько не изображали горя, рассказывая друг другу мерзкие подробности произошедшего, судачили напропалую и даже сочинили паскудную песенку «Отхожее место — конец нечестивых» с омерзительным припевом: «Над ямой выгребною!», повторявшимся после каждого куплета, а какой-то сугубый кощунник создал на эту тему даже хорал на мотив «Veni, Creator!»
Альбино, придя домой уже в сумерках, застал дома Фантони. Тот, непривычно грустный, наигрывал безотрадный напев, тихо подпевая:
Альбино не понимал, почему Франческо, к которому на шею сегодня вешались красотки, столь невесел? Из-за смерти в палаццо Убертини? Но ведь умерший вовсе не был его другом, напротив, они враждовали.
— Жаль, что всё так вышло, — он осторожно опустился на стул рядом с Фантони, — такая случайная, нелепая, внезапная смерть, — Альбино покачал головой. — Без покаяния, без последнего напутствия.
— После блудной ночки, — в тон ему кивнул Франческо и усмехнулся. — Да, в рай ему не попасть. Но вы ошибаетесь, мессир Альбино, смерть эта, напротив, своевременна, справедлива и, уж конечно, неслучайна. Это, собственно, и не смерть-то вовсе.
Слова эти, произнесённые с недоброй и насмешливой миной, привели Альбино в оторопь. Он понимал, что Фантони знает, что говорит, ибо, в отличие от него, гораздо лучше него понимает происходящее в Сиене, и самого Франческо тут знает каждая собака. Но подобное суждение свидетельствовало о том, что Фантони молчаливо одобряет происходящее, что вовсе не было новостью для Альбино. Удивила именно уверенность тона Франческо.
— Вы уверены в этом?
Фантони рассмеялся.
— Нет. Это только предположение, однако основания у него вполне достаточные, уверяю вас. Впрочем, это подлинно пустяки. — Франческо снова пробежал пальцами по струнам гитары.
Монах смутился. Он и верил, и не верил Фантони. Убить Донати не могли, это было ясно. Но слишком уж серьёзен был тон гаера-весельчака, и слишком ненадёжны глаза. Это не случайная смерть, утверждает он. Но почему? Неужели всё же шутит? Или он имеет в виду, что смерть эта именно провиденциальна — неизбежна, неотвратима и закономерна?
— А я всегда боялся случайной смерти, — пробормотал Альбино, отвечая уже даже не Франческо, а своим мыслям, — это… ведь это зачастую главное событие, итог жизни. Оно не должно быть случайным, пусть в нём будет неотвратимость, смысл жизни — сделать эту неотвратимость желанной, именно эта желанность будет означать, что ты жизнь не просто прожил, провёл, протянул во времени, но исчерпал жизнь, выявил в ней высший смысл, осмыслил и постиг её.