Возмездие (СИ) - Страница 22

Наконец подали и их подводу. Тонди сел первым, сжимая в объятьях спавшего после утренней трапезы кота Бариле, рядом с ними устроился человек с короткими, точно валяный войлок, волосами и живыми проницательными глазками. Тонди назвал его Джованни Ручелаи, и Альбино вспомнил, что это тот самый свидетель, что вместе с конюхом видел у колодца людей Марескотти.

Сам Альбино устал. Время близилось к полудню, он не спал ночь и чувствовал себя разбитым. Мысли в голове были вязкими, как кисель, он то и дело ловил себя на бессмыслице происходящего, и благословлял Небо, что к Арминелли ему нужно только завтра.

В тяжёлом полуночном сумраке визгливо крутился колодезный ворот и, тяжело разгоняя густой воздух тихими крыльями, вспархивали совы. Где-то трижды и явно не к добру прокричал ворон, тело покойника в белом саване мерно покачивалось на пароконной подводе, кто-то перебирал струны гитары и под сводами храма с хоров нёсся сладостный напев, страстный голос плыл над органом, молил и заклинал….

Но нет, это вовсе не монастырь. И это не хорал. Альбино разомкнул слепленные сном веки, и несколько минут оглядывал комнату, тусклый предзакатный свет за окном, слушал говор под окнами служанок, вышедших за водой к колодцу. Потом поднялся и вышел на балкон.

Внизу у конюшенного двора драл глотку Сверчок, одновременно пригоняя выигранное седло под своего жеребца, заполняя щели слоем войлока, спущенным острым ножом в местах плотного прилегания. Шельмец уже сшил слои войлока, и сейчас, убедившись в отсутствии складок и неровностей, ловко пригонял подпруги, подперсья и подхвостья.

— Решил разбудить вас, мессир Кьяндарони, — усмехнулся он, заметив Альбино на балконе, — спать на закат нездорово. Но вас, как я посмотрю, совсем сморило. С чего бы?

Альбино и вправду чувствовал себя совсем разбитым. Вернувшись из Ашано, он еле добрёл до постели и уснул, едва опустив голову на подушку: сказались и бессонная ночь, и пережитое беспокойство. Но сейчас, глядя на идиллический пейзаж у конюшни, на Франческо, любующегося великолепным выигранным седлом, на розовый закат цвета цветущего весеннего миндаля, на сохнущее белье и курлыкающих на подоконниках голубей, на всю безмятежную жизнь городского предместья, Альбино почувствовал, что подлинно успокоился. Более того, ему захотелось поговорить с Франческо, уточнить то, что осталось непонятым. Он вышел в коридор и по внутренней лестнице спустился во двор.

Фантони угощал жеребца сахаром.

— Мессир Франческо, вы тоже думаете, — спросил Альбино, опершись на ворота конюшенного двора, — что случившееся в Ашано — несчастный случай?

Фантони, поглаживая по гриве коня, усмехнулся.

— Вы не хуже моего слышали, что сказал мессир Петруччи. «Нелепая гибель». Кто я, чтобы оспаривать мнение главы синьории, нашего возлюбленного капитана народа, опору сиенцев, их любовь и надежду?

Альбино видел, что Франческо несерьёзен, и всё произошедшее его скорее забавляет, чем пугает. Он и сам хотел бы смотреть на случившееся в Ашано так же легко. Да не мог.

— Но сами вы считаете так же, как и он?

Видимо, лицо Альбино, бледное и утомлённое, вызвало жалость Сверчка. Он не стал острить и, вздохнув, обстоятельно ответил:

— Случившееся в Ашано, мессир Кьяндарони, поразительно напоминает имевшее место в Сан-Джиминьяно. Сутолока скачек, ярмарочная толчея, танцы до упаду, бестолковые шатания публики, артисты, шуты и жонглёры, трепотня гостей и трескотня фейерверка. Где тут что заметить? Но я не думаю, чтобы кто-то имел умысел убить Грифоли.

— Но мне показалось, что начальник охраны мессира Марескотти и его люди не очень расположены к вам.

— Вам ничуть не показалось, — кивнул Франческо. — Никколо Линцано — мой соперник на скачках, покойник Грифоли хотел понравиться синьорине Четоне, хоть это была и глупость с его стороны, нечего рубить сук не по себе. Паоло Сильвестри и Карло Донати — просто недалёкие ребята, которым не нравится, что кому-то оказывается предпочтение перед ними. Но, во-первых, всё это не повод для убийства, а, во-вторых, не меня же нашли мёртвым. Смерть Пьетро Грифоли никому не нужна.

— Однако подеста ведь сказал, что многие хотели бы отомстить мессиру Марескотти и его людям.

— Безусловно, но что из этого? Его милость мессир Корсиньяно дал ведь вам ясно понять, что мессир Марескотти — не Авель кроткий, и он, подеста, явно не собирается быть сторожем своему братцу во Христе, стало быть, мессир Фабио должен сам о себе позаботиться. Вот и пусть заботится. Нам-то с вами что до этого, помилуйте? — Франческо развёл руками. — Если кто-то сводит счёты с людьми Марескотти — я первый скажу, что он делает это превосходно, комар носа не подточит, но едва ли… Подобные вещи выше человеческих возможностей. При этом, — Франческо на мгновение опустил голову, потом поднял её и прищурился, — Марио рассказал, что вы пытались вытащить меня из шатра венецианцев. Зачем? Боялись, что простужусь? Ведь я, каким бы ни был пьяным, всегда предпочитаю отсыпаться на соломе. Чего же испугались?

Альбино растерялся, но решил, что лгать глупо.

— Вы же не могли не видеть, как на вас смотрели люди Марескотти! Они затевали что-то мерзкое, да и у колодца, как сказал Линцано, они собрались именно затем, чтобы устроить вам каверзу. А вы преспокойно выпиваете бутылку и беспечно отсыпаетесь на виду у всех!

Франческо покачал головой и, усмехнувшись, иронично пробормотал:

— О, милосердный самаритянин. Не скудеет земля добротой. Это вы, стало быть, обо мне беспокоились, — он снова улыбнулся. — Ну что же, спасибо.

— Но скажите, Франческо… — Альбино замялся, но всё же договорил, — вы… вы так талантливы, так удачливы, вас любят женщины и вам завидуют мужчины. Зачем… зачем же вы тогда так много пьёте?

Фантони ошеломлённо уставился на него и несколько мгновений моргал. Потом, словно придя в себя, задумчиво растолковал:

— Что за жизнь без вина? Это отрада сердцу и утешение душе, тоска ищет в вине облегчения, малодушие — храбрости, нерешительность — уверенности, печаль — радости, глоток горячего вина — лучший плащ, от неразбавленного вина проходят грусть и морщины на лбу, намерения становятся искренними, ибо вино уничтожает всякую фальшь. Пригубить бокал вина — ощутить на губах каплю из реки времени.

Альбино вздохнул, выслушав этот шутовской панегирик Фантони. Было заметно, что тот смеётся, и нелепо было вразумлять его.

— Вы же сопьётесь, — обронил он печально.

Гаер же, на ходу перефразируя Горация, откликнулся:

Этим Альбино и пришлось удовольствоваться.

Между тем время не стояло на месте, песок из порошка чёрного мрамора, прокипячённого в вине и высушенного на солнце, мерно, тонкой струйкой, стекал с небес на землю, из верхней колбы в нижнюю, истекал временем, и Жнец-Смерть, унылый скелет с кривым оскалом, лениво удерживал колбы часов на левой ладони, замерев с серпом в правой. Так минула первая неделя в городе, которая принесла Альбино только новые размышления, новые наблюдения и новые встречи.