Возмездие Эвелит (сборник) - Страница 56

Продвижение по службе было быстрым в тот год: для этого постоянно возникали поводы. Капитан Томас Даньелиз был произведен в майоры за свою выдающуюся роль в подавлении бунта горожан Лос-Анджелеса. Вскоре после этого произошла битва под Марикопой, где лоялистам, несмотря на большие потери, удалось вырваться из кольца, созданного мятежниками Сьерры в долине Сан-Хоакин, и Даньелиз получил внеочередное звание подполковника. Армия направлялась на север и двигалась осторожно вдоль берега под прикрытием горного кряжа, ожидая атаки с востока. Но войско Бродского, похоже, было слишком занято закреплением своих последних успехов. Беспокойство причиняли партизаны и отряды боссменов. После одной особенно серьезной стычки армия сделала привал вблизи Пиннакла.

Даньелиз шел по лагерю, где тесными рядами стояли палатки; между орудиями и людьми, дремавшими, болтавшими, игравшими в карты или просто глазевшими в голубое небо. Воздух был зноен и напоен острыми запахами полевой кухни, лошадей, мулов, навоза, пота, ваксы; зелень, возвышавшаяся на холмах, смягчала раскаленную атмосферу.

Спешить было некуда: до начала назначенного генералом совещания оставалось время, но Даньелиза толкало беспокойство. Я уже отец, — думал он, — а я ни разу не видел свое дитя. И все же, — напомнил он себе, — мне повезло. Я остался жив. Он вспомнил Джейкобсена, скончавшегося у него на руках под Марико-пой. Вы и не подумали бы, сколько крови может содержаться в человеческом теле. Хотя, возможно, вообще перестаешь быть человеком, когда боль так велика и ничего не можешь сделать, только кричишь, пока не наступит вечный мрак.

А я привык думать, что война чарующа. Голод, жажда, измождение, ужас, увечья, смерть и вечное однообразие, тоска, гнетущая тебя бесконечно… Нет, с меня хватит. После войны я займусь бизнесом. Экономическая интеграция, когда рухнет созданная боссменами система. Да, тут возникнет множество способов проявить себя, но проявить достойно, а не с оружием в руках… Даньелиз сознавал, что повторяет мысли многомесячной давности. А впрочем, о чем еще он мог думать?

По пути ему попалась большая палатка, в которой допрашивали пленных. Несколько рядовых ввели туда какого-то человека. Он был светловолос, крепок и угрюм. На нем были сержантские нашивки и униформа со значком охраны Эчверри, боссмена этой части прибрежных гор. В мирное время, верно, лесоруб, — заключил Даньелиз по его виду, — солдат из ополчения, созданного для защиты интересов Эчверри, плененный во вчерашнем бою.

По внезапному побуждению Даньелиз последовал за ними. В палатке круглолицый капитан Ламберт за переносным столом кончил предварительные записи и поднял глаза.

— О! — Он приподнялся. — Да, сэр?

— Сидите, — сказал Даньелиз. — Просто захотел послушать.

— Ну, постараюсь показать вам хороший спектакль. — Ламберт уселся поудобнее и взглянул на пленного, стоявшего между конвоирами, опустив плечи и широко расставив ноги. — Теперь, сержант, мы хотим кое-что выяснить.

— Я не должен говорить ничего, кроме моего имени, звания и места жительства, — рявкнул пленный. — Эти сведения у вас уже имеются.

— Гм, спорное заявление. Вы не иностранный солдат, вы мятежник, воюющий против правительства собственной страны.

— Черта с два! Я человек Эчверри.

— Ну и что?

— Значит, мой судья тот, кого назовет Эчверри. Он говорит, наш судья — Бродский. Это вы мятежники.

— Закон изменился.

— Ваш мерзкий Фаллон не вправе менять законы. Тем более часть Конституции. Я не простак, капитан. Я ходил в школу. И наш начальник ежегодно читает нам Конституцию.

— Времена изменились с тех пор, как она была написана. — Тон Ламберта стал резче. — Но я не намерен спорить с вами. Сколько в вашем отряде людей с ружьями и сколько лучников?

Молчание.

— Мы можем облегчить вам задачу, — сказал Ламберт. — Я не требую от вас показаний, которые сделали бы вас изменником. Все, что я хочу, — чтобы вы подтвердили имеющуюся у меня информацию.

Пленный сердито покачал головой.

Ламберт сделал жест. Один из солдат немного вывернул руку пленного.

— Эчверри никогда не поступил бы со мной так, — произнес тот побелевшими губами.

— Конечно, нет, — сказал Ламберт. — Ведь ты его человек.

— Хотите сказать, я не просто номер в каком-то там списке во Фриско? Все верно, я человек моего боссмена.

Ламберт снова подал знак. Солдат сильнее крутанул руку пленного.

— Хватит! — гаркнул Даньелиз. — Прекратите это!

Солдат, явно удивленный, подчинился. Пленный всхлипнул.

— Вы меня поражаете, капитан Ламберт, — сказал Даньелиз. Он чувствовал, что краснеет. — Если это ваша обычная практика, дело дойдет до военного суда.

— Нет, сэр, — нерешительно произнес Ламберт. — Честно. Только… они молчат. Ну, некоторые из них. Что я должен делать?

— Соблюдать правила ведения войны.

— С мятежниками?

— Уведите его, — приказал Даньелиз.

Солдаты поспешили выполнить приказ.

— Извините, сэр, — пробормотал Ламберт. — Я полагаю… я полагаю… я потерял слишком много товарищей. Мне ненавистно думать, что я буду и дальше терять их только из-за недостатка информации.

— Мне тоже. — Даньелиз проникся сочувствием. Присев на край стола, он начал свертывать сигарету. — Но, видите ли, у нас не обыкновенная война. И все же — таков парадокс — мы должны тщательнее, чем когда-либо, соблюдать все правила войны.

— Я не совсем понимаю, сэр.

Даньелиз кончил возиться с сигаретой и отдал ее Ламберту как своего рода символ мира. Затем принялся свертывать другую, для себя.

— Мятежники в собственных глазах вовсе не мятежники, — сказал он. — Они сохраняют верность порядку, который мы стремимся изменить, даже разрушить. Взглянем правде в лицо: средний боссмен — очень хороший лидер. Он может происходить от какого-нибудь головореза, захватившего силой власть во время хаоса. Но теперь его семья — уже неотъемлемая часть региона, которым он управляет. Он знает своих людей вдоль и поперек, и они знают его. Он — живой символ общины с ее успехами, с ее образом жизни и с ее независимостью. Если ты попал в беду, тебе не надо мыкаться по всяким бюрократическим инстанциям — ты идешь прямо к своему боссмену. Его обязанности так же четко определены, как и твои, и они даже значительно больше, чтобы уравновесить его привилегии. Он ведет тебя в бой и руководит тобою в мирной жизни; ты всегда равняешься на него. Ваши отцы, и деды, и прадеды играли и работали вместе на протяжении двух или трех веков. Все вокруг полно воспоминаниями о них. Ты и он — одно целое … Ну, мы хотим покончить со всем этим, чтобы подняться на более высокий уровень. Но мы не достигнем этого уровня, если оттолкнем всех от себя. Мы не армия завоевателей, мы, скорее, дворцовая стража, наводящая порядок. Оппозиция — составная часть нашего собственного общества.

Ламберт чиркнул спичкой и поднес ему огонек. Даньелиз затянулся и договорил:

— В практическом отношении я мог бы также напомнить вам, капитан, что кадровые военные силы, фаллониты и бродскиты вместе, невелики. Фактически нас лишь горстка. Мы — младшие сыновья, разорившиеся селяне, бедные горожане, искатели приключений, люди, смотрящие на свой полк как на единственное место, где могут исполниться надежды, не сбывшиеся в гражданской жизни.

— Все это, боюсь, слишком грубо для меня, сэр, — сказал Ламберт.

— Не имеет значения. — Даньелиз вздохнул. — Просто усвойте, что за пределами обеих армий больше воюющих, чем в самих армиях. Сумей боссмены создать единое командование, правительству Фаллона быстро пришел бы конец. К счастью, провинциальный гонор и географическая разрозненность мешают им объединиться… разве что мы сами вынудим их к этому. Что мы хотим, — это чтобы обыкновенный землевладелец и даже обыкновенный боссмен подумал: «В общем, эти фаллониты не такие уж скверные парни, и если я приму их сторону, то, пожалуй, ничего не потеряю, а возможно, даже и выиграю». Понимаете?

— Д-да. Думаю, да.