Возмездие Эвелит (сборник) - Страница 37

Снаружи Лангли зажмурился от яркого солнечного света. За пять тысячелетий тропики на Земле стали еще жарче. Он увидел группу вооруженных людей, которые загружались в военный флаер, и неожиданно у него защемило сердце.

— Чантавар, — спросил он, — я могу попрощаться с Сарисом?

— Мне жаль. — Министр не без сочувствия покачал головой. — Я знаю, он ваш друг, но мы и так уже рисковали в этом деле предостаточно.

— Что ж… я когда-нибудь еще его увижу?

— Возможно. Мы не звери, капитан. Мы не намерены причинять ему вред, если он будет сотрудничать с нами. — Чантавар махнул рукой в сторону небольшой машины. — Думаю, это наша. До свидания, капитан. При случае надеюсь когда-нибудь свидеться с вами снова.

Он развернулся и быстро зашагал прочь. Из-под его сапог вылетали облачка пыли.

Лангли и Марин вошли внутрь флаера и сели. Молчаливый охранник последовал за ними и включил автопилот. Флаер плавно поднялся, и охранник с вымуштрованным терпением уселся напротив них.

Долгое время девушка безмолвствовала.

— Как они нас нашли? — наконец спросила она. Космонавт рассказал.

На этот раз она не плакала. Казалось, у нее больше не осталось слез. Все время стремительного полета обратно домой они почти не разговаривали.

Лора поднялась на фоне ночного горизонта как единый гордый фонтан воспарившего металла. Флаер с жужжанием сделал круг в поисках посадочной площадки рядом с одной из невысоких башен в северной части города. Охранник согласно кивнул.

— Номер ваших апартаментов 337, прямо по коридору, сэр, — сообщил он. — Доброй ночи.

Лангли пошел впереди. Когда дверь по его команде открылась, перед ним предстали четыре небольшие комнаты, достаточно комфортные, но без особой роскоши. Там находился бытовой робот — совершенно очевидно, его новое положение не предполагало живых рабов.

За исключением…

Он повернулся лицом к Марин и, стоя, около минуты рассматривал ее. Девушка твердо встретила его взгляд, она была бледна, а глаза ее потемнели. Он подумал, что это бесцветное создание отнюдь не Пегги.

Горечь и ярость тошнотой поднялись у него в горле. Все кончено. С'est fini. Здесь конец саги. Он пытался, но все его надежды рухнули, и причиной всему этому именно она.

— Убирайся, — сказал он.

Она прикрыла рот рукой, как если бы он ее ударил, но не произнесла ни слова.

— Ты меня слышала? — Он прошелся по полу — тот еле заметно пружинил, как если бы был сделан из резины — и уставился в окно.

— Я дарую тебе свободу. Теперь ты не рабыня. Понятно? Она все еще не отвечала.

— Необходимы какие-то формальности? — спросил он.

Она рассказала. Голос ее был безжизненным. Он набрал номер отдела регистрации и продиктовал, что он, такой-то, единственный владелец крепостной рабыни номер такой-то, настоящим распоряжением освобождает ее. Затем он повернулся, но посмотреть в зеленые глаза у него уже не хватило духу.

— Это была не твоя вина, — сказал он глухо. В висках у него стучало, колени дрожали. — Никто не виноват, все мы бедные маленькие жертвы обстоятельств, и в этом плане с меня довольно. Безусловно, ты была всего лишь беспомощным орудием, я тебя не виню. Тем не менее, дальше терпеть тебя рядом я не смогу. Слишком много неудач воплотилось в тебе. Ты должна уйти.

— Я сожалею, — прошептала она.

— Я тоже, — неискренне сказал он. — Иди, уходи, живи как-нибудь сама.

Подчиняясь почти бессознательному импульсу, он отстегнул кошелек и бросил его ей.

— Вот. Здесь весьма приличная сумма. Возьми деньги — используй их на устройство своей жизни.

Она посмотрела на него в замешательстве, но вскоре оно прошло.

— До свидания, — попрощалась она. Когда она выходила из двери, ее спина была неестественной прямой.

И только гораздо позже он обнаружил, что Марин оставила кошелек лежать там, где он упал.

День, еще день и еще один день… Вот так и проходит жизнь.

Люди в университете были приятными и мягкими, у них были степенные, но без формальностей, манеры, а с человеком из прошлого они вели себя особенно тактично. Лангли вспомнил собственные университетские годы — некоторое время он учился в аспирантуре и насмотрелся на факультетскую жизнь. Здесь не было никаких слушков, маленьких интриг и лицемерных чаевничаний, к которым в свою университетскую бытность он привык; но не было здесь и никакого духа нетерпения и жажды интеллектуального приключения. Все было известно, все поставлено и рассортировано по полочкам, оставалось лишь уточнить детали. Там, в двадцать первом веке, тезис мэтра о запятых в произведениях Шекспира стал бы поводом для шуток и сомнений. Сегодня что-то подобное было бы воспринято просто как непреложный факт.

Библиотека была потрясающей и поражала воображение: миллиарды томов, занесенных в магнитную память, любой из них можно мгновенно найти и сделать копию нажатием нескольких кнопок. Роботы могли их даже прочитать за вас и написать реферат; а если бы вы захотели, то они сделали бы заключения и выводы; логические построения без всяких признаков воображения или сомнений. Профессора — их называли титулом, приблизительно означавшим «хранитель знаний», — в основном происходили из простолюдинов, мелкие аристократы без права иметь потомство, которые прошли специальные тесты. Правила их ордена строго запрещали какие-либо занятия политикой. Лишь немногие студенты — наивные или искренне идущие в науку юноши — собирались, в свою очередь, стать профессорами. Сыновья министров от частных репетиторов переходили в спецакадемии. Университет являл собой умирающий осколок прежних времен, и его не закрывали лишь потому, что так не приказал «Технон».

Тем не менее Лангли это общество седеющих, одетых в коричневые мантии людей вполне устраивало. Особенно ему импонировал один историк, маленький иссохший человечек с большой лысой головой по имени Джант Мардос, с ним он даже подружился. Старик обладал огромной эрудицией и занятными, весьма саркастичными взглядами на окружающее. Обычно они вели многочасовые беседы, которые записывались на магнитофон, чтобы потом оценивать сказанное.

Лангли занимался разбором бесед по ночам, когда ему становилось особенно худо и тоскливо.

— …Современная ситуация, конечно же, неизбежна, — слышался голос Мардоса. — Чтобы общество не застывало, оно должно постоянно обновляться, как это происходило у вас; но рано или поздно наступает момент, когда дальнейшее обновление становится невыгодным, и стагнация наступает в любом случае. Например, для выживания человечества было необходимо объединение Земли, но со временем объединение привело к уничтожению культурных различий и соперничества, которые в то время во многом определяли прогресс.

— И все же мне кажется, вы еще можете осуществлять какие-то изменения, — промолвил космонавт. — По крайней мере политические.

— Какого сорта? Вы должны отлично понимать, что «Технон» — лучшее из устройств, выполняющих функции правительства. Если бы мы его сломали, то вернулись бы вновь к коррупции, некомпетентности и междоусобицам. Все это у нас, конечно, есть, но не играет большой роли, поскольку политикой заправляет машина, которая способна делать это, которая неподкупна и бессмертна.

— И все же почему не дать шанс простолюдинам? С какой стати они должны проводить свою жизнь на нижних уровнях?

Мардос приподнял брови.

— Мой дорогой романтичный друг, а что же еще им делать!? Вы думаете, они подходят для того, чтобы разделить бремя управления? Средний коэффициент интеллектуальности простолюдина — около 90, а у среднего министра он близок к 150. — Историк аккуратно сложил руки кончиками пальцев. — Наверняка, автоматизировав все процессы, можно сделать так, чтобы каждый житель Солнечной системы оставил работу, все его нужды удовлетворялись бы бесплатно. Но чем тогда займется ваш простолюдин с КИ 90? Игрой в шахматы или созданием эпических произведений?

Даже при существующем положении вещей министрам явно недостает рабочих мест. Вот почему вы видите среди них так много прожигателей жизни и так много политиканства.