Воздушная тревога - Страница 4

— Это Мики только что зашел в барак? — спросил нас Лэнгдон.

Кэн кивнул, и Лэнгдон повернулся к Хэлсону:

— Тогда порядок, Эрик, наш расчет в полном составе. Приходите снова в час, потом мы вас сменим. Тогда у нас у всех выйдет по три часа отдыха между отбоем и воздушной тревогой. Объяснишь этот новый порядок Худу.

— Ну что ж, — сказал Хэлсон, — я, пожалуй, сразу же отправлюсь на боковую и урву свои три часа сна. Ты идешь, Рыжик?

— Еще как, — этот парень выделялся рыжими волосами, и, слезая с сиденья наводчика, он расчесывал их своей большущей пятерней. — Что-то не припомню, когда я в последний раз ложился в это время, да еще зная, что могу рассчитывать на три часа непрерывного сна.

— На это особенно не надейся, — сказал Лэнгдон. — Мы можем получить предварительное оповещение о налете, и тогда придется вызвать к орудию оба расчета сразу.

— Ну, этого-то ты не сделаешь, сержант.

— Постараюсь не сделать, — улыбнулся Лэнгдон.

Расчет, стоявший на посту, ушел. Лэнгдон оглядел окоп.

— Как у нас с наводчиками? Четвуд, ты лучше стань номером вторым, а ты, Кэн, займешься вертикальной наводкой. Это ты, Мики? — спросил он фигуру, отлепившуюся от барака. — Ты стреляешь. Фуллер и Хэнсон — подносчики снарядов. Хотя, Фуллер, подавать Мики снаряды будешь ты, а Хэнсон присмотрит за телефоном.

Так началась одна из самых интересных ночей в моей жизни. Первые несколько часов она была похожа на все предыдущие, проведенные мною в Торби. Было тепло, и мы по очереди дремали в трех шезлонгах. Каждые несколько минут с юго-востока появлялся вражеский самолет. Первым указанием на это служил перекрест белых огней прожекторов далеко над темным силуэтом ангаров. Прожектора проводили самолет над своей территорией и передавали его следующей группе. По лучам прожекторов можно было следить за продвижением самолета от самого побережья до Лондона. Немцы нащупали какую-то определенную трассу полета. Она напоминала маршрут автобуса — на всем ее протяжении, казалось, нигде нет тяжелой боевой техники.

Большей частью самолеты шли высоко, и огни прожекторов беспомощно дрожали, не в состоянии выхватить их из тьмы. Оперативный отряд лишь иногда сообщал нам засечку. От случая к случаю они сбрасывали осветительные ракеты или бомбы. Казалось, что эти полеты не более чем рекогносцировка, так как фугасные бомбы пускались в ход редко. А разрывы осветительных ракет, как бы прокладывающих путь к Лондону наводили на мысль, что опытные пилоты показывают дорогу молодым.

На самом деле их трасса пролегала над Торби по чистому сопадению, но мы тем не менее не могли отделаться от ощущения, что в качестве своей цели они избрали именно нас. Один раз я был абсолютно убежден, что вот-вот начнется. Как раз перед этим был период относительного затишья, когда небо казалось до странности пустым. Лишь к юго-востоку, где над устьем Темзы не прекращался поток самолетов, участвовавших в воздушном налете на Лондон, были видны лучи прожекторов.

Мики вдруг сказал:

— Вон, опять летит… ублюдок.

Далеко к юго-востоку показался узелок лучей прожекторов и тут же зазвонил телефон. Я снял трубку.

— Вызываю все орудия. Вызываю все орудия. Раз, два три три? Четыре?

— Четыре, — сказал я.

— Пять, шесть. Вы на проводе, три?

— Три, — сказал чей-то голос.

— С юго-востока один вражеский. Высота 10 тысяч футов.

Я передал информацию Лэнгдону.

— Тут уже кое-чем пахнет — сказал он, вставая с шезлонга. — Наводчики, по местам!

Кэн и Четвуд взобрались на свои сиденья. Орудие развернулось жерлом в сторону самолета, словно вынюхивая его. Лучи прожекторов подвинулись ближе. По мере приближения самолета вспыхивали все новые и новые, пока, наконец, не взметнулись вверх и лучи прожекторов за долиной. В их ослепительно белом свете были видны мельчайшие неровности рельефа нашего летного поля.

Ствол орудия медленно поднялся. Мы напрягли зрение вглядываясь в точку, в которой сходились все лучи.

— Вон он, — сказал вдруг Кэн взволнованным голосом.

В лучах прожектора показалось белое пятнышко, но оно оставалось на месте, и лучи от него отодвинулись.

— Виноват, — поправился Кэн, — это всего лишь звезда.

И тут напряженную тишину разорвал «танной»:

— Внимание! Внимание! Проследить за тем, чтобы не горело никаких огней. Немедленно потушить все огни. Вражеские самолеты прямо над головой. Примите все меры, чтобы не было видно никаких огней. Все.

— А что если сейчас включат огни посадочной полосы? — сказал Фуллер.

— Я бы этому не удивился, — ответил Кэн. Он повернулся ко мне. — Тебя ведь тут не было, а, Барри, когда это случилось? Дело было на прошлой неделе. Они врубили ее на полную катушку для садившегося «харрикейна»[14], когда прямо над нами был джерри. Вот мы сдрейфили! Тот пилот просто не мог не видеть, что это аэродром.

— Нет, вы только поглядите на этого тупого подонка! — возмутился Мики.

От офицерской столовой, находившейся в дальнем углу аэродрома по соседству с огневой позицией другой нашей трехдюймовки, отъехала автомашина. Ее фары, хотя и притушенные, отчетливо сверкнули на темном фоне ангаров.

— Будь я рядом, я не знаю, что бы сделал. Приказал бы ему потушить фары и даже не стал бы повторять. А если б он их не выключил, я бы по ним выстрелил. Выстрелил бы, и все — плевать мне, офицер он или не офицер. Вот придурок — всех ставит под удар.

Относительно огней у Мики была фобия. В нем как-то странно сочетались трусость и смелость, и точно так же странно в нем уживались щедрость и эгоизм. Вечером в бараке он ругался на чем свет стоит, если не тушили свет. Каждый вечер он делал обход, чтобы убедиться, что огни везде погашены. Если где-то была видна хоть малейшая щель, он не отставал, пока ее не затыкали. Было даже известно, что он пожаловался на то, что свет сквозь доски пола пробивается сбоку барака. А если он был дежурным, невозможно было войти или выйти из барака без того, чтобы он не предупредил: «Следите за светом!», причем слова эти произносились грубо, угрожающим голосом.

В данном же случае он был более чем прав в своем гневе. Едва он замолк, как с другого конца аэродрома мы услышали слабый крик: «Выключите фары!» Они моментально погасли, и уже нигде на аэродроме не было видно ни огонька, однако его, будто в полнолуние, освещали ближайшие прожектора. Я понимал, что с высоты десяти тысяч футов нас наверняка видно, и напряженно ждал, когда раздастся свист первой бомбы.

Но ничего не произошло. Самолет прошел чуть западнее нас, держа курс на Лондон, и в пересечение огней прожекторов он так и не попал.

Четвуд, как деревянный, слез с сиденья наводчика.

— Кто хочет сигарету? — предложил он.

— Не зажигай сигарету, браток, — сказал Мики. — Ты что, хочешь, чтобы тебя убило? Говорю тебе, это ужасно глупо.

— А, заткнись, Мики, — огрызнулся Четвуд.

— Он увидит тебя, браток, говорю тебе. И не смей так со мной разговаривать, понял? Я тебе не слуга, даже если у тебя нет совести. Кроме того, я постарше тебя. Да и в армии я с начала войны.

Четвуд пропустил эту тираду мимо ушей.

— Сигарету, Лэнгдон?

— Нет, старина, спасибо.

Кэн был некурящий, но мы с Фуллером взяли по одной.

— Вы поосторожней, — пробормотал Мики. — Пока что вам везло. Но в один прекрасный день он вас увидит да и сбросит одну штучку на нашу позицию.

— Не будь дурнем, — Четвуд говорил без всякой обиды, но по сдержанности в его голосе я догадался, что он на пределе. — Тот уже прошел, а следующий еще только на горизонте. Разве может какой-то там джерри увидеть сигарету за несколько миль?

— Ну, я вас предупреждаю. Ты не единственный, кого убьет, если бомба упадет на нашу позицию. Иногда надо думать и о других. Ты тут старший, Джон. Тебе бы следовало запретить курить.

— Пока они соблюдают осторожность, Мики, ничего страшного нет.

— Ну что ж, если осторожно, то пусть. Я не тороплюсь попасть на небо.