Вовка - зелёная фуражка - Страница 25

А вот санки для Вовки не новинка; на санках он катался даже по своей улице Ефремова, прямо от калитки собственного дома, если даже снегу чуть-чуть выпадало. А на заставе просто раздолье. Поляна перед воротами сначала полого, а потом всё круче спускалась к озеру, и когда Вовка проложил первый санный след по склону, а потом вылетел на озёрную гладь, то катился по озеру долго-долго, пока санки не остановились…

Казалось бы: катайся в своё удовольствие хоть целыми днями. В первый день Вовка летал с горки часа два, а на второй день и полчаса не катался… Он вдруг сделал открытие, что удовольствие от катания на санках получается вовсе не от того, что санки с горки несутся и ты себя птицей чувствуешь, а от того, что ты не один катаешься. Не один! Вот когда кто-то смотрит, как ты лихо управляешь своими санками, или ты сам смотришь, как дружки твои, а то и незнакомые ребята показывают свою удаль, выкидывают разные коленца, тогда вот и забываешь про всё на свете, тогда вот и приходится мамам и бабушкам силой загонять катальщиков домой. Тогда вот и получается удовольствие от катания…

И вспомнилась Вовке одна армавирская история. Сделал ему двоюродный Коля первые в его жизни санки, сам раскатал для него горку у калитки и сказал:

— Катайся в своё удовольствие, а мне надо уроки делать.

Не успел Вовка несколько раз скатиться с горки, как стали появляться соседские ребята. Кто с санками, а кто просто так. Пришёл и Сенька-тюбетейка, с ним Вовка тогда ещё не дружил и даже не разговаривал ещё.

— Это не ваша горка! — крикнул ребятам Вовка. — Уходите, а то я Коле пожалуюсь…

Обозвали его тогда ребята жадиной-говядиной и разошлись. А Сенька-тюбетейка сплюнул презрительно и сказал:

— Лады! Катайся один со своей горки! Катайся, катайся, но смотри, у нашего двора мне не попадайся!

Прокатился Вовка раз, прокатился два, три, четыре… А потом взял санки и пошёл домой. Неинтересно стало кататься. Ему уже хотелось, чтобы кто-нибудь из ребят пришёл на горку, но никто не пришёл. А Сенька свою горку раскатал, созвал ребят, и пошла у них потеха: и крик, и смех, и куча мала… А Вовка за забором стоял да в щёлочку на ребят смотрел: знал, что ему на Сенькину горку дорога заказана…

Вот если бы все армавирские ребята вдруг очутились здесь, на заставе! Да он бы для них каждый день горки раскатывал. Вестовой носился за ним сломя голову, лаял от всей щенячьей души, но всё же не мог заменить Вовке никого из ребят, а тем более Светку.

— Тоже, сидит там в своём интернате! — ворчал Вовка. — Ну чего сидеть, спрашивается? Выучилась палочки писать да кружочки с закорючками, и хватит, пора домой… Сама знает, как мне тут одному человеку детей…

Одна осталась у Вовки отдушина: рыбалка. По первому льду чуть ли не каждый день ходил Вовка на озеро. День хоть и стал с воробьиный нос, но рыба так хорошо ловилась, что и за короткое время Вовка успевал столько надёргать окуней, щурят, кумжи, что улов приходилось увозить домой на санках. Рыба тут же у лунок замерзала так, что, когда её ссыпали в мешок, она стучала, как орехи. Такую рыбу можно было хранить в сарае до самой весны. И солдаты не теряли свободного времени — пополняли кладовые Ивана Ивановича мороженой рыбой.

Только длилось это недолго, пришла настоящая заполярная зима с трескучими морозами, вьюгами и непролазными сугробами, и хорошая рыбалка закончилась. Теперь солдаты, отправляясь в наряд, выстраивались перед казармой не только с оружием, но и с лыжами. И одеты они были по-заполярному: валенки, полушубки, шапки-ушанки, а поверх всего белые маскировочные халаты. Без халата только часовой под грибом.

Если бы не было снега, то, наверно, вокруг стояла бы кромешная тьма, такая, какой видел её Вовка в Армавире, когда ходил по двору с закрытыми глазами по требованию своего дружка Сеньки-тюбетейки.

Говоря по-честному, Вовка стал забывать его, гораздо чаще вспоминалась Светка. Но ведь это так всегда бывает, и винить Вовку не стоит. Совсем он Сеньку не забыл и обещание своё дружить с ним «думом» не забывал, письма рисовать продолжал, но рисовал их реже.

Да что он мог нарисовать, когда один день был похож на другой, как правый лыжный след на левый? С приходом зимы день пропал, точно вымерз, как вода в ручье. По старой памяти Вовка приходил к Светке, даже в её куклы пробовал играть, но без хозяйки игры не получалось, получалась только порча игрушек, чего Светкина мама не любила.

Выучил Вовка наизусть все книжки-картинки, которые были у него и у Светки, разобрал «по косточкам» все свои автомобили и теперь решительно не знал, чем ему заняться…

Только и оставалось, что ходить в красный уголок, смотреть картинки в журналах, фотографии в газетах. Да ещё слушать, как играет Иван Иванович на баяне, а солдаты поют под его музыку.

Вовка тоже пел вместе с солдатами. Иван Иванович несколько раз говорил командиру, что у его сына отличный слух.

— Если бы ему было под силу с баяном справиться, я бы из него во какого музыканта сделал! — говорил повар.

Он даже давал Вовке нажимать на перламутровые пуговки своего баяна, и не просто так, как попало, а пел какую-нибудь ноту и заставлял Вовку найти нужную пуговку на правой стороне инструмента. Сначала у Вовки ничего не получалось, но скоро он стал безошибочно и быстро находить нужную ноту. Потом они менялись: Иван Иванович нажимал на пуговки, а Вовка должен был голосом повторить ноту. Тут Вовка почти никогда не ошибался и очень быстро разучил всю гамму от «до» до «си» и вверх, и вниз, и вразбивку.

— Слышите, товарищ старший лейтенант? — ликовал баянист. — Да он же музыкант прирождённый!

— Просто удивительно… — смеялся отец. — Вроде не в кого было ему музыкантом быть… Хотя что же я говорю? А батя мой, дед его Павел Макарьевич, он же отличный певец. Тенор такой, что в наше время он бы консерваторию окончил и, может быть, таким же, как Козловский или Лемешев, стал…

Вовке казались праздниками те дни, когда на заставу приезжала из отряда кинопередвижка. В такие дни Вовка по сорок раз наведывался к сержанту Степанову. Степанов, кроме того что был инструктором физкультуры, считался и главным механиком на заставе. В его ведении находился движок, от которого тянулись провода ко всем лампочкам в казармах и в квартирах, во всех подсобных помещениях и во дворе. Электростанция помещалась в самом углу двора, за складами, в отдельной избёнке. Летом Степанов запускал движок только ради кино, а зимой движок тарахтел большую часть суток. Останавливал его Степанов лишь тогда, когда наряды уходили на границу, а все свободные ложились спать.

Но в шесть часов утра движок уже снова работал, в казарме и в комнате дежурного тушили керосиновые лампы, вспыхивал электрический свет в кухне, и Иван Иванович вместе с дежурными помощниками начинал колдовать над плитой и котлами с кастрюльками. Помощники чистили картошку, разделывали мясо, рыбу, месили тесто… А Степанов уже строил солдат на утреннюю зарядку.

Вот к этому сержанту Степанову и бегал Вовка по сорок раз на день.

— Товарищ сержант, а движок не сломается во время кино? — спрашивал Вовка.

— Не извольте волноваться, товарищ Вовка! Движок работает как часы… Хоть, конечно, бывает, что и часы останавливаются.

— А свеча не будет барахлить? — всё не унимался Вовка.

А беспокоился он потому, что однажды, без Степанова (он был в наряде), неожиданно привезли неплановую картину «Чапаев». И в тот самый момент, когда беляки шли в «психическую атаку», во весь рост, с папиросками в зубах, движок остановился и экран погас. И сколько солдат, помощник Степанова, ни крутил заводную ручку, движок не заводился. Пришлось Вовкиному отцу самому пойти на электростанцию. Он тоже разбирался в механике и даже водительские права имел. Оказалось, что в движке барахлила какая-то свеча…

…Но кинофильмы привозили один раз в неделю, а во все остальные дни прослушивал Вовка с утра детские передачи по радио, а потом и деть себя не знал куда. Хорошо, если на заставу приходили старики и забирали его на два-три дня в гости на заимку…