Вовка - сын командира, или необыкновенные приключения в тылу врага - Страница 3

— Мы, батя, рыбачили, — поспешил оправдаться Санька.

— Нашли время! — Отец указал кнутовищем на место рядом с собой. — А ну, живее!

Санька, Вовка и Петрусь взобрались на двуколку. Троим было тесно, и Петрусь сел внизу, у ног, держась за передок. Дядя Семен взмахнул кнутом.

— Но-о! Пошел!

ГЛАВА ВТОРАЯ,

в которой Вовка попадает под бомбежку

Вовка давно мечтал о приключениях и подвигах. Но ему и во сне не снилось и в самых дерзких мечтах не виделось тех приключений, которые выпадут на его долю. Мог ли он знать, что уезжает из Москвы не в деревню к бабушке Пелагее, а на фронт, не на каникулы, а на войну, что придется ему бродить по тылам врага, сражаться с гитлеровцами, быть разведчиком в партизанском отряде…

…Весь день Вовка вместе с ватагой мальчишек ошалело носился по деревне. Они успевали всюду. До боли в ладонях аплодировали на митинге, толпились у крыльца правления колхоза, где собрались на партийное собрание коммунисты, бежали по пыльному тракту за тремя грузовиками, на которых уезжали в районный центр добровольцы и призывники.

К вечеру деревню облетела тревожная весть: немецкие танки, прорвав оборону наших войск севернее Бреста, движутся к Минску. Говорили, что если их не остановят, то через день–два деревня будет отрезана и окажется в тылу врага…

Из райцентра прискакал на взмыленном коне посыльный и передал пакет председателю колхоза. Через несколько минут сторож дед Архип уже бил молотком по подвешенному железнодорожному буферу, сзывая односельчан. Собрание на этот раз было кратким. Вовка с Санькой влезли на дерево, чтобы лучше видеть и слышать. Новое незнакомое слово «эвакуация» сразу насторожило мальчиков.

— Что это? — спросил шепотом Санька. — Отступление?

— Эвакуация — это организованный отход, — пояснил Вовка.

— Ага, понятно.

Из лесу раньше времени пригнали колхозное стадо. Женщины торопливо доили коров. К свиноферме подкатили два грузовика, на них стали грузить свиней. Животные визжали, упирались. На краю деревни стояли молотилки, сеялки, веялки, туда же привезли и комбайн. Санькин отец в рубашке с засученными по локти рукавами плескал на них из ведра керосином, а хмурый председатель ходил следом и поджигал. Языки пламени сразу охватывали машины, и черный дым поднимался столбом к небу.

Мальчишки, притихнув, толпились возле огромных костров.

— Вовка! Вовка!

Рядом стояла соседская девчонка Поля, которую ребята дразнили «Полька–полячка, старая гордячка».

— Вовка, иди скорее домой! Тебя мамка кличет!

Вовка поморщился: всегда так. Как что–нибудь интересное, так зовут домой.

…В избе творилось что–то невообразимое. Дверцы шкафа распахнуты, сундук открыт, на полу два больших узла, а третий торопливо связывала бабушка Пелагея. Темный с белыми крапинками платок почти сполз на шею, открыв седые взлохмаченные волосы. Глаза у бабушки красные, заплаканные.

Вовкина мать торопливо укладывала вещи в желтый кожаный чемодан. Рядом с грузной бабушкой Пелагеей Вовкина мать, одетая в серую спортивную куртку и узкие синие бриджи, казалась хрупкой и маленькой. Но Вовка знал, что его мама сильная и ловкая. Дома, в Москве, на стене висят три диплома и одна грамота. Весной этого года Вовка сам видел, как проходили на стадионе соревнования, как его мать быстрее всех пробежала два круга и первой коснулась финишной ленточки. Ее тогда поздравляли, играл оркестр, весь стадион аплодировал, а генерал вручил грамоту и часики. Эти маленькие часики и сейчас на маминой руке.

Вовка смотрел на мать и не узнавал ее. Обычно веселая и энергичная, сейчас она была хмурой и озабоченной, в глазах появился какой–то странный лихорадочный блеск.

Неосознанная тревога, ожидание чего–то страшного и непоправимого передалось и ему. Там, на улице, события захватывали Вовку, война казалась огромной увлекательной игрой, в которой принимают участие взрослые. А тут, в избе, война смотрела на Вовку заплаканными глазами бабушки и горем матери.

— Вовочка, не теряй время, собирай свои книги и вещи, — тихо сказала мать. — Мы уезжаем.

Она не ругала его, хотя Вовка, откровенно говоря, ждал взбучки, и не уговаривала. Она просто просила.

— Бабушка тоже с нами?

— Я ей говорю, что надо уезжать. А она упрямится. У нас места не хватит, что ли? Или хуже будет, чем здесь.

— Катерина! Нечего меня уговаривать, — прикрикнула бабушка, вытирая ладонью глаза. — В гражданскую войну никуда не уезжала из своего угла, а теперь тем более. На кого избу новую оставлю? Кто за коровами смотреть будет? Не уговаривай. Спасибо за заботу. Но я уж тут останусь.

— А если фашисты узнают, что вы мать красного командира? Думаете, они с вами цацкаться станут?

— Нужна я им, старая. Какой от меня прок. — Бабушка вздохнула. — Мир не без добрых людей, а чему быть, того не миновать.

Тяжело ступая, бабушка ушла в кухню, и в открытую дверь Вовка увидел, как она в большую плетеную корзину укладывала куски сала, банку с вареньем, кружок сливочного масла, домашнюю колбасу, вареные яички, хлеб.

Надвигалась ночь. Над деревней снова послышался гул самолетов. На западе, где–то далеко за лесом, на краю неба вспыхивало багровое зарево, доносились глухие тревожные раскаты. Спать легли не раздеваясь. Бабушка и мать долго разговаривали шепотом.

Вовка лежал и, закрыв глаза, думал. У него даже мелькнула мысль: не остаться ли ему у бабушки? Пусть мама едет одна. Глупо уезжать из деревни, особенно сейчас, когда началась война. А подбитый фашистский самолет, который наверняка облазили Антошка Корноухий со своим братом Борькой? Вовке тоже хотелось побывать там. Ведь такое не часто случается. Вдруг наган найдет? Потом бы в Москве ребята удивлялись: «Откуда у тебя оружие?» — «Отобрал у фашистского летчика, — ответил бы Вовка, — мы его в плен взяли». И все бы мальчишки завидовали, девчонки ахали. В Москве им никогда настоящей войны не увидеть!

— Вовочка, вставай скорее! Дядя Семен приехал, — услышал Вовка сквозь сон голос матери. — Проснись, дорога каждая минута!

Вовка с трудом открыл глаза. Керосиновая лампа тускло освещала избу. Где–то ухали взрывы, и от них дрожали стекла в окнах. Мать сунула ему в руки теплую куртку.

— Одевайся! Застынешь в дороге.

Вовка выбежал на крыльцо. Летняя ночь обдала его свежестью. Во дворе, у самого крыльца, стояла двуколка, и дядя Семен укладывал на нее вещи, которые из дому выносили мама и бабушка.

— Садитесь! — скомандовал дядя Семен.

Мать попрощалась с бабушкой, быстро надела легкое пальто и, не выпуская из рук сумочку, влезла на двуколку. Бабушка обняла Вовку, заплакала и, приговаривая «внучок ты мой», трижды поцеловала. Прибежала жена дяди Семена, тетя Мария, и положила в повозку узел.

— Возьмите на дорогу!

Следом за ней показался заспанный Санька. В руках у него был кнут, подаренный им Вовке в день приезда. Еще прошлым утром Вовка забыл его в Санькиной избе. Санька смотрел на брата грустными глазами. Жаль было расставаться.

— Возьми! — он протянул Вовке кнут. — Не теряй больше. В Москве таких нет.

Дядя Семен дернул вожжи:

— Но! Пошел!

Вовка оглянулся. У ворот стояла бабушка и утирала платком глаза. Тетя Мария махала рукой. Санька припустился за двуколкой, но догнать ее не смог…

Сидеть на узле было неудобно, чемодан то и дело сползал на Вовку. Каждый раз, когда колеса попадали в колдобину, Вовка ударялся коленом о плетеную корзинку, стоящую слева.

Дядя Семен все время подгонял коня. Двуколку кидало из стороны в сторону. Вовка, чтобы не вылететь, ухватился за край передка и цепко держался за него до ломоты в пальцах. Мать, подавшись вперед, тяжело дышала над Вовкиной головой, и он отчетливо слышал ее тревожный шепот: «Только бы успеть к поезду! Только бы успеть!»

Часа два мчались без остановки. Вовка устал, ноги и руки одеревенели.