Восточный вал - Страница 21

Гросс-адмирал недовольно пощелкал языком, как делал это всякий раз, когда следовало признавать свою неправоту.

– В любом случае подобный подход еще следует основательно осмыслить, – сказал он, уже стоя у двери.

– Не волнуйтесь, Скорцени, – наконец-то ожил и Кальтенбруннер, – он еще будет выпрашивать у вас этих зомби-воинов, как выпрашивают милосердия и последнюю надежду. Какие будут указания относительно зомби у вас, рейхсфюрер? – без какой-либо переходной паузы обратился он к Гиммлеру.

– Никто не убедит меня, что в будущем берлинский лама откажется от своих предсказаний. Поэтому усиленно наращивайте гарнизон «Регенвурмлагеря» и отряд зомби-диверсантов.

Майор Чеславский оказался прав: вход в «Регенвурмлагерь» находился на небольшом лесистом мысу, змеевидно уползавшем к середине озера. Судя по всему, это был осколок небольшой горной гряды, основная часть которой когда-то давно, возможно тысячи лет назад, ушла под воду, и на котором теперь возвышался мощный, хорошо замаскированный дот.

В сопровождении Штубера, Вечного Фельдфебеля и роттенфюрера Зигерта Отшельник долго спускался по железной винтовой лестнице, проходил сквозь тщательно охраняемые пулеметные блокпосты и преодолевал какие-то странные, герметически закупоренные горные выработки, которые, как он понимал, служили газовым щитом подземного лагеря СС.

Вспомнив о разговоре с польским партизаном, он теперь старался обращать внимание на малейшие детали, которые могли броситься ему в глаза и которые могли служить для характеристики «СС-Франконии».

Хотя к своему зачислению в ряды Армии Крайовой и возведению в лейтенанты Отшельник поначалу отнесся с легкой иронией, однако теперь он постепенно начинал проникаться важностью всего того, что совсем недавно произошло на островном берегу. Теперь он здесь, в подземельях, не просто так, и вообще, отныне он не сам по себе. Череда бессмысленных дней обреченного ожидания гибели завершилась, и Отшельник вдруг почувствовал, что стал звеном какой-то сложной, всеевропейской цепи сопротивления фашизму, что он приобщился к секретному братству разведчиков.

В это пока что с трудом верилось, но где-то там, в генштабах и разведуправлениях Лондона, Вашингтона, Москвы, действительно будут благодарны любым сведениям, которые смогут получить от некоего разведчика, сумевшего проникнуть в самое логово секретного «дождевого червя» СС. И кому какое дело до того, кем этот разведчик был раньше, как он попал в «Регенвурмлагерь», кто его завербовал и как он к этой вербовке отнесся? Главное, что этот человек сумел добыть такие сведения, которые не смог добыть до него никто другой. Поэтому надо суметь.

На одном из ярусов, у подземной солдатской казармы, их ждала большая крытая мотодрезина.

– Понимаю, что это не «Восточный экспресс», – проворчал Штубер, входя в нее и останавливаясь рядом с облаченным в полувоенное одеяние машинистом, – поэтому прошу великодушно простить меня, господа. Особенно вас, Мастер, – обратился он к Отшельнику, молчаливо осматривавшему огромную катакомбную выработку, созданную, очевидно, на месте большой карстовой пещеры.

– Зачем вы привезли меня сюда, барон? – впервые после спуска в подземелье заговорил он, воспользовавшись тем, что первым молчание нарушил Штубер. – Неужели мало концлагерей там, наверху?

– Их множество, Отшельник, – молвил фон Штубер по-русски, хотя Орест заговорил с ним на немецком. – От нашего Эльзаса до вашей Колымы – сплошные концлагеря. Это уже какая-то особая «цивилизация концлагерей». Попомните мое слово, со временем историки так и назовут ее.

– Так почему же?..

– Из уважения к вашему таланту, Мастер. Я говорю это искренне, без какой-либо иронии. Вы же знаете, как я ценю всякий талант, если только это в самом деле истинный талант от Бога, а не грубое ремесло.

– И в чем оно должно проявиться, это ваше «уважение к таланту Мастера», в данном случае?

– Мои объяснения окажутся предметнее через пять минут пути, когда мы предстанем перед работой одного из местных ремесленников.

– Кого именно?

– Побойтесь Бога, Отшельник! Кому, как не вам, знать, что ремесленники творческих имен не имеют?! Им сие не позволено! Да-да, фельдфебель Зебольд, не позволено! И я совершенно не приемлю вашего сарказма, – явно сыграл на публику Штубер, поскольку на самом деле Вечный Фельдфебель, тоже неплохо познавший русский язык, выслушивал его словесные экзальтации совершенно безучастно.

– В этом вы правы, господин барон, – признал Орест. – Ремесленники творческих имен не имеют. Прекрасно сказано.

– Но поскольку местный комендант не догадывался о вашем существовании, – явно вдохновился его поддержкой Штубер, – то найден был некий местный полугерманец, который теперь искупает свою бесталанность на Восточном фронте. Вот и все. С нынешнего дня «Регенвурмлагерь» приобретает в вашем лице своего, настоящего Мастера. Да-да, Зебольд, настоящего Мастера.

– Я слушаю ваши высказывания, как проповеди, – подобострастно молвил Вечный Фельдфебель.

– Но признайтесь хотя бы самому себе, Отшельник, что вам нечего обижаться на меня, – продолжил барон, не обращая на него внимания. – Я не только не позволил вздернуть вас, как и положено по законам рейха вздергивать всякого партизана, или отправить в крематорий, но и при любой возможности даю возможность раскрыть свой талант. Скажите после этого, что на войне вам не повезло!

– Так что меня ждет? Еще один конкурс мастеров на сооружение самой совершенной виселицы?

– Лучшей виселицы Второй мировой войны, – уточнил Штубер, широко и почти счастливо улыбнувшись. – После которой вы вполне заслуживаете титула «виселичных дел мастер» и достойного вас места в истории этой мрачной, бессодержательной войны. Не понимаю, чем вы недовольны. Понимаю, на любой другой офицер на моем месте не стал бы долго мудрить, а превратил в виселицу первую подходящую ветку и повесил вас на радость воронью. Вас, лично вас, такой вариант устроил бы?

– Не устроил.

– Правильно, потому что вы – древесных дел мастер! А настоящий мастер обязан позаботиться даже о том, чтобы виселица, на которой его вздернут, предстала взорам публики в виде настоящего шедевра деревянного зодчества. Поэтому я не мог оскорбить вашу смерть какой-то эшафотной поделкой ремесленника. Тем более что речь идет о смерти Мастера. И не надо ерничать по этому поводу, наш вечный фельдфебель Зебольд, для такого виселичных дел мастера, как наш Отшельник, это и в самом деле выглядело бы оскорбительным. Вспомните хотя бы слова вашего, фельдфебель, любимого английского поэта Роберта Бернса!..

– Его мы тоже вздергивали?

– Не успели, мой Вечный Фельдфебель, не успели. В случае с ним тоже работали грубые ремесленники. Хотя именно он как-то на досуге перед казнью изрек: «… Но если б знал он цену катафалка, он жил бы, чтоб нести свой труп!». О качестве виселицы он мог бы сказать приблизительно то же самое.

Штубер все изощрялся и изощрялся в своем красноречии, но мысленно Отшельник уже был далеко от него и Зебольда, от этих подземелий, и всего того, что оставили в них ремесленники-полугерманцы. Вскоре Штубер уловил это его бегство в воспоминания и тоже умолк, чтобы оказаться в том же лагере для военнопленных и партизан, в котором пребывал сейчас этот гороподобный славянин Орест Гордаш.

…– Нужны плотники! Нам предстоит отобрать несколько по-настоящему мастеровых людей, которые бы сумели построить хорошую виселицу: с помостом, лесенкой, поперечиной, которая бы красовалась у рынка, в самом центре поселка.

Эсэсовец говорил на почти чистом русском, а обходя строй, останавливался перед каждым заключенным, внимательно всматриваясь ему в лицо. Что он «вычитывал» по их лицам: черты, по которым определялась национальность, страх, покорность, правдивость слов, которыми они будут доказывать свою причастность к плотницкому мастеровому цеху – этого они понять не могли.