Восточная Пруссия глазами советских переселенцев - Страница 5

нечем. Случалось, мы спали прямо в русской печи: протопишь ее чуть-чуть

соломой и спишь там... Две старшие сестры уехали с подругами в город

Подольск, что под Москвой, и устроились там в училище фабрично-заводского

обучения — ФЗО. И мы остались втроем — братишка, младшая сестра и я. К

слову, этот мой братишка родился в 1933 году. Мать была почти не движимая от

голода, не могла часто подходить к ребенку. В люльке завелись черви, кожица на

тельце брата от червей, заведшихся в люльке, даже сморщилась. Мы маленького

братика кормили соской, сделанной из мякины... Есть было нечего. Чтобы

прокормиться, пойдешь, бывало, на маслобойню, попросишь семечек — и съешь

их, а это очень вредно. Так мы жили с 1937 до 1940 года.

В сороковом году маму выпустили из психиатрической больницы. Она

приехала к нам, звала нас: «Детки, детки!» Она была коротко подстрижена. К

матери мы сначала не подходили, потому что нам сказали, что она сумасшедшая.

Мы просто одичали без нее. А она ласкалась к нам, ее детям... Как-то раз мы

варили холодец, и мать подавилась костью от него, после этого она не могла

ничего глотать. Раздуло шею. И нашу маму от колхоза отправили в Курск, в

11

больницу. Там маму прооперировали. Пролежала она в больнице девять

месяцев. Пока ее не было, мы, голодные и холодные, чтобы не умереть с голоду,

снова стали бродяжничать. Когда началась война, мать, недолеченную, привезли

из больницы домой. Простую пищу, какой мы питались каждый день, маме есть

было нельзя. Еда ей нужна была мягкая, диетическая. Горло у нее было

оперированное; бывало, корку какую-нибудь проглотит — и у нее в горле кровь

идет.

...В ноябре 1941 года, когда уже выпал снег, к нам в деревню пришли немцы.

Пришли они днем, а ночью, когда они отдыхали, их кто-то обстрелял. Может быть,

партизаны. Днем, на следующий день, немцы с факелами в руках стали жечь

село. Они просто шли по улице и поджигали дома. Люди бросились бежать из

домов и села кто куда, а немцы по ним, бегущим, из пулемета... Мать босая

выскочила из дома на снег. Мы, трое детей, за ней. Мать сказала нам, чтобы мы

бежали по направлению к дому лесника, а сама побежала в противоположную

сторону. После этого следы мамы потерялись...

У лесника мы пробыли всю зиму. Мы думали, что немцы убили мать. Там, у

лесника, нас было около ста семей. Есть было нечего, было очень голодно.

Спали где попало: на улице, на чердаке — где могли спать, там и спали. По

ночам мы пробирались на поля и отрубали мясо от трупов лошадей и коров,

которых перестреляли немцы. Дело было в том, что при эвакуации с Украины

через Курскую область гнали много скота. Это был скот, принадлежавший как

беженцам, так и колхозам. Когда немцы настигали беженцев, те бросали скот,

который немцы, занявшие деревню, перестреляли, чтобы он не ходил где попало,

немцы боялись, что под прикрытием бесхозных бродячих коров на них могут

напасть партизаны или наши войска. Через нашу местность проходила линия

обороны советских войск. На ней осталось много трупов наших солдат и

командиров, а также гражданских лиц.

...Утром, на рассвете, мы увидели, что с той стороны, в которую мы

отступали, на нас идут немцы. Шли они так, как сейчас показывают в кино: рукава

засученные, автоматы на изготовку, что-то кричат по- немецки. Наши долго не

стреляли. Я тогда даже невооруженный был. Наши их подпустили метров на

пятьдесят, а потом открыли ураганный огонь. Немцы кинулись кто куда. Они

хотели окружить нас, но у них не получилось. Тогда они отошли за холм,

организовались и начали идти по улице, отбивая у наших дом за домом. Я

спрятался в здании школы, где уже прятались гражданские. Мы лежали на полу.

Одна женщина, решившая приподняться вместе со своим грудным ребенком,

была вместе с ним убита шальной пулей, которые «цвикали» над нами. Как я

потом узнал, солдаты-таджики (или какой-то другой нации, но со Средней Азии),

примерно около тысячи пятисот человек, решили сдаться немцам, они собрались

в вырытом нашими гражданскими противотанковом рву, побросали оружие и

подняли руки вверх. Из этого рва немцы их повыгоняли винтовочными

прикладами, на дороге их построили колоннами и повели. Вокруг свистели пули,

бой еще продолжался. Немцы зашли в школу и всех, кто там прятался, даже

гражданских, загнали в колонну военнопленных. На мне были военные

гимнастерка и фуфайка, хотя я присягу еще не принимал. Так я попал в плен.

Нашу колонну пленных немцы вывели из села. За четыре километра от села

немцы выгнали из колонны всех гражданских, в том числе и меня, а наших

военнопленных погнали дальше.

Было много беженцев. Я пошел по направлению к дому. В одном селе

встретил свою тетку, с которой были мои братишка и сестренка. У меня с собой

было несколько банок мясных консервов, которые я подобрал в лесу при

отступлении, эти консервы я отдал тетке, которая тут же послала меня поискать

12

чего-нибудь съестного, хоть корку хлеба. Я отправился в деревню по тропинке

через посевы ржи, и меня заметили мадьяры, служившие у немцев в тыловых

частях. Мадьяры сидели в повозках, каждая из которых была запряжена шестью

огромными лошадьми. Повозки двигались по направлению к передовой. Заметив

меня, мадьяры стали мне что-то кричать на своем языке. Хоть я и не понимал их

слов, все же решил подойти. Они спросили: «Партизан?» Я сказал, что я — не

партизан, что иду к матери. Штаны у меня были завернуты, я был босиком.

Мадьяры посмотрели, что у меня длинные и грязные волосы, а слово «мама»

почти международное. Тогда один из мадьяр взял кнут с проволокой на конце и

три раза стеганул меня по босым ногам. Была страшная боль, даже кровь

выступила, а мадьяры захохотали и поехали дальше. Я боялся, что они

выстрелят, но этого не произошло. Я вернулся к тетке, и вскоре мы вчетвером

вернулись в свое село.

Во время движения по дороге мы тащили тачку. У некоторых в тачку были

запряжены коровы. Немцы со своих грузовиков и открытых грузовых автомашин,

с которых «на всю вселенную» играла музыка, фотографировали нас. После

фотографирования они, глядя на нас, взрывались хохотом. Вместе с немцами в

машинах были огромные овчарки.

Вернулись в наше село. Вокруг были видны следы тяжелого боя. На ветках

деревьев висели человеческие внутренности. Был июль. Жара страшная. Вонь

ужасная. Смотришь, лежит у дороги убитый в шинели, а под ней — одни кости,

мясо черви съели; за две недели одни кости оставались от человека или

лошади...

Нас забрала к себе жить тетка, сестра нашей матери. У ее мужа остался

сруб, и он с моей помощью его отремонтировал. Вместо крыши, без стропил,

положили солому. Так и жили. В зиму с 1942 на 1943 год немцев разгромили под

Сталинградом, и они стали отступать, особенно румыны и мадьяры. Не стали

воевать за немцев эти ихние союзнички. В эту зиму в нашей деревне оказался

Василий, по прозвищу Галей. Он еще до войны был командиром Красной Армии.

Откуда он взялся в нашей местности в то время, мы не знали, может, из плена

сбежал. Василий нас, ребят, собрал и спросил: «Оружие есть?» У каждого из нас

были автоматы, гранаты и винтовки. И Василий предложил нам, пацанам, под его

предводительством нападать на небольшие группы отступавших немцев и

мадьяр.

Как-то в нашей деревне, в одном из домов, остановился немецкий взвод,

человек тридцать. На санках, которые они тащили вручную, лежали продукты. Мы

послали к немцам одну женщину посмотреть, как они расположились. Ночью мы

их не тронули, а утром, когда они тронулись в дорогу, мы их обстреляли. Двое