Восточная Пруссия глазами советских переселенцев - Страница 3

заморозки уже. И оттуда отправили старых и малых назад, а оставили более

молодых. И отправили на работу окопы рыть. В общем на разные работы

оборонительные. А часть отправили в Германию... Я как вспомню, это страшное

дело! Это оккупация. Потому что не чувствуешь себя человеком. Вот придут или

сегодня или завтра и расстреляют. Постоянно евреев забирали. Их соберут,

окольцуют и потом самих же заставляют рыть яму, и их же расстреливают.

Оккупация — это страшное дело. Это жуть. Тогда за любую ерунду могли

расстрелять. Одного расстреляли за то, что цигарку из советской газеты скрутил.

Говорят, был связан с партизанами. А у него газета еще довоенная была

(Зинаида Иосифовна Опенько, 1928 года рождения, уроженка Витебской

области).

«Справка

Дана настоящая Альховик Анне Денисовне, 1923 года рождения, уроженке д.

Брицаловичи, Липеньского с/с, Осиповичского р-на, в том, что она действительно

18 августа 1942 г. была арестована немецкими карателями и посажена в лагерь г.

Бобруйска как партизанская семья. Несмотря на то, что она была в положении и

22 декабря 1942 года тов. Альховик Анна Денисовна родила ребенка в трудных

условиях фашистских лагерей. 2 марта 1943 года тов. Альховик Анне Денисовне

удалось убежать с ребенком из немецкого лагеря в расположения 211

партизанского отряда. После этого она была командованием партизанского

отряда 211 направлена с ребенком малым в гражданский лагерь, который

размещался в Грабовских лесах, рядом с отрядами 211 и 214. Альховик Анна

Денисовна находилась в лесу по день соединения с Красной Армией, т. е. по 3

июля 1944 года, что удостоверяем:

бывший командир партизанского отряда № 211 им. Рокоссовского

соединения Осиповичских партизан Г. Борозна,

бывший начальник штаба отряда № 211 им. Рокоссовского соединения

Осиповичских партизан И. Потапенко».

Личный архив А. Д. Альховик.

7

Трудно, страшно жилось в оккупированных районах, но были места и похуже.

Нина Моисеевна Вавилова встретила войну в Ленинграде, где пережила самую

тяжелую пору блокады:

— Во время блокады работала на строительстве укреплений: сначала рыли

окопы, потом противотанковый ров вокруг Ладоги. Вывезли нас, женщин, на эти

работы восемь тысяч, вернулись три тысячи... Немец сильно бомбил. Да и от

болезней мерли. С тех пор у меня ревматизм, ноги ноют так, что ходить не могу.

Приехала я с оборонных работ и слегла — воспаление легких. Спаслась только

собачиной. И соседку, учительницу, от дистрофии вылечила этим.

— Что за собачина?

— Обыкновенные собаки, правда, не дворняги, а овчарки. В Ленинграде была

такая школа, где учили собак пробираться к партизанам через заминированное

поле. Собака мины-то чует, стороной ползет. Бывало, конечно, испугается,

шарахнется в сторону и взрыв. Ой, бедненькие, приползали иной раз на

последнем издыхании, живот распорот, кишки за собой волочит, а знает, что

донесение за ошейником: надо дойти. В городе к тому времени уже и 125 грамм

хлеба не выдавали на карточки, нечем было. А жить надо было как-то. Знакомый

мужа был инструктором в этой школе. Он и приносил собак. Люди-то и кошек, и

крыс, и мышей ели — голод не тетка. И людоедство было, знаю точно. А этот

знакомый мне и говорит: «Ты, Нина, ничего из этого не ешь. Пока муж твой на

фронте, я тебя хорошей штукой снабжать буду, не хуже овечки». И правда, что

овечки овчарки были, на два пальца сала. Я поначалу брезговала, отвар сливала,

только мясо ела. А потом привыкла, стала и отвар пить. Соседке принесу

тепленького, а она мне: «Что это ты, Нина, носишь? Силы так и прибавляются». Я

ей отвечала: «Пей, пей, это овечка». Она пьет да нахваливает. Потом, когда она

стала вставать, я ей рассказала, что это за «овечки» были.

В блокаду и деток своих похоронила, муж на фронте погиб. Вот го- ря-то

было. Господи! Думала не выживу. Потом блокаду прорвали. Я уехала в Пензу, к

дальней родне. Трудно очень было, душа болела.

В германском плену

Население оккупированных районов зачастую подвергалось насильственной

депортации. Людей угоняли на принудительные работы в Германию, Польшу,

Прибалтику. Рассказывает Лариса Петровна Амелина, жительница поселка

Цветное Зеленоградского района:

родилась в 1931 году в селе Ломовое Орловской области. Мать была

колхозницей. Отец работал экспедитором на спиртзаводе, председателем

сельсовета, одно время даже замещал председателя райисполкома. Как война

началась, отец снял бронь. Пошел в военкомат и призвался на фронт. В октябре

или в конце сентября, когда наши отступали, он забежал на пятнадцать минут

домой. Сказал, чтобы мы обязательно эвакуировались. Тогда был приказ такой,

чтобы семьи коммунистов эвакуировались. Под Москвой отца ранили в

затылочную часть головы, и он умер в апреле 1945 года в психиатрической

больнице в Удмуртии. Говорят, он писал «бредовые» письма на имя наркома

Ворошилова. Мы за него и пособия никакого не получали, так как он умер не в

госпитале. Потом пришел председатель колхоза, дал нам пару лошадей, сказал,

чтоб мы уезжали. Мать спрашивает: «А вы как же?» — «А мы остаемся», —

говорит. Ну, и мать решила: «Что же мы поедем? Что с людьми будет, то и с

нами».

В конце октября пришли немцы. Снег уже был. Первые были такие... Не

разговаривали. По домам расселились, начали гусей бить.

8

Денщики у них были поляки. Один к нам пришел, спрашивает: «Матка гуси

есть?» — «Есть десять штук, они на реке». — «Пойдем отбивать гусей».

Пригнали десять штук, свои — чужие, уже не разбирались. Он и говорит:

«Забивай гусей, корми детей. А то немцы всех гусей перебьют потом свиней и

коров. А потом будут панов и паненок забирать». Он-то уже знал. Мы только

понять не могли, зачем «паненок» забирать? Мужчин окопы рыть, а женщин для

чего?

...В марте сорок третьего нас погрузили в повозки и погнали на станцию. Там

погрузили в вагоны и повезли, не знаю куда. Открыли первый раз под Брянском

партизаны. Сказали, что далеко нас не увезут. А они нас освободить не могут, так

как не прокормят. Первый раз кормили в Брянске. Дали щи из тухлой капусты.

Потом повезли до Лиды и повернули назад — партизаны взорвали мост. В

Каунасе нас встречали. Официантки такие в белых кокошниках, кормили

хорошим обедом. Еще генерал какой-то выступал. А потом привезли в Алитус, в

концлагерь. Жили сначала в конюшне. Через две недели ходили в баню. Белье

жарили. Потом поселили в бараки. Цементные полы, нары в три яруса. Жили там

три месяца. Работать не заставляли, но кормили плохо: утром кофе с сахарином

и булка хлеба на девять человек, в обед пол-литра баланды, иногда в ней

плавали гороховые шкурки или очистки от копченой колбасы. А хлеб только утром

давали. Долго оформляли документы, но так и не оформили. В июне сорок

третьего приехали латыши. Нас забрали в Латвию. А моя крестная заболела

тифом и осталась. Их потом вторым эшелоном отправили в Германию, как раз в

Восточную Пруссию.

Семья Ларисы Петровны Амелиной находилась на принудительных работах в

Латвии до 1945 года.

По-разному складывалась жизнь советских людей на чужбине. Одни

работали в услужении у богатых хозяев, другие батрачили на селе, третьи — на

военных заводах, а кого-то ждали тюрьмы и лагеря.

Уроженка города Ярославля Людмила Михайловна Голикова тоже оказалась

в плену. Летом 1942 года она была вывезена в Германию:

— Нас привезли в Кенигсберг, на нынешний Южный вокзал. Все немки такие

нарядные ходят, в горжетках, а мы... Стоим, за этого немца держимся, который