Воспоминания о Штейнере - Страница 42

Кроме всего: его печатные взгляды на воспитание ребенка удивительны не только оригинальностью идей, но и тем, что он создал школу педагогов, практически применивших его идеи до конкретного изменения деталей программы преподавания: истории, математики, физики, искусств, ремесел; он читал им удивительные педагогические курсы[223] (иные из них напечатаны). Не ограничиваясь и воспитанием педагогов, он лично входил в быт жизни детей Вальдорфской школы; он знал их всех поименно; часто являясь среди них, следя за их развитием; педагоги его ознакомляли со всеми мелочами жизни школы. Перед смертью он выдвинул проблему организации на новых началах университета для юношей и девушек, окончивших курс Вальдорфской школы (12-ти классной).

Но характеристика его педагогических идей, описание методов предметного преподавания, круга предметов, их чередования и т. д. есть уже тема специального исследования по педагогике, т. е. один из томов, от которых я должен отказаться, ибо тема моя — сама личность педагога; поэтому здесь я понятие "ПЕДАГОГ" беру не в академическом смысле, а в личном и внутреннем.

В Рудольфе Штейнере, "внутреннем учителе", раскрывался педагог, незаметно окрыляющий ученика свободою и непредвзятостью; и тут педагог сливался с мыслителем; автор "ФИЛОСОФИИ СВОБОДЫ" показывал в годах общения с учениками ученикам, что опыт вживания в философию свободы — уже не философия, а самый путь свободы в нас; и этот путь имманентен пути посвящения; более того: путь посвящения нашего времени — путь посвящения в свободу; в христологических курсах своих он наглядно вскрыл, как эта воистину человеческая свобода вскрылась впервые в личности Иисуса, как свобода от кармы; а по существу, все наши несвободы, начиная от быта, условностей суждения, общественного мнения, суть последствия социальной кармы, корни которой — карма личности; но путь освобождения не есть путь освобождения лишь "ОТ ЧЕГО-НИБУДЬ", но и "ДЛЯ ЧЕГО-НИБУДЬ"; и это "ДЛЯ ЧЕГО-НИБУДЬ" — творимая действительность более совершенной вселенной, с которой мы имманентны сперва там, где ставим себе свой идеал; но идеал в свою очередь уже живет в любой из наших идей; философия свободы есть рассказ о том, что абстрактный идеализм, данный нам в идеях, лишь зародыш конкретности, которая уже не только идеализм, но "идео — реализм"; и даже не идео — реализм, а целое круга абстрактных миросозерцании. Свобода в реализациях идеала, т. е. свобода не "ОТ ЧЕГО-НИБУДЬ" (как в буддизме), а: "ДЛЯ ЧЕГО-НИБУДЬ" и есть одновременно: и новая философия, и "новый" подход к исторической проблеме пути. И "УЧИТЕЛЬ" Штейнер, в книге, озаглавленной "КАК ДОСТИГНУТЬ ПОЗНАНИЯ СВЕРХЧУВСТВЕННЫХ МИРОВ"[224], свой основной философский лозунг ставит именно, как задачу пути посвящения; нельзя стать "учеником", пока не станет ясно: "ВСЯКАЯ ИДЕЯ, КОТОРАЯ НЕ СТАНОВИТСЯ ДЛЯ ТЕБЯ ИДЕАЛОМ, УБИВАЕТ В ТВОЕЙ ДУШЕ НЕКУЮ СИЛУ; НО ВСЯКАЯ ИДЕЯ, СТАВШАЯ ИДЕАЛОМ, СОЗДАЕТ В ТЕБЕ ЖИЗНЕННЫЕ СИЛЫ"[225] ("КАК ДОСТИГНУТЬ…", стр.20, Русск. изд., 1918 года).

Глубокое убеждение пронизывало философа свободы: достижение свободы, хотя бы в непредвзятых мыслях о свободе, — есть уже путь ученичества; ибо как только мы действительно начнем свергать идолы идей в нас, мы их увидим восставшими в нас, как жизненные идеалы, и как только мы приблизимся к этим "ИДЕАЛАМ", мы увидим, что они и суть "СУЩЕСТВА" духовного мира. В этом смысле самое существо нашего искания свободы, просыпающееся в нас с особою силою именно после Штирнера, Ницше, в духовно — научном разрезе называл он импульсом Архангела Михаила, драконобора: дракон, Ариман, — власть кармы мира; и пока нам не станет ясным, что власть этого дракона в нас не столько в физическом гнете, а в моральном, мы ничего не поймем в существе кармы; внешняя карма — лишь склероз внутренней в разгоне десятков тысячелетий; то же, что склеротизуется в ужас тюрьмы, мы носим как нечто невесомое, нас проницающее: как власть "идей", не пробужденных в "идеалы". Тут — то и была спайка учителя Штейнера со свободным мыслителем Штейнером; и правила, им рекомендуемые, как учителем, были правилами вовсе в другом смысле, чем, например, догматы или Кантовы "КАТЕГОРИЧЕСКИЕ ИМПЕРАТИВЫ" долгов.

Всю долговую приходо — расходную концепцию "ДОГМАТИЗМА" и "ИМПЕРАТИВИЗМА", сего "ИМПЕРИАЛИЗМА" сознания, он превращал, так сказать, в природно — опытную проблему; нельзя ходить свободно, не сняв с себя кандалы; кандалы же — понятие растяжимое; они начинаются с неумения ступать легко: поступать; тяжелую поступь поступков, следствие которой — мозоли, можно условно рассматривать и с "ДОЛГОВОЙ" точки зрения; только надо знать, что и кредитор, и должник в этой канцелярии — "Я", забывшее о собственной свободе. И оттого — то в "учителе" Штейнере считаю я главным слова, которые он обращал к себе и которые он до конца соблюдал: ""УЧИТЕЛЬ" ДОЛЖЕН ПОСТУПАТЬ ТАК, ЧТОБЫ ЕГО ПОСТУПОК НЕ СВЯЗЯЛ СВОБОДНОЙ ВОЛИ НИ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА"[226].

Многие не могли понять до самой смерти его: как "УЧИТЕЛЬ" Штейнер мог не связывать воли своих учеников? Ну а все эти обвязанные с ног до головы лозунгами Штейнера антропософы? И тут скажу то, что есть мое глубочайшее убеждение: эти Штейнером связанные не могли быть его учениками; как же они делались членами Антропософского Общества? Очень просто: учитель "СВОБОДЫ" не мог гнать их из "ОБЩЕСТВА"; но он мог не быть членом этого общества.

Он им и не был до… последних дней.

Весь стиль моего отношения к "учителю" Штейнеру — мучительное искание гармонии понимания: как совместить мне "МОЕГО УЧИТЕЛЯ" со "СВОБОДНЫМ ФИЛОСОФОМ"… в МОЕЙ ДУШЕ: в его душе они были совмещены, а в моей была лишь проблема совмещения, в которой каждая пядь завоевывалась годами усилий.

Напомню: самый мотив появления моего у него в Кельне был не тенденцией стать "УЧЕНИКОМ" его (наоборот: идеологически я в то время не верил правоте его в постановке христианской проблемы); я явился спросить его совета: становиться ли мне на путь исторического ученичества, я спрашивал его совета, как просто честного порядочного человека, в котором был уверен. Вопрос мой к нему был вопрос искусительный; он знал свою власть над людьми; и он понял, что я увидел в нем огромную моральную силу: скажи он "ДА", он поступил бы вопреки своему убеждению; его убеждение: исторические традиции пути посвящения оборвались; сказать "ДА" он не мог; сказать "НЕТ", — значило: повлиять на меня.

Он МНЕ НИЧЕГО НЕ ОТВЕТИЛ.

Никогда не забуду своего глубочайшего недоумения: человек ехал из Брюсселя в Кельн спросить совета; человек более получаса излагал ему серьезные важные мотивы, заставляющие его приехать для вопроса о том, верить или не верить "ТЕМ", к кому влечет, кто в представлении рисуется "ИСТИННЫМИ УЧИТЕЛЯМИ" (Штейнер — не учитель, а — "ЧЕСТНЫЙ КОНСУЛЬТАНТ"); и — гробовое молчание, означающее для Штейнера… "НАПРАВЛЯЙ… ТВОЕ СЛОВО ТАК, ЧТОБЫ НЕ ПРИКОСНУТЬСЯ К СВОБОДНОМУ ВОЛЕВОМУ РЕШЕНИЮ НИ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА" ("К. Дост. Поз. Св. М.", стр.21).

После долгой паузы: "Свободны ли вы, например, в июле?" — "Да". — "Не приехали бы в Мюнхен? Посмотрели бы, как мы живем… В Мюнхене у нас было бы больше времени поговорить на темы подобного рода". — Чисто светское, свободное приглашение: свободно мыслящего к свободно мыслящему; и — НЕ ОТВЕТ на прямой мой вопрос, могущий выглядеть лукаво — искусительно, вроде вопроса фарисеев к Христу о Подати кесарю.