Воспоминания о Максимилиане Волошине - Страница 30
Зачем же она вмешивается в мою жизнь? Зачем говорит обо мне с Вячеславом, ведь он еще не оправился после смерти Лидии! Я была оскорблена. Макс писал, что я должна встретиться с Вячеславом, это внесет ясность в наши отношения. Добрый, трогательно заботливый Макс! "Ты всегда можешь приехать в Коктебель. Если тебе будет лучше без меня, я уеду на время". Но приехать я уже не могла. ...>
По возвращении в Петербург я не узнала Вячеслава. Он был в чьей-то чуждой власти. Я отошла. ...>
Вскоре он женился на своей падчерице Вере... ...>
...> Макс приехал в Дорнах. По пути из России он всюду попадал на последние поезда. "Все двери захлопывались за мной, я, словно последний зверек, спасшийся в Ноев ковчег". ...>
Между тем Штейнеру нужен был занавес 49, отделяющий зрительный зал от сцены. Штейнер сам выполнил эскиз: в центре - река, на правом берегу пилигрим, напоминающий брата Марка из гётевских "Тайн" 50. Позади - теряется в лесах множество исхоженных им путей. На левом берегу, вдали, - здание штейнеровского Храма с его двумя куполами. Над ним - в облаках - видение увитого розами креста. Со стороны здания плывет навстречу путнику полускрытая скалой лодка.
Эту работу взялась выполнять дама, не обладавшая дарованием художницы 51, ее способности развертывались скорее в сфере мистицизма. Макс - бедный Макс! - предназначался ей в помощники! Она предпочитала голубовато-розовую тональность. Он же - точно передавал очертания крымских горных формаций и преломление света в облачном небе. Работать они должны были в маленьком - с электрическим светом - помещении. Макс совсем загрустил. Эти люди, живущие догматами, отгороженные от жизни схематическими представлениями, высокомерно отвергали все, в какой-то мере противоречившее им 52 Макс стремился в свой любимый Париж. Как могла я винить его за это! Да и деньги из России доходили с трудом, а в Париже он мог зарабатывать журналистикой... Мы и не предполагали, что больше уже не встретимся...
От антропософии Макс брал то, что ему было близко само по себе. Упражнения, составляющие антропософскую практику, он выполнял в практике самой жизни. Макс умел подойти к человеку, не стесняя его свободы, не осуждая. ...> Во время войны его призвали в армию. Он ехал в Россию с твердым решением отказаться: "Пусть лучше убьют меня, чем убью я"... Но его спасла астма, из-за которой он был признан непригодным к военной службе 53...
Александр Амфитеатров
ЧУДОДЕЙ
Макса, то есть Максимилиана Александровича, Волошина я знал хорошо, близко, дружески (несмотря на разницу наших лет) в его парижские молодые дни. В течение двух лет он прикатывал к нам на виллу Монморанси почти ежедневно, редко пропуская день-другой. Тогда это был самый жизнерадостный и общительный молодой человек из всей литературно-артистической богемы не только русского (с ним Макс, пожалуй, меньше знался), но и "всего" Парижа. Цвел здоровьем телесным и душевным и так вкусно наслаждался прелестью юного бытия, что даже возмущал некоторых.
- Помилуйте! - восклицала М. А. Потапенко (супруга знаменитого романиста). - На что похоже? Мужик - косая сажень в плечах, бородища - как у разбойничьего есаула, румянца в щеках достаточно на целый хоровод деревенских девок, и голос зычный - хоть с левого берега Сены на правый кричать. А говорит все о мистицизме да об оккультизме - и таким гаснущим шепотом, словно расслабленный и сейчас пред вами умрет и сам превратится в привидение. Даже не разберешь в нем, что он - ломается, роль на себя напустил, или бредит взаправду? Чудодей какой-то!
В парижском обществе (кого только Макс в нем не знал и к кому только не был вхож!) Волошин был известен под кличкою "Monsieur c'est fres interessant!" *. От его манеры откликаться этой фразою, произносимою неизменно в тоне радостного удивления, решительно на всякое новое известие. Это восклицание действительно хорошо - цельно - определяло тогдашнее существо: воплощенную жажду жизни, полную кипения и любопытства бытопознания.
* Господин "это очень интересно!" (Франц.)
Помню курьезный вечер. Бывала у нас, так же, как Макс, ежедневно Ольга Комиссаржевская, сестра знаменитой Веры Федоровны, несколько на нее похожая, воительница "на усовершенствовании" и тоже, как Макс, мистичка, к оккультизму склонная. Но - полная противоположность Максу и по наружности, ибо бледностью, худобою и траурным одеянием действительно немного походила на привидение, и, в особенности, по настроению: воплощенное уныние, недовольство, жизнью, испуг пред сложною загадкою бытия.
И вот однажды они, по обыкновению, у нас, но я занят, жена занята, остались они вдвоем. Говорить им, по полярному разобщению натур, решительно не о чем. Ольга - Гераклит, в черном хитоне с воскрылиями, - мрачно затискала свое слабое тельце в угол дивана. Волошин - дюжий Демокрит, велосипедист в бархатной куртке и шароварах шириною с Черное море - бродит по гостиной, светло улыбаясь каким-то своим неведомым, но радужным мечтам. Молчание длится минут пятнадцать. И вдруг слышу - печальный, не без оттенка презрительного негодования, хрустальный звон:
- Вы... всегда так довольны собой?
И - патетический ответ сочного баритона:
- Всегда!
- Как это странно!
Я покатился со смеху: уж очень комичен был контраст. Комиссаржевская ужасно обиделась. Волошин нисколько. Его было очень трудно обидеть, по крайней мере, обидой реальной.
Но однажды он дрался на дуэли с Гумилевым - за насмешки Гумилева над его фантастической влюбленностью в фантастическую графиню Черубину де Габриак. Такой графини никогда не бывало на свете, но под этим звонким псевдонимом, ловким кокетством по телефону, перемутила и перевлюбила в себя сотрудников "Аполлона" лукавая литературная авантюристка, к слову сказать, оказавшаяся, когда ее обличили, на редкость безобразною лицом. И вот из-за этакой-то "незнакомки-невидимки" стрелялись два поэта! Правда, уж и дуэль была! Над калошей, забытой на месте поединка которым-то из дуэлянтов, фельетонисты и юмористические листки потешались не один год.
Заочный роман с небывалой графиней - наилучший показатель основной черты в характере М. Волошина, я назову ее "воображательством". Он был честен, правдив, совершенно неспособен обманывать умышленно, лгать сознательно. Но в нем жила непреодолимая потребность "воображать" - и, совсем вразрез с его жизнерадостностью, воображать по преимуществу что-нибудь жуткое, сверхъестественное, мистическое. Воображал же он с такой силой и яркостью, что умел убеждать в реальности своих фантазий и иллюзий не только других, но и самого себя, что гораздо труднее. Как-то раз я попросил его показать мне "ночной Париж". Он очень серьезно отвечал, что его любимая ночная прогулка - на Иль де Жюиф *.
* Островок на Сене перед собором Парижской Богоматери.
- На Иль де Жюиф? Да что же вы там делаете? На нем и днем-то ничего интересного нет.
- Я слушаю тамплиеров 1.
- Каких тамплиеров?
- Разве вы не знаете, что 11 марта 1314 года на Иль де Жюиф были сожжены гроссмейстер Жак де Малэ со всем капитулом ордена тамплиеров?
- Знаю, но что же из этого следует?
- В безмолвии ночей там слышны их голоса.
- Да ну?
- Помилуйте, это всем известно.
- И вы слышите?
- Слышу.
- С чем вас и поздравляю.
Обыкновенно "воображательство" Макса было невинно и даже занимательно: в обществе он был очень приятным человеком и рассказывал увлекательно. Но иногда его твердая вера в свои фантазии вводила людей, имевших с ним дело, в положения весьма щекотливые.
Умирала тогда в Париже Русская Высшая Школа Социальных наук, основанная M. M. Ковалевским. По отъезде его в Россию заведовал школою некоторое время я. Дела школы шли ужасно плохо, средств не было, профессора переругались, лекторов не хватало, слушатели злились. В этакое-то безвременье М. Волошин однажды предлагает мне прочитать лекцию на тему "Предвидения и предсказания Французской революции" 2. Я обрадовался: тема как раз по нашей аудитории, которая по своему революционному настроению никакой истории и слушать не хотела, если в ней не было "предвидений и предсказаний" из революций прошлых для будущей революции в России... Я знал, что Волошин обстоятельно изучал эпоху, а что изложение будет блестящим, в том, при его таланте и прекрасном русском языке, какое же могло быть сомнение?