Воспоминания арабиста - Страница 4

Изменить размер шрифта:

— Это уже… Как сказать? Дакика… — отозвался Мамдух.

— Тонкость, вот именно. Но бьющая в глаза тонкость, и поэтому весьма существенная. Переводчик должен быть осторожен как хирург, и начитан, как философ. Вот, смотрите, еще одно слово: «империализм». По-вашему, его можно передать через «аль-истимар», но ведь последнее значит «колониализм». Опять перед нами пара несовпадающих понятий. Стремление к приобретению источников сырья и рынков сбыта за пределами метрополии — лишь одна из особенностей антагонистической формации — капитализма, перерастающей в империализм. А что такое империализм? Высшая и последняя стадия капитализма, характеризующаяся господством крупных монополий. Ленин писал, что «…по своей экономической сущности империализм есть монополистический капитализм».[3]

Бежит, бежит перо диссертанта, справа налево, справа налево, страница блокнота быстро покрывается узорной вязью.

— Теперь вот что я хотел сказать. Вы правильно пишете на страницах своей работы: «В переводе недостаточно передать идею произведения; для лучшего его понимания, усвоения следует донести до читателя впечатляюще живую ленинскую мысль». Но тут существует опасность — стремясь передать подлинный текст возможно точнее, можно впасть в буквализм и принести в арабский язык строй другого, что не будет способствовать точному пониманию исходного текста.

Перевод должен звучать по-арабски естественно, тогда он выполнит свою функцию успешно. Ведь каждый язык имеет свою гармонию, о которой всегда следует помнить переводчику. В частности, арабский язык стремится к лаконизму форм.

Между тем, коллега Мамдух, ряд ваших рекомендаций утяжеляет стиль перевода. Ну вот, например, выпишем на доску предложенное вами «аль-абид аль-уджара аль-мухаддисин». Замечу, кстати, что окончание «ин» в последнем слове — не к месту, это влияние диалекта, а в литературном языке должно быть «ун»; слово «му-хаддис» тоже неточно, здесь лучше употребить глагол не второй породы, а десятой: «мустахдас». Но дело не в этом. Смотрите: «аль… аль… аль…». Три артикля подряд! Разве так говорят по-арабски?

— Не говорят. Но я хотел точно передать ленинское выражение: «современные наемные рабы».

— Однако получилась неточность, перед нами буквализм, о котором мы уже с вами говорили. Буквализм, который режет ухо, воспринимается как инородное тело в родном языке и не проникает в душу человека. Почему вы не хотите сказать: «абид аль-уджра аль-мустах-дасун»? Освобождаемся от излишнего артикля — раз; сокращаем неудобоваримый двенадцатисложный организм до десяти слогов — два. Но главное — применяем столь естественную для арабского форму status constructus, сопряженного состояния. Разве это не облегчит восприятия ленинской мысли? А смысл остается тем, какой нужен.

Бежит перо диссертанта. Я вижу, как он переписал с доски вариант со status и дважды его подчеркнул.

— Дальше. «По сути дела…». У вас предложено «фи хакикат аль-амр». Правильно, однако снова отдает буквализмом. Почему не сказать: «фи ль-джавхар»? Это лаконичнее и привычнее для араба. А вот — «в настоящее время». Ваш перевод «фи ль-вакт аль-хадыр» правилен, но тяжеловесен. Лучше сказать просто: «фи ль-хадыр». Опять эта золотая арабская лаконичность, и смотрите, как изящно обогащен артикль. Ну, а здесь… Здесь, где выражение «вышедший в свет» (об издании) переведено вами как «харидж фи н-нур», вновь буквализм, ведь существует короткое и точное слово «маншур»…

Мелок извивается по черному полю доски. Справа налево, справа налево. Коллега Мамдух уже не пишет, а напряженно смотрит на доску. Он обдумывает, действительно ли можно передать на его родном языке сложные фразеологизмы так ясно и просто, неужели все это легче, нежели ему казалось? Но как нелегко дойти до этой простоты…

А я, стерев с доски несколько старых примеров и написав ряд новых, затем перехожу к вопросу о соотношении литературного и разговорного языков, мимоходом упоминая Мольера, которого когда-то переводили на египетский диалект, и средневековую принцессу Мира Бай, слагавшую поэтические гимны во славу Кришны на брадже — ответвлении западного хинди. Потом советую диссертанту соблюдать осмотрительность в применении еще одной предложенной им рекомендации, призывающей пользоваться кораническими стихами для перевода выражений библейского происхождения в современной политической литературе: Коран — памятник совсем другой эпохи, других исторических условий, нежели Библия.

Время идет. Смеркается. Сказано, по существу, все. Я стираю с пальцев мел и возвращаюсь на кафедру.

— Оценивая диссертацию Мамдуха Мустафы в целом, я нахожу, что отмеченные неточности не ставят под сомнение ее достоинств, перечисленных выше: частные погрешности, даже если подчас они более или менее значительны, неизбежны в столь большой и самостоятельной работе молодого автора…

Вдруг у меня перехватило дыхание. Нет, это не от усталости после столь ответственного выступления, это скорее от волнения: вот, сперва сказал о большом значении выполненной работы, отметил ее положительные стороны; потом придирчиво «разносил» ту или другую ученую страницу; теперь настало время взглянуть на чаши весов. И как волнующе радостно на душе, когда с чистой совестью, с гордостью за другого ученого, можно сказать долгожданные им слова.

Хорошо, что кто-то поставил на кафедру стакан воды. Я залпом выпиваю и заканчиваю:

— Исследование, выполненное египетским ученым на высоком научном уровне, является существенным вкладом в современную арабскую филологию. Диссертант, столь успешно начинающий этим исследованием свой путь в науке, вполне заслуживает высокой степени кандидата наук. О присуждении ему таковой я и ходатайствую перед ученым советом.

* * *

Потом говорила молодая филологичка с кафедры русского языка. Это было ее первое оппонентское выступление. Большие серые глаза за длинными ресницами источали непроницаемую строгость, но тонкое с нежным овалом лицо рдело от волнения.

Потом на кафедру поднялся диссертант. В его горячей, нервной речи мешались удовлетворение и усталость. Черные волнистые волосы метались по влажному лбу. Да, он со многим согласен, а кое о чем еще подумает, есть некоторые предметы для спора. Мысли над ленинской книгой будут продолжаться.

Правильно, так и должно быть.

Ученый совет единодушно проголосовал за.

Аплодисменты, поздравления, цветы. Растроганные земляки — кое-кто из них смахивает невесть откуда набежавшую слезу — и русские друзья окружают счастливого виновника торжества. Улыбки, светлые улыбки гордости за триумф нового солдата науки.

А он мягко раздвигает шумящий круг людей, порывисто подходит ко мне и крепко, обеими руками сжимает мою руку.

— Спасибо, профессор. За все, за все — за тот первый день, когда я пришел к вам, и за сегодня, за ваши труды и советы. Никогда не забуду вас. Ашкурукум шукран джазилян, очень благодарю вас.

— Спасибо не мне, а моим учителям. И стране нашей: она учила вас и меня.

Арабская поэма о Сталинграде

В конце сороковых годов, живя в Новгородской области, я оживленно переписывался с Игнатием Юлиановичем Крачковским. Чаще всего обсуждались мысли, возникавшие у меня в процессе работы над кандидатской диссертацией. Но перепиской не всегда можно было заменить личное общение, и время от времени я наезжал в Ленинград. По молодости лет хотелось мне сразу «объять необъятное», и подчас это приводило к недостаточной проработке деталей в уникальной рукописи, лежавшей в основе исследования. Опытная рука учителя мягко, но настойчиво направляла работу в нужное русло. Шаг за шагом я постигал таинства филологической акрибии и нередко слышал: «Ну, теперь на этих страницах у вас все более или менее благополучно». И тут же следовали слова: «Но не забудьте посмотреть свой опус лет через пять-десять, потом спустя еще некие годы: в каждой работе, даже очень хорошей, всегда есть что, с течением времени, улучшить; ведь опыт с годами приумножается». Я уходил окрыленный и, как мог, старался пробиться к совершенству.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com