Воспитательные моменты. Как любить ребенка. Оставьте меня детям (Педагогические записи) - Страница 17

Не – «умен ли», скорее уж – «как умен»?

Наивно призывать семью добровольно принести тяжкую жертву. Исследования интеллекта и психотехнические тесты будут успешно осаживать самолюбивые амбиции. Понятное дело, это песнь отдаленного будущего.

10. Хороший ребенок.

Берегитесь, чтобы не путать понятия «хороший» и «удобный».

Плачет мало, не будит нас ночью, доверчивый, послушный и веселый – хороший.

Капризный, крикливый, плаксивый, без видимого повода доставляет матери больше неприятностей, чем радостей, – плохой.

Независимо от самочувствия, младенцы бывают от рождения более или менее терпеливыми. Одному довольно единицы неприятных ощущений, чтобы отреагировать десятью единицами крика, другой на десять единиц недомогания реагирует единицей плача.

Один сонный, движения ленивые, сосет медленно, крик лишен живого напряжения, явных эмоций.

Второй легко возбудимый, подвижен, спит чутко, сосет взахлеб, кричит до посинения.

Заходится ревом («закатывается»), у него перехватывает дыхание, приходится его откачивать, иногда он с трудом возвращается к жизни. Я знаю: это болезнь, мы лечим ее рыбьим жиром, фосфором, безмолочной диетой. Но именно эта болезнь позволяет младенцу вырасти зрелым человеком, с мощной волей, стихийным напором и гениальным умом. Наполеон в младенчестве «закатывался».

Все современное воспитание требует, чтобы ребенок был удобен. Оно последовательно стремится усыпить, подавить, уничтожить все, что есть воля и свобода ребенка, закалка его духа, сила его требований и стремлений. Послушный, воспитанный, добрый, удобный, но даже мысли нет о том, что он вырастет безвольным в душе и калекой в жизни.

11. Болезненная неожиданность, с которой сталкивается молодая мать, – крик ребенка.

Она знала, конечно, что дети плачут, но, думая о своем ребенке, она это упустила и ждала от него одних только очаровательных улыбок.

Она будет удовлетворять его потребности, она будет воспитывать его разумно, современно, под руководством опытного врача. Ее ребенок не должен плакать.

Но приходит ночь – и мать ошеломленная, с живым эхом пережитых ею страшных часов, которые тянулись веками. Только-только вкусила она сладость бестревожной усталости, заслуженный отдых после исполненной работы, после отчаянного усилия, первого в ее утонченной жизни. Только-только поддалась она иллюзии, что все закончилось, потому что Он – другое ее «я» – уже сам дышит. Погруженная в тихие воспоминания, она способна лишь задавать природе полные таинственного шепота вопросы, даже не требуя ответа на них.

Как вдруг…

Деспотичный вопль ребенка, который чего-то требует, на что-то жалуется, домогается помощи, – а она не понимает.

Бди!

«Да я не могу, не хочу, не знаю…»

Этот первый крик при свете ночника – объявление борьбы двух жизней: одна – зрелая, вынужденная уступать, отрекаться от себя и жертвовать – защищается; другая – новая, молодая – отвоевывает свои – собственные – для себя права.

Сегодня ты еще не винишь его: он не понимает, он страдает. Но на циферблате времени есть в будущем час, когда ты скажешь: и мне плохо, и я страдаю.

12. Бывают дети, которые плачут мало, – тем лучше.

Но есть и такие, у которых от крика набухают вены на лбу, вздувается темечко, багрянец заливает лицо и голову, синеют губы, дрожит беззубая челюсть, живот вздымается, кулачки судорожно сжимаются, ножки молотят воздух.

Вдруг он, обессиленный, умолкает с выражением полного смирения, «с упреком» смотрит на мать, щурит глазки, умоляя сон прийти.

Несколько неглубоких вздохов – и снова такой же или даже еще худший приступ плача.

Могут ли выдержать такое крохотные легкие, маленькое сердечко, юный мозг?

Спасите, врача сюда!

Через тыщу лет врач приплелся, со снисходительной улыбкой слушает про ее страхи, такой чужой, неприступный, профессионал, для которого ее ребенок – один из тысячи. Он пришел, чтобы через минуту уйти к другим страданиям, выслушивать другие жалобы, пришел теперь, когда на дворе день и все кажется веселее: потому что солнце, потому что по улицам ходят люди; пришел, когда ребенок как раз уснул, вымотанный бессонными часами, когда не заметны слабые следы чудовищной ночи.

Мать слушает врача, иногда слушает невнимательно. Ее мечта о враче-друге, наставнике, проводнике на тернистом пути бесповоротно рухнула.

Она вручает ему гонорар и вновь остается один на один с горьким опытом, что врач – это равнодушный, посторонний человек, который не поймет ее. Да он и сам к тому же ни в чем не уверен, ничего определенного не сказал.

13. Если бы молодая мать знала, что решают эти первые дни и недели не столько для здоровья ребенка сегодня, сколько для будущности обоих!

А как легко их упустить и испортить!

Вместо того чтобы убедиться и примириться с тем, что точно так же, как для врача ее ребенок интересен лишь как источник дохода или средство удовлетворения тщеславия, так же и для мира он ничто, что дорог и ценен он только для нее одной…

Вместо того чтобы примириться с современным состоянием науки, которая догадывается, пытается узнать, изучает и продвигается вперед, что-то знает, в чем-то помогает, но не дает гарантий…

Вместо того чтобы мужественно признать: воспитание ребенка – не приятная игра, а работа, в которую нужно вложить усилия бессонных ночей, капитал тяжелых переживаний и множество размышлений…

Вместо того чтобы переплавить все это в тигле чувства в трезвое понимание, без иллюзий, без детской обиды и самолюбивой горечи, – она способна перевести ребенка вместе с кормилицей в самую дальнюю комнату, потому как она «не в силах смотреть» на страдания малыша, «не в силах слушать» его болезненный зов. Она будет вновь и вновь вызывать врача и врачей, не получая никакого опыта, – замученная, ошеломленная, отупевшая.

Как наивна радость матери, когда она понимает первую невнятную речь ребенка, угадывает его перепутанные и недоговоренные слова.

Только теперь?.. Только это?.. Не больше?..

А язык плача и смеха, язык взглядов и гримас, речь движений и сосания?

Не отрекайся от этих ночей. Они дают то, чего не даст никакая книга, ничей совет. Потому что ценность их не только в знаниях, но и в глубоком духовном перевороте, который не дает вернуться к бесплодным размышлениям «что могло бы быть, что должно быть, что было бы хорошо, если бы…»; они учат действовать в тех условиях, которые есть.

Во время этих ночей может родиться чудесный союзник, ангел-хранитель ребенка – интуиция материнского сердца, ясновидение, которое складывается из испытующей воли, исследовательской мысли, незамутненного чувства.

14. Иногда случалось: вызывает меня мать.

– Ребеночек-то вообще-то здоров, с ним ничего такого. Только вот я хочу, чтобы вы его осмотрели.

Осматриваю, даю несколько советов, отвечаю на вопросы. Ребеночек-то здоровый, милый, веселый.

– До свиданья.

И в тот же вечер или наутро:

– Пан доктор, у него жар.

Мать заметила то, чего я, врач, не сумел заметить при поверхностном осмотре во время короткого визита.

Часами склоненная над малышом, не зная методов наблюдения, она сама не ведает, что именно она заметила; не доверяя себе, она не смеет признаться в своих тонких наблюдениях.

А ведь она заметила, что у ребенка пока без всякой хрипоты, но голос какой-то севший, что он агукает меньше или тише. Вот он вздрогнул во сне сильней, чем обычно. Проснувшись, рассмеялся, но не так живо, как обычно. И сосал он медленнее, с длительными перерывами, словно рассеянно. Похоже, он гримасничал, когда смеялся, – или это только показалось? Любимую игрушку сердито отшвырнул – почему?