Воспитанник орков 1 (СИ) - Страница 1

Поэты любят сравнивать цвет предрассветной воды моря Вотрон со цветом стали, олова и, даже с отблеском ломаного чугуна. Словом — чего-то холодного и металлического. Звучит красиво, но знающий человек лишь ухмыльнется, прочитав подобный эпитет, поняв, что художник слова ни разу в жизни не был на море Вотрон, почерпнув сведения, наблюдая теплый Петронелл, а потом перенес действо на берега северного моря. На самом-то деле, на рассвете никто не разглядит цвет воды из-за густого тумана, давившего на поверхность и прикрывавшего собой все выступающие скалы, прячущий под серым покровом отмели и прибрежные косы.

Никто толком не может объяснить — откуда берется прибрежный туман? Не то от самого моря, не то от ядовитых болот на Западе, где живут ликантры, странные существа — полуоборотни, полумаги. Явление ли это природы, или злой умысел коварного колдуна?

Ни один рыбак не выйдет в море на рассвете, ни один лоцман не возьмется провести купеческие корабли вдоль берегов Вотрона. В густой дымке не помогает ни опыт, ни карты, ни подробнейшие лоции. А если какой-то дурак (а им, как правило, везет!) умудрится остаться в живых, не пропоров днище судна о скалы, не сев на мель, он может оказаться совсем у других берегов, гадая — куда пропали недели, а то и месяцы. В открытом море туман не страшен и, потому, если кого-то угораздило подплыть к берегам моря ночью, лучше залечь в дрейф и подождать, пока новое солнце не прогонит старый туман.

Даже чайка в предрассветной мгле предпочитает отсидеться на бережку, чтобы дождавшись слабых лучей восходящего солнца, набивать прожорливый зоб свежей рыбой.

Не боится тумана только косатка, умело лавирующая между скал, выискивая добычу — будь то косяки рыбы, или рыбак, посмевший выйти в туманное море.

Но кроме косаток в загадочный морок не боятся выходить корабли норгов. Отребье, живущее на Одиноких островах, в самом сердце моря Вотрон, не боится ни ураганного бализарда, способного отправить на дно целый флот, ни вихрей вайрги, переносившего с места на место дюны, ни туманов. Норги, атакуя купеческие корабли и нападая на прибрежные поселки, не брезгуют никакой добычей — будь то драгоценные ткани, сотканные дворфами из снов и тончайших золотых нитей или обрывки рыбачьих сетей, сплетенные из водорослей; волшебное стекло гномов Скаллена или плошки поморов, выдолбленные из дерева; звонкая сталь, откованная в Волкане или рыболовные снасти, выточенные камнем из ракушки. Все имеет свою цену и свой спрос!

Никто и никогда не видел живого норга (впрочем, мертвого тоже). Попадались счастливцы, узревшие вдалеке хищные контуры их судов, напоминающие тела стремительных косаток и, сумевшие уцелеть. Капитаны, завидев вдали черно-белые паруса, ложились в дрейф и смиренно ждали, а при удаче, если норги не проявляли к ним интереса, икали от счастья. Пираты никогда не оставляли живых свидетелей.

Последняя борть оказалась пустой — только сухая пчелиная шелуха с паутиной. Может, померзли пчелы за зиму, а может, умерли от какой—нибудь болезни или завелся у них паразит, поедающий тельца изнутри? Был бы отец, сказал бы точно. Данут вздохнул — зря только костер разводил и напрасно лазал на дерево, хотя в глубине души парень и был рад — за две недели, что провел в лесу, удалось набрать столько меда и воска, что дай—то Единый дотащить все до дома.

В это лето отец отправил парня в лес одного, решив, что сын сам должен справиться. И, чего не справиться? Лось здоровый, семнадцать лет стукнуло. Столько раз ходил вместе с отцом на охоту, за медом, знал и свои борти, и чужие и, вроде бы, научился отличать собственных пчел от диких. В этом году даже не пришлось обматывать лицо тряпками — не то привык, не то пчелы стали кусать не так больно. Людей в лесу тоже не стоило опасаться. Свои не страшны, а чужие сюда не заходят. В самом начале, когда они только—только начали собирать мед, отец опасался, что их борти может кто—то «почистить». Но за все годы такого ни разу не случалось. Не принято было брать чужое — ни борти, ни сети, ни ловушки. Были, конечно, иные любители дикого меда — медведи, но они к ставленым бортям не подходили, предпочитая добывать сладости в дуплах. А коли, придется пересечься с лесным хозяином, так можно рогатиной отмахаться (а не поймет, так можно на ту рогатину косолапого и насадить), а волки по летнему времени добрые. Был слух, что где—то живет великан — не то тролль, не то огр—переросток, но одиночка не станет пакостить в дне пути селения поморов, привычных к битью китов. Было не так давно — забежали в поселок не то пять, не то шесть одичавших гоблинов. Уйти сумел лишь один. Остальные же были быстро опутаны сетями и скинуты в море. Треске, ей все равно, кого жрать — хоть селедку с килькой, хоть гоблинов.

Парень легко соскользнул по стволу вниз, старательно затоптал тлеющие угли и, убедившись, что все потушено, зашагал в сторону зимовки — небольшого домика, построенного отцом много лет назад. За то время, что он провел в лесу, снимая медовые рамки с собственных бортей, отыскивая дикие, юноше порядком поднадоел и лес, и запах меда. Но теперь дело близится к концу. Осталось всего ничего — увязать, как следует, мед и воск, припрятать медогонку и нарубить кустов для волокуши. Да, еще надо снять с себя заскорузлые от меда и сосновой смолы рабочие штаны и рубаху. Поначалу Данут хотел выбросить старую одежду, но передумал. Не так уж много у него барахла, чтобы выбрасывать. Если не в носку, так для чего иного сгодится. Очистив, насколько смог, спрятал в ухоронку.

Переночевав, Данут начал собираться. Подумав, решил оставить половину воска в лесу — вернется за ним потом, можно не одному, а с Антюшкой, малолетним приятелем, приходившимся ему ... (да, а кем приходится ему пацаненок, родившийся от родного отца, но считавшимся сыном другого?). Ну да какая разница. Своего неназванного братишку Данут очень любил, всегда заступался за него и старался чем—нибудь побаловать — сделать игрушку, отыскать замысловатый сучок в лесу или выловить красивую раковину. А уж сам Антюшка ходил за Данутом словно собачонка. Он и в лес порывался идти со старшим другом, только незадача — упал с валуна и зашиб ногу.

Данут шел по едва уловимой тропке, пробитой кабанами в густом подлеске, рассчитывая, что вечером, как выйдет в поселок, успеет еще повидаться с Ластей — первой деревенской красавицей. Для нее был припасен самый—самый вкусный мед, (пчелы его собрали с цветов акации!) залитый не в кожаные меха, а в стеклянную — не зеленоватого стекла, а прозрачного — очень дорогую посудину. Эту скляницу Данут в прошлом году выменял у заезжих купцов на пригоршню речного жемчуга. Отец посмеялся, говоря, что за жемчуг в городе можно выменять десять таких посудин. Ну, так то в городе, до которого пять дней пути лесом. Да и жемчуг не стоил ничего. Подумаешь, два дня нырял. Для Ласти, например, он нырял целую неделю. Захоти — девушка могла бы увешаться бусами с ног до головы, вот только ее матушка Кастуня, по прозвищу Бельчиха, отобрала у дочери половину жемчуга и поменяла его на всякую дребедень — кувшины, горшки и, кажется, пуховую перину. Данут даже обиделся, но Ластя шепнула, что Кастуня старается не для себя, а для них — собирает приданное. Вот об этом—то Данут еще не думал. Нет, он собирался жениться на девушке — сколько можно таскаться по кустам, пора бы по—человечески, на постели, но семейная жизнь — это не только красивая женщина рядом, а еще и свой дом, хозяйство. Понадобятся и ложки, и плошки, и поварешки. А там, глядишь, дети пойдут, нужно о них заботиться. А стоит ли заводить собственный дом? Может, лучше остаться с отцом? Места хватит и Ласте, и будущим внукам, да и отцу будет легче. Милуд Таггерт, хотя и заткнет за пояс любого из рыбаков и охотников за китами, не молодеет.

Мысли перешли к отцу. Как он там? Не беспокоят ли раны? Данут очень гордился отцом, считая его героем. Еще бы! Милуд сражался в Аркалльской битве под знаменами самого Бельтрана, порубив несметное количество орков и еще больше ходячих мертвяков. В детстве Данут играл в собственного отца, врубаясь в заросли крапивы, представляя себе полчища Шенны — армии орков и мертвяков! Эх, сколько деревянных мечей было переломано в боях с лебедой... А как—то на рассвете мальчишка чуть не утащил настоящий — отцовский меч, чтобы разделаться с коварной Миррой Банши, предводительницей Холодного воинства! Клинок был так тяжел, что Данут уронил его на дощатый пол, разбудив отца.