Восьмая нога бога - Страница 7
– Я принес тебе листок с записанной на нем балладой – такие продают на каждом углу по медному грошу за штуку, – однако этот я отыскал в лавке старьевщика на Зыбучих-Песках-Эвона-Где, самом западном острове Минускулона. Как ты увидишь, если купишь его у меня, на нем не вся баллада, а лишь фрагмент: четыре полных катрена и первая строка пятого. Учитывая обычные размеры таких листков, можно сказать, что тут не хватает нескольких четверостиший. Судя по почерку, могу предположить, что переписчик был из Колодрии, но утверждать не стану. Однако сам по себе этот листок никогда не привел бы меня сюда. Но два или три месяца спустя мне довелось пересекать Большое Мелководье – как ты понимаешь, спешить мне было некуда, я странствовал скорее удовольствия ради, чем с какой-то определенной целью, – где до меня стали доходить настойчивые слухи касательно твоего народа. Вкратце суть их была такова: пройдет совсем немного времени, и двери золотых подвалов Хагии распахнутся, никем не охраняемые.
– Говоришь, ты слышал это от многих? – По глазам Паанджи Пандагона было видно, что нетерпение борется в нем с вежливостью. Слухи.
– В Люлюмии мне довелось услышать, как два старых портовых грузчика делились этой информацией с другими. В лебанойской таверне торговец полипами, который сидел за соседним столиком, нашептывал об этом своей сестре, шлюхе. На пароме, перевозящем любителей азартных игр в Гламару, я подслушал, как один вор за чаркой вина делился новостью с другим. Слухи, Первосвященник, если, конечно, уметь отличать зерно истины от прикрас молвы, могут оказаться творимой Историей.
– Ты прав, разумеется. «Двери золотых подвалов Хагии распахнутся, никем не охраняемые…» Н-да… зловещее предсказание, не так ли? Ну, так, может, ты позволишь?.. – И он протянул руку за пергаментом.
Я передал ему листок, на котором было написано следующее:
С серьезным видом Пандагон читал и перечитывал эти строки, пока наконец его плечи не приподнялись, как у человека, пытающегося справиться с легким приступом малодушия или тревоги.
– Что все это означает, я, по большому счету, не пойму, но общий глумливый тон стихотворения, примечательное сочетание насмешки и угрозы… в высшей степени меня тревожат.
– Значение стиха темно и для меня, Первосвященник. Сколько бы я ни пытался постичь его смысл, у меня ничего, или почти ничего, не выходит. Однако во всех этих сплетнях повторялось одно имя: Пам-Пель. Правда, какое отношение оно имеет к стихам, я тоже не знаю. Могу лишь предположить наличие некой связи между именем и вот этими малоизвестными строками Таргвада: «…покуда глад его предвечный не был побежден напором того врага, с которым рядом сам он быстротечен…»
– Да… А знаешь ли ты, мой честный Ниффт, что я был возведен в священническое достоинство лишь прошлой осенью?
– Мне доводилось слышать, что твое назначение на эту должность состоялось совсем недавно.
– Суть в том, что при обычном ходе вещей даже человек, занимающий тот пост, на котором нахожусь сейчас я, – то есть верховный жрец моей страны, – даже Первосвященник главного святилища… Но прости меня. Надеюсь, мой переход на личные темы не истощит преждевременно твоего терпения? Быть может, у тебя есть еще какие-нибудь дела, которым ты желал бы…
– Почту за честь быть посвященным в твои размышления, которые к тому же представляют для меня большой интерес, уверяю.
– Ну так вот, непосредственное общение с А-Раком – большая редкость даже для того, кто занимает мой пост. Во время Жребия Самой Короткой Ночи – до которого, кстати, осталось всего два дня – я ожидал впервые ощутить прикосновение мысли моего великого патрона, ибо во время этого торжественного события он говорит со всеми собравшимися без исключения; однако даже тогда непосредственное его ко мне обращение вовсе не является обязательным. Но сегодня я впервые осознал, что я и в самом деле Первосвященник: я хочу сказать, что сегодня с неведомой доселе ясностью ощутил весь груз ответственности, которую я принял на себя вместе с этим саном и о которой раньше мог лишь догадываться. Часа не прошло с тех пор, как я во время утреннего Славословия услышал голос бога, обращенный прямо ко мне из алтарных глубин. Он распорядился, чтобы сегодня с наступлением темноты я пришел на Стадион и встретился с ним один на один. В анналах нашей веры не зафиксировано упоминаний о подобном событии.
Я дал Пандагону понять, что его сообщение повергло меня в должный трепет, но ничего не произнес в ответ, чувствуя, что мое молчание скорее заставит его разговориться, поскольку для него сейчас главное – облечь в слова собственные мысли.
– В то мгновение, когда я почувствовал, что бог уходит, на меня вдруг нахлынули странные воспоминания, так давно похороненные в глубинах памяти, что их четкость потрясла меня. Я вспомнил празднество на берегу моря, в далеком детстве: что-то большое и черное вышло из волн, роняя на песок клочья пены, и я позвал других посмотреть, но родители схватили меня с необычайной поспешностью и, запихнув в середину круга, поближе к огню, велели глядеть на языки пламени, и больше никуда. Затем я вспомнил, как мальчиком постарше меня взяли на похороны кузена, но глядеть на покойника было нельзя, потому что его забрал бог, однако я пробрался-таки в комнату, где старшие женщины семейства обмывали его и облачали в погребальные пелены, и, прежде чем меня вытолкнули из комнаты и захлопнули перед моим носом дверь, успел заметить руку, торчавшую из-под покрывала: кости и сухожилия, обтянутые иссохшей, почерневшей кожей. Еще позже, когда юношей я катался с приятелями верхом, один из нас, обогнав остальных, въехал в лесистую ложбинку, откуда тут же донеслись пронзительное ржание его скакуна и его собственные душераздирающие вопли; мы все точно окаменели, а потом, когда способность двигаться вновь вернулась к нам, стыдливым шепотом произнесли имя бога и, повернув лошадей, опечаленные, поскакали домой, сообщить его родителям…
Первосвященник умолк, погрузившись в свои мысли, так что мне пришлось подтолкнуть его.
– Я не совсем понял, что произошло тогда на берегу.
– А-Рак и его отпрыски, хотя и не умеют как следует плавать, все-таки в состоянии охотиться на дне моря и рек. Они стараются не возлагать бремя своего аппетита на какой-то один вид живых существ.
Вопрос, который обычно задают все чужестранцы, – о размерах ежегодной дани человеческих жизней, взимаемой паучьим отродьем неофициально, – так и вертелся на языке, но у меня хватило ума промолчать. Омываемые многочисленными реками плодородные равнины Хагии кишат людьми. В любой другой стране, сравнимой с этим островом по численности населения, ежегодно, по той или иной причине исчезают тысячи людей.
Но даже невысказанный, этот вопрос – о цене Хагианского Договора в переводе на человеческое мясо – все равно продолжал висеть в воздухе. Теперь, когда Пандагон ощутил всю тяжесть ответственности, принятой вместе с высоким постом, в его размышлениях, подумал я, рано или поздно должен наступить момент, когда он поймет, что для нации пастухов Первосвященник и сам является верховным пастырем человеческого стада, хозяин которого – паучий бог.