Воскрешение из мертвых (илл. Л. Гольдберга) 1974г. - Страница 89

— И все-таки это меня не очень убеждает, — упорствует Татьяна. — А ваше мнение, Андрей Васильевич?

— Пожалуй, дед прав, — не очень уверенно произносит Десницын-младший. — Вопрос о «пришельцах», которые будто бы именно духовенству доверили столь важные научные сведения, заслуживает внимания.

— Почему? — удивляется Татьяна. — Насколько мне помнится, христианская церковь считала Землю чуть ли не центром Вселенной и отвергала множественность обитаемых миров.

— Это во времена Джордано Бруно, а теперешние богословы с помощью различных ухищрений доказывают, что множественность миров не противоречит священному писанию.

— Но ведь и материалисты не отказываются от мысли, что могут существовать и другие обитаемые миры?

— Нет, не отказываются, но отвечают на этот вопрос осторожнее. Они говорят, что проблема эта пока не решена и что вообще неизвестно, когда она будет решена. Некоторые не уверены даже, возможно ли ее решение.

— Ну, значит, я очень отстала от современной науки. Сейчас так много говорят и пишут о «пришельцах» и не только фантасты… Даже документальные фильмы появились…

— Серьезные ученые опровергают эти предположения, — поддерживает внука Дионисий. — Один из очень уважаемых астрофизиков заявил даже, что хоть и страшно сказать, но жизнь во Вселенной, в частности разумная жизнь, явление редчайшее, возможно, уникальное.

— А не ухватятся за это богословы?

— Наших, отечественных, это пока не очень волнует, — говорит Дионисий, — а западные, как я уже сказал, утверждают возможность множественности миров, населенных разумными существами.

— Между прочим, меня лично тоже волнует вопрос: одни мы во Вселенной или не одни? — не то в шутку, не то серьезно замечает Татьяна. — Я очень довольна, что попала в ваше просвещенное общество и могу об этом поговорить.

— Вы сильно преувеличиваете нашу компетентность в этом вопросе, — довольно улыбается Дионисий. — В Москве вы могли бы поговорить на эту тему с более сведущими людьми. А мы, я, в частности, что же могу вам сказать? Думаю, однако, что мы во Вселенной не одни, просто расстояния грандиозны. Никакой жизни не хватит, чтобы космические «братья по разуму» могли летать друг к другу в гости.

— А если бы удалось достичь бессмертия? — спрашивает Андрей.

— Едва ли это достижимо, — задумчиво покачивает головой Дионисий. — Да и зачем? По-моему, бессмертие отняло бы что-то у жизни, лишило бы ее чего-то…

— Вы очень хорошо сказали, Дионисий Дорофеевич! — восклицает Татьяна. — Разве дорожили бы мы так жизнью, если бы были бессмертны? Померк бы и подвиг во имя жизни других людей.

Как только Корнелий Телушкин поселяется в особняке архиерея Троицкого, он сразу же приводит туда Маврина, который до сих пор жил у местного гравера. Вадим не только ночевал в его квартире, но и прошел «ускоренный курс», как выразился Корнелий, граверной техники. Гравер, правда, сказал Телушкину, что успехами Маврина он не очень доволен из-за его невнимательности.

Вадим в самом деле все еще сонный какой-то, равнодушный ко всему. Но не ругать же его за это? «Отец Феодосий» достаточно опытный психолог, чтобы не понимать, что этим от Вадима ничего не добьешься. Тут нужно терпение, тонкое воздействие на его травмированную психику.

— Я понимаю твое горе, — тихим, задушевным голосом говорит он Маврину. — Оно приглушится не сразу. Пройдет время, и немалое, прежде чем зарубцуются твои душевные раны. Но если будешь думать только об этом, можешь серьезно заболеть. Тут у нас тихо, спокойно, душа твоя оттает, очистится от всего мелкого, житейского…

— Очень тебя прошу, Корнелий, — прерывает его Вадим, — не надо со мной так…

— У меня тоже просьба: называй меня, пожалуйста, не мирским моим именем, а Феодосием.

— «Отцом Феодосием»? — вяло усмехается Вадим.

— Можешь просто Феодосием. Приобщать тебя к вере во всевышнего я не собираюсь. Так что ты не думай…

— Я и не думаю. Я сейчас ни во что уже…

— Не торопись. Время — хороший лекарь. Оно и вылечит и веру даст. Не обязательно в бога.

— Ты-то сам как?… Веришь ли?

— Я многое испытал, Вадим, — вздыхает Корнелий. — Такого хлебнул, что и врагу не пожелаю. Но там, в тех местах, где отбывал свой срок, монашек один сидел за убийство, а точнее, за соучастие в убийстве. Так вот он не только искренне, а прямо-таки истово верил. Из-за этого и на преступление пошел. Он мне ежедневно тихим, вкрадчивым голоском твердил: «Уверуй — полегшает. По себе знаю. Не размышляй, а слепо, без оглядки, и вот увидишь…» И что ты думаешь? Увидел! «Прозрел», как сказал тот монашек. Опустошенная душа моя перестала ныть, давая о себе знать, «полегшало»…

— И все-таки ты оставь меня в покое, Корнелий…

— Я же просил…

— Извини, Феодосий, и не лезь больше в душу. Это все, что мне нужно. Не сочувствуй и не утешай. Я сейчас вроде мертвеца. Потому и ушел от хороших людей. Они не оставили бы меня так, начали бы возвращать к жизни, а у меня нет сил для этого. Говори теперь, что делать нужно. Работать буду добросовестно, а в остальном оставь меня в покое. Заточи в какую-нибудь келью и требуй, что надо.

— Будешь работать в подвале, темном как могила. Это твердо могу обещать.

— А инструменты?

— Все будет, составь только список. Есть еще вопросы?

— Граверному делу зачем меня учил? Я ведь лекальщик.

— У тебя руки золотые, ты все сделать сможешь.

— К сожалению, не все. Вот Олег Рудаков или Анатолий Ямщиков, те действительно все могут.

— Обойдемся без них. Ты и сам отличный мастер, только цены себе не знаешь. Справишься с работой и один. Тебе ведь нужны тишина и уединение.

— А начальство твое в курсе?…

— Конечно! Ты ни в чем не сомневайся, тут никакой уголовщины. Сам ректор семинарии с тобой завтра, а может быть, даже сегодня поговорит.

— Я и так тебе верю, не надо мне никакого ректора. Дай только поскорее какое-нибудь дело, чтобы забыться, а то с ума сойду.

— Дело будет нелегким, не дрова пилить. Придется думать, соображать, как сделать поточнее. Буквы будешь резать из металла. Староцерковнославянские, какими печаталось когда-то священное писание. Сейчас таких ни в одной типографии нет. Они нам необходимы для…

— Мне неважно, для чего, лишь бы честная работа была. И чем труднее, тем лучше, чтобы целиком в нее…

— Именно такая тебе и предстоит.

— А искать меня тут никто не будет?

— Ты тут, как на том свете.

— Спасибо, Феодосий. Пища тоже пусть будет самая простая, как в монастырях.

— Ладно, будет по-твоему.

Корнелий показывает Вадиму его комнату, приносит постельное белье, пытается постелить, но Вадим вырывает у него простыню и одеяло.

Оставив Вадима одного, Корнелий невесело думает:

«Испортился парень. Не тот уж, что был…»

— Почему все-таки Татьяна Петровна уехала так скоро? — спрашивает внука Дионисий. — Не обиделась ли на нас? Всего три дня побыла.

— По-моему, мы не дали ей никакого повода к обиде. Просто ей тут пока нечего делать. А вы ей очень понравились. Сама мне в этом призналась, — посмеивается Андрей.

— Ты знаешь, овдовев много лет назад, я стал закоренелым холостяком, — оживленно говорит Дионисий. — Но если бы в свое время встретилась мне такая женщина, ей-богу, я бы… Э, да что теперь об этом! Надеюсь, что она еще к нам приедет? Удивительное, чудоподобное явление — женская красота, если настоящая, конечно, не косметическая. Красивый мужчина, по-моему, просто вульгарен…

— Вы, наверное, имеете в виду не красавца, а красавчика?

— Вообще мужчине быть красивым ни к чему. Он должен быть мужественным, зато, когда появляется красивая женщина, все преображается вокруг. Даже циники становятся вдруг застенчивыми, а порядочные мужчины — рыцарями. Женщины таким красавицам не завидуют, а просто цепенеют перед ними. Но уж и она должна держаться как царица. Чуть позволила себе не то, и все — прахом!…