Воскресшая душа - Страница 17
– Пойми меня, Соня! – взволнованно заговорил граф. – Ты чуткая, добрая, ты все сейчас поймешь…
– Но пока ничего не понимаю, а только вижу, что вы плачете! Пожалуйста, вот мой платок! Потом, у меня с собой валерьянка, спирт… Я как будто предвидела подобную сцену.
– Не надо, Соня, таких слов, умоляю, не надо!
– Но вы все-таки должны сказать, чем я вам не угодила?
– Не ты, дорогая, бесценная, вовсе не ты! Я сам себе не угодил… Войди в мое положение, погляди на меня со стороны. Ведь не мы вместе, а я при тебе… Понимаешь, что я хочу сказать: я при тебе то же самое, что твоя Настя, кучер…
– Не понимаю, ничего не понимаю!
– Ну как же не понимаешь? Ты взяла меня. Вспомни, я живу на твой счет с того дня, как вышел из больницы. Все – твое! Ты тратишь на меня свои деньги, тратишь щедро… Даже тогда, на огороде, я этим несчастным людям дал твои деньги. А я… я по-прежнему – нищий и… и…
– Ах, вот ты про что! – воскликнула ласковым голосом Софья. – А я-то думала!… Ах ты, дурашка милый!… И это тебя могло взволновать? Да разве все, что есть у меня, не твое? А мне покойный Козодоев по завещанию оставил все свое состояние. Тебе это известно?
– Нет!
– Так вот теперь знай! Ты – мой, мой навеки… Мы крепко связаны и нашим грустным прошлым, и сегодняшним днем. Не смей беспокоить меня своими глупыми бреднями!
– Соня! – воскликнул граф. – Так вот ты какая добрая!
– Нет, ваше сиятельство, нет, злая я, страшная, свирепая! Вот я вас накажу сейчас, строго накажу, чтобы вы не смели обижать меня в будущем! – воскликнула Софья, и ее руки обвились вокруг шеи мужа, а на его лоб, щеки, губы посыпались горячие поцелуи.
Нейгоф чувствовал, что все купе кружится перед его глазами. Стук колес звучал где-то совсем далеко; восторг, невыразимое блаженство широкой волной вливались в его душу.
– Ну, довольно! – отпустила его Софья. – Что, милостивый государь? Видите, какая я злая?
Михаил Андреевич опустился перед ней на колени и с благоговением прильнул губами к ее руке.
– Ненаглядная, счастье мое, – задыхаясь от волнения, шептал Нейгоф.
– Что теперь: рай? ад? – засмеялась Софья.
– Рай! Восхитительный рай!
– Прекрасно, очень рада! А теперь, ваше сиятельство, нет ли еще вопросов, которые могли бы мне грозить повторением устроенной сцены? Лучше сразу разрешить все.
– Есть, Соня, – ответил граф. – Ты только не сердись… Ответь мне прямо, как это достойно твоего сердца.
– Без предисловий, я жду!
Голос Софьи теперь был резок и даже груб.
– Видишь ли, Соня… Ты не подумай, что у меня на уме что-нибудь дурное… Нет, нет! Но все-таки мне хотелось бы знать, кто эти молодые люди – Куделинский, Марич, шафера… в особенности Куделинский…
Софья опять рассмеялась, но на этот раз не так искренно.
– Это мне нравится! – воскликнула она. – Мой супруг уже ревнует!…
– Соня! – попробовал остановить ее Нейгоф.
– Да что тут! Ты спроси, сколько раз я видела этих господ? Марича я вижу всего второй раз в жизни, а Куделинского видела чаще… Это клиенты моего покойного благодетеля… Они бывали у него, так как же я могла не видеть их? Я никогда не говорила с ними иначе, чем с гостями. Если я пригласила их быть нашими шаферами, то лишь потому, что никого более не знаю. А эти люди мне хоть по фамилиям известны… Третьего, Квеля, я совершенно не знаю… А ты… ты… ревнуешь меня, свою молодую, маленькую женушку, к первым встречным… Грех тебе!
И вдруг Софья заплакала.
– Милая, да я не хотел обидеть тебя! – воскликнул граф и заплакал сам, стоя на коленях и смотря на жену снизу вверх влюбленными глазами.
– Станция Любань! – раздался у дверей купе окрик кондуктора, сразу нарушивший идиллическое настроение супругов. – Поезд стоит двадцать минут!
– Мы выйдем, – встрепенулась Софья. – Право, ты обидел меня, Михаил.
– Дорогая, разве я хотел…
– Все равно!… Я прощаю тебе, потому что ты не знаешь меня. Но в будущем воздержись. Мне… очень больны твои подозрения.
Замигали фонари станционной платформы. Задребезжали свистки. Поезд стал.
Михаил Андреевич и Софья вышли из вагона, и тут же Нейгофу бросилась в глаза красивая, самоуверенная физиономия Куделинского, разговаривавшего с начальником станции.
Станислав Федорович увидел их.
– Верный дружка все-таки проконвоировал молодого князя и княгиню! – воскликнул он, бросаясь с объятиями к Нейгофу. – Хорошо доехали?
– Вы как здесь? – удивился граф.
– С этим же поездом… вскочил в вагон после третьего звонка… Двойная плата и прочие пустяки. Зато убежден, что все благополучно… Софья Карловна, ручку!
Нейгоф невольно устремил взгляд на Софью. На ее лице было недовольное, даже брезгливое выражение.
– Михаил, вернемся в вагон, – произнесла она, беря под руку мужа.
– Но ты хотела прогуляться?
– Нет, холодно! Прошу тебя. Мое почтенье, месье Куделинский!
Она первая вошла в вагон. Граф, холодно простившись со Станиславом Федоровичем, последовал за ней.
Куделинский остался на платформе.
– Ай да Сонька! – проговорил он вполголоса. – Ну и молодец! Какое самообладание! Посмотрим, что это она мне в руку сунула?
Он разжал ладонь. Там был клочок бумаги.
„Больше не показывайся. Опасно. Теленок брыкается. Справлюсь одна!“ – было написано на нем.
XVII
Поезд уже скрылся в ночной мгле, а Куделинский все еще стоял на платформе и смотрел ему вслед.
„Да, – думал он, – игра заканчивается… выигрыш почти в наших руках… в наших, в наших… Но почему не в одних моих?“
Неожиданное прикосновение к плечу заставило его вздрогнуть.
– Не вы ли господин Куделинский, Станислав Федорович, будете? – раздался позади него мужской голос.
Станислав обернулся и увидел станционного телеграфиста.
– Да, я Куделинский, – объявил он.
– Из Петербурга? – последовал новый вопрос.
– Да? Вам – телеграмма… вслед отправлена. Пожалуйте в контору.
Телеграфист и Куделинский прошли в вокзал.
В телеграфной конторе Станиславу Федоровичу была передана телеграмма. Взглянув на нее, он побледнел.
– Не хотите ли воды? – любезно предложил начальник телеграфа, заметив перемену в лице адресата.
– Нет, благодарю вас, – приходя в себя, ответил Куделинский. – Скажите, когда проходит курьерский?
– В Москву?
– Да.
– В двенадцать ночи.
– А ближайший поезд в Петербург?
– Чудовский, в четыре утра с минутами…
– Благодарю вас. Кажется, здесь я могу на воздух выйти? – указал Станислав Федорович на дверь, противоположную той, через которую он вошел в контору.
– Можно и здесь, хотя это, так сказать, служебный ход… Но все равно… Павел, отвори господину!
Куделинский очутился на морозном воздухе.
– Проклятый, проклятый! – гневно шептал он, шагая по платформе. – Ведь так все может погибнуть… Он следит не за нами, а за этим кисляем, но может наткнуться и на нас. Тогда все пропало! Э, да ничего! Смелее, Станислав, игра стоит того, чтобы из-за нее сжечь еще одну свечу… Смелей! Но как лучше действовать? Этот Кобылкин – продувная бестия…
Куделинский задумался.
Не он один в скором поезде провожал чету новобрачных. Когда поезд тронулся, на площадку заднего вагона с противоположной стороны вскочил Кобылкин.
– Куда? – кинулся к нему тормозной кондуктор. – Нельзя так!
– Те-те-те! Как же это, милый человек, нельзя? – возразил Мефодий Кириллович. – Если я здесь, стало быть, можно!
– По правилам не полагается… Непорядок-с! – заговорил тормозной. – К старшему пожалуйте!
– Зачем, друг сердечный?
– Представить вас необходимо… Не сталкивать же!
– Зачем сталкивать? Я законный пассажир, не «заяц» какой-нибудь… Удостоверение на проезд до Любани от начальника станции имею.
– Так зачем же прыгать-то?
– А так нужно было. Ведь при этом вагоне есть служебное отделение?