Восковые фигуры - Страница 79

По берегу озера шла заросшая травой тропинка без свежих следов присутствия человека. Какая благодать! Жестяным скрежетом отзывалась осока, когда ее трогал ветер. Стараясь не обрезаться, он вошел босиком поглубже, пока не почувствовал под ногами песчаное дно. Ближе к середине вода была холодна, видимо, из-под земли бил родник. Тогда он по-мальчишески быстро разделся и нырнул в глубину, не закрывая глаз, и на минуту или две словно погрузился в сказку. А когда вынырнул, усталости как не бывало. Нагретая солнцем трава сочно благоухала. Мир был бы извечно прекрасен, если бы не пытались его изменить и переделать по-своему. Раскинув руки, Михаил лежал на спине, думая. Плыли облака по бездонно синему небу, ветер легкими порывами трогал лицо, напоминая ласковые прикосновения любопытных детских пальчиков.

Сил прибавилось. Он вскочил, оделся, побежал по узкой тропинке в сторону леса. Оглянулся на миг — позади, за деревьями, громоздилась тюрьма, сейчас она казалась далекой и нереальной. Как бы уходя от воображаемой опасности, играя с ней, он ускорил бег до свистящего дыхания в горле, до хрипа, до острого жжения в груди, пока наконец в сладостном изнеможении не бросился на землю, раскинув руки и прижавшись к ней лицом, как прижимаются к теплой груди возлюбленной в минуты счастья… Да, он был почти счастлив, освободившись, пусть на время, от чужой и враждебной воли. А когда, опьяненный ароматом леса, поднял голову, то с трудом поверил глазам: перед ним лежала, нежилась в солнце и знойно одуряюще пахла земляничная поляна… И в густой траве, и на жарких плешинах вокруг пеньков — всюду горели рубиновые россыпи, будто щедрая рука разбросала их горстями, не жалея. Михаил долго ползал на коленях, засовывая в рот пригоршнями сочные душистые ягоды и дивясь тому, что такая вот благодать возможна в самом городе, неподалеку от шоссейной дороги, откуда доносился приглушенный гул проходивших мимо машин. Он готов был поздравить себя с открытием необитаемого острова, благословенного рая, если бы взгляд его не скользнул вверх. На прибитой к столбику доске были аккуратно нарисованы череп и кости, а надпись гласила: «Человек, ни с места! Твой следующий шаг будет стоить тебе жизни!» А дальше, скрытые в кустах, виднелись нотные линии колючей проволоки, доносился мелодичный музыкальный звон — так гудит над ульем пчелиный рой: ток высокого напряжения.

Он лежал на теплой земле, не шевелясь, и в этот миг не сознанием, не слухом, а сердцем услышал внутри себя голос Уиллы: она звала его настойчиво, словно моля о помощи, о спасении, как в тот первый раз, когда он отважился приехать к ней ночью.

— Уилла, любовь моя, я слышу тебя, слышу! — жарко шептал в ответ Михаил, не в силах представить себе обстоятельств ее теперешней жизни, но чувствуя — что-то случилось, она в беде и нуждается в нем.

Теперь он думал только об одном: как разорвать бессрочность своей тюремной отсидки, вырваться на волю хоть ненадолго, побег что ли совершить? А там будь что будет!

Герт превосходно провел ночь. Какой-то разгильдяй-хозяйственник если и не спас ему жизнь, то по крайней мере отсрочил конец. Божественное ложе из нескольких тюков чистого белья, по счастливой случайности обнаруженного в кладовой и, слава Богу, еще не съеденного крысами, подарило узнику долгие часы покоя и размышлений. Герт блаженствовал в эту ночь, усталое тело его отдыхало, он позволил себе хотя бы на время сбросить напряжение и расслабиться.

А между тем время шло, сквозь закрытые тяжелыми ставнями окна пробивался свет, за стеной слышались приглушенные голоса людей, а про узника, казалось, забыли все. Кладовщик, поехавший получать белье, где-то застрял, возможно, решил, что не имеет смысла в пятницу, накануне выходного дня, возвращаться обратно в тюрьму. Да и оруженосцы его куда-то запропастились. Лежа в полумраке вещевого склада, Герт, конечно, не подозревал, что оба стража в этот момент отбывают на гауптвахте наказание.

Несчастливый был этот день. Не успели добраться до буфета, чтобы по паре бутылок пива пропустить, как вдруг откуда ни возьмись — сам начальник тюрьмы. Поинтересовался, как дела, и кривозубый доложил с перепугу, что, дескать, все в порядке, задание выполнено, пустили в расход, как будто кто-то его за язык тянул. Папаша приказал принести ему на подпись акт. В акте черным по белому было написано: приговор над гражданином, не пожелавшем назвать свое имя, приведен в исполнение такого-то числа и такого-то месяца, что подписями соответствующих должностных лиц удостоверяется. Должностные лица приложили руку не читая, а Папаша автоматически поставил закорючку. Он долго сидел в раздумье, склонив над столом тяжелую голову, а они стояли перед ним навытяжку. Потом посмотрел невнимательно, видно, хотел что-то спросить, но передумал, отпустил жестом. Стражи щелкнули каблуками и повернулись кругом на сто восемьдесят градусов…

И вот когда дело было сделано, все формальности соблюдены, открылась вся глубина пропасти, на краю которой они очутились. Студент, как более образованный, быстро смекнул, чем это пахнет, кинулись на вещевой склад, чтобы перепрятать узника хотя бы на время, однако на дверях висел пудовый замок. С горя снова в буфет двинулись, заказали пива и сидели, пока их обоих под руки не выпроводили вон…

Не повезет так не повезет. Только очутились в коридоре — начальник тюрьмы опять навстречу. Уж как они старались — шли мимо строевым шагом, равнение налево, топали так, что пол трещал, он их остановил и стал отчитывать за разболтанность и появление на работе в нетрезвом состоянии. Пиво не затем продают в буфете, чтобы напиваться, а чтобы утолить жажду в жаркое время года. Им бы стоять, как положено, внимать разумным словам смиренно, но тут кривозубый стал неуважительно пританцовывать на месте, а затем приседать и выделывать ногами разные диковинные кренделя. И студент к нему присоединился.

— Неплохой номер, — сухо одобрил Папаша. — Продолжите его на гауптвахте. Десяти суток, надеюсь, хватит?

Вот так и получилось, что оба дружка очутились разом на гауптвахте, где было, впрочем, не так уж плохо: прохладно и можно наконец выспаться в свое удовольствие.

А Герт между тем продолжал сидеть под замком. Подождав до вечера и видя, что про него, похоже, забыли, он решил напомнить о себе сам. Над столом висел телефонный справочник, зацарапанный и замасленный дочерна, и Герт, отыскав нужный номер, позвонил начальнику тюрьмы.

Папаша был у себя и в самом скверном расположении духа. Не помогал даже марочный армянский коньяк, ибо если в будни куча всяких дел наваливалась и время незаметно текло, то праздники и выходные были настоящей пыткой. Домой идти не хотелось: вот уже десять лет минуло, как он проиграл в шахматы свою жену молоденькому заезжему инспектору из центра, эту историю потом всюду рассказывали как анекдот. С тех пор дома царил полный раскардаш, все осталось, как было, как бы в память о несостояв-шейся семейной жизни и о самом черном дне в его шахматной биографии. Обиднее всего было то, что инспектор был мальчишка, сопляк, а он в самый ответственный момент непростительно разволновался.

И сейчас Папаша сидел над шахматной доской, никого не пускал, отхлебывал из бокала вино и раздумывал, а не пойти ли в городской клуб, куда изредка забредали игроки приличные и где не так тошно было среди людей.

И вдруг телефонный звонок. Никакие объяснения Папашу не интересовали, и он, не дослушав собеседника, нетерпеливо перебил его, спросив, играет ли тот в шахматы. Ответ был положительный, и Афанасий Петрович приказал явиться к нему немедленно, на что Герт сообщил, что по ошибке оказался запертым в помещении вещевого склада, а сам кладовщик отбыл в неизвестном направлении.

— Идиоты! Это какие надо иметь мозги, чтобы запереть шахматиста! — бесновался Папаша на другом конце провода. — Теперь вы видите, как трудно работать среди этих кретинов, все делают шиворот-навыворот.

— Вижу-вижу, — сказал Герт в трубку, — успел убедиться.