Восхождение самозваного принца - Страница 16

— Видно, мне придется прожить еще с десяток лет, — тихим и слабым голосом произнес тогда Агронгерр, после чего сам рассмеялся над очевидной абсурдностью своих слов.

Столь недвусмысленное отрицание кандидатуры Бурэя всколыхнуло всех монахов Санта-Мир-Абель. Магистры, знавшие процедуру выборов и возможные последствия, не на шутку встревожились. Разумеется, никто из них не допускал, что избранным окажется «этот юнец» Хейни. Помимо Фио Бурэя единственным реальным претендентом оставался только настоятель Олин Жантиль, которого никто в Санта-Мир-Абель не желал видеть главой абеликанской церкви.

И действительно, способными противостоять Олину во всем ордене были только Фио Бурэй и, возможно, настоятель Сент-Прешес Браумин Херд. Однако при рассмотрении его кандидатуры возникало то же препятствие, что и в случае с Хейни. Настоятелю Сент-Прешес, как и многим из новой плеяды аббатов и магистров абеликанского ордена, недоставало опыта, чтобы заручиться поддержкой своих более зрелых и искушенных собратьев, включая и тех, кто вовсе не симпатизировал настоятелю Олину.

Обеспокоенный этими соображениями, Фио Бурэй прибыл нынешней весной в Палмарис, чтобы затем отправиться в Кертинеллу на освящение часовни Эвелина. Кроме того, Бурэй рассчитывал потолковать с глазу на глаз с настоятелем Браумином и его ближайшими друзьями, дабы склонить их на свою сторону и обеспечить определенное число голосов, отданных за него.

Сойдя с парома, переправившего его через Мазур-Делавал, Фио Бурэй всем обликом своим являл впечатляющее зрелище: узкое лицо с орлиным носом, аккуратно подстриженные серебристо-серые волосы, застегнутая на все пуговицы темно-коричневая сутана, пустой левый рукав которой был засунут за пояс — в молодости Бурэй, работая в каменоломнях Санта-Мир-Абель, потерял руку. Когда он шествовал по оживленной палмарисской гавани, резвящиеся дети спешили убраться прочь с дороги, однако сам Бурэй воспринимал это исключительно как проявление должного уважения. Уважение со стороны других людей, вне зависимости от их возраста, всегда было для него предпочтительнее дружбы.

Фио Бурэя сопровождали шестеро молодых монахов. Они шли в две шеренги, почтительно держась на расстоянии трех шагов от магистра. Пока вся процессия добралась до Сент-Прешес, Бурэй успел вдоволь наслушаться обрывков уличных сплетен, и все они касались ухаживаний короля Дануба Брока Урсальского за баронессой Палмариса Джилсепони Виндон.

Однорукий магистр предусмотрительно прятал улыбку. Он провел немало времени в напряженных раздумьях, пытаясь сообразить, как бы извлечь для себя выгоду из этого. Джилсепони пользовалась уважением нынешней церкви, и Бурэй знал о ее дружбе с настоятелем Браумином. Если она займет место на троне, пойдет ли это на пользу его замыслам? А может, попытаться сделать так, чтобы она заняла другой, не менее важный пост?

Да, Фио Бурэю было трудно скрыть улыбку.

Король Дануб считался опытным наездником. Он пустил свою лошадь наперерез Джилсепони, скакавшей на Грейстоуне.

Джилсепони резко натянула поводья; ее конь взбрыкнул, почти встав на дыбы, и издал недовольное ржание. Всадница тоже была не прочь высказать свое недовольство, но смех Дануба развеял ее досаду.

— И ты пыталась убедить меня сесть на эту черепаху, уверяя, что он лучше моего скакуна? — насмешливо спросил король, пришпорив жеребца.

Лошадь Дануба опустила голову, прижала уши и понеслась по широкому полю, которое начиналось сразу за Чейзвинд Мэнор.

Застигнутая врасплох поступком короля и его настроением, Джилсепони даже не нашла, что ответить Данубу. Она пробормотала что-то невразумительное, но приняла вызов, пришпорив Грейстоуна.

Ее серый белогривый конь встрепенулся. Прежде Грейстоун был любимой верховой лошадью барона Рошфора Бильдборо, и не без основания. Сейчас Грейстоуну было уже более двадцати лет, но бег его по-прежнему сохранял резвость. Благородный скакун вытянул свою изящную, но крепкую шею и рванулся вслед за жеребцом Дануба, с каждым прыжком сокращая расстояние между ними.

— Значит, я пыталась его убедить… — повторила Джилсепони слова короля и воскликнула, обратившись к Грейстоуну: — Давай-ка покажем ему!

Тот не подвел хозяйку и быстро нагнал серого в яблоках жеребца короля, сделав это без особого напряжения, — ведь его всадница была на добрую сотню фунтов легче, чем Дануб!

А каким неоспоримым изяществом отличались лошадь и всадница, настолько гармонично дополнявшие друг друга, что казались единым целым. Как плавно и грациозно неслись они по полю! Грейстоун оставил позади не только королевского коня. Где-то вдалеке осталась и досада Джилсепони. Дануб озорно улыбался, всем своим видом показывая, что хотел просто подразнить ее. Когда она подумала об этом, то поняла: внезапно бросившись наперерез, король таким образом выразил свое восхищение ее искусством ездить верхом. Дануб доверял ее умению и чутью и даже не подумал уберечь от возможной опасности, что частенько пытались сделать другие.

Теперь Джилсепони уже улыбалась. Она осадила Грейстоуна, а затем перевела коня на быстрый шаг. В это время к ней подъехал король Дануб.

— Я же говорила вам, что Грейстоун — лучший скакун в моей конюшне, — сказала баронесса.

— Это удивительно, учитывая его возраст, — согласился Дануб, качая головой. — Он прекрасен. Таких коней мне не доводилось видеть, за исключением одного великолепного жеребца по имени Дар…

На последних словах король запнулся и с беспокойством взглянул на Джилсепони.

Он знал, что пробуждает в ней болезненные воспоминания. И действительно, мысли баронессы устремились к тем далеким дням, когда она вместе с Элбрайном странствовала по лесам на Даре, сражаясь с гоблинами, поври и великанами. Она попыталась скрыть свою боль от короля, но тень, мелькнувшая в голубых глазах Джилсепони, выдала ее истинные чувства. Дара она не видела с прошлого лета, когда навещала могилу Элбрайна.

Могила Элбрайна. Его последнее пристанище на земле, где лежит его безжизненное холодное тело, а она в это время развлекается скачками по полям в обществе другого мужчины…

— Пожалуйста, прости меня, — посуровев лицом, произнес Дануб. — Поверь, я не хотел…

Джилсепони мягко улыбнулась и жестом попросила его не продолжать. В конце концов, король не повинен в нахлынувших на нее воспоминаниях. Если во время скачки он отнесся к ней как к равной, не стоит и здесь делать ей скидок на женскую слабость.

— Вы тут ни при чем, — спокойно ответила она. — Мне действительно пора перестать пестовать свое горе и начать радоваться жизни так, как я радовалась ей, когда был жив Элбрайн.

Она изо всех сил старалась, чтобы эти слова соответствовали ее внутреннему состоянию.

— Он был прекрасным человеком, — искренне сказал Дануб.

— Я любила его всем сердцем и душой, — ответила Джилсепони, глядя королю прямо в глаза. — Не знаю, смогу ли я когда-нибудь полюбить кого-то другого так же горячо, — призналась она. — Вы готовы принять жестокую правду этих слов?

Король, не ожидавший от собеседницы подобной прямоты, опешил. Но вскоре его лицо разгладилось и на нем появилось удовлетворенное выражение.

— Своими искренними словами ты оказываешь мне большую честь, — произнес он. — Я вполне понимаю твое состояние; ведь я тоже испытывал в свое время настоящую любовь. Я хотел бы рассказать тебе про королеву Вивиану. Возможно, нынешним же вечером.

Эти слова он произнес непринужденным тоном, однако взгляд Джилсепони оставался серьезным.

— Вы так и не ответили на мой вопрос, — сказала она.

Король Дануб глубоко вздохнул, пытаясь скрыть свою растерянность.

— Вот ты скачешь на Грейстоуне, — произнес он. — Станешь ли ты отрицать, что между тобой и лошадью возникли особые узы?

Баронесса наклонила голову, глядя на белую с золотистым отливом гриву Грейстоуна.

— А встречала ли ты коня, величественнее и прекраснее, чем Дар? — спросил король.