Ворошиловский стрелок (Будет немножко больно, Женщина по средам) - Страница 5
Все это кончилось.
И никогда уже не вернется.
Старик встал, помог Кате подняться, проводил ее в ванную, попридержал дверь, когда Катя попыталась закрыться.
– Ты в порядке? – спросил он.
– Почти...
– Без глупостей?
– Не беспокойся, деда... Лишних хлопот я тебе не доставлю. Я уже дома.
– Тебя можно оставить одну? – хмуро спросил старик, глядя на Катю из-под нависших бровей.
– Конечно, деда...
– Ты в порядке? – повторил он.
Не отвечая, Катя похлопала его рукой по плечу, с неожиданной остротой ощутив сквозь рубашку суховатое, вздрагивающее тело старика.
– Не закрывайся... Поняла?
– Не буду...
– Чтобы ломиться не пришлось.
– Не придется... иди, – и Катя закрыла за собой дверь.
Старик остался стоять у двери. Настороженно поводя маленькими острыми глазками, он напряженно прислушивался к каждому звуку, доносившемуся из ванной. Услышал, как упали на пол джинсы, царапнув пряжкой кафельный пол, с мягким шелестом упала рубашка. Потом вода, струя воды...
– Иди, деда, иди, – донеслось из ванной. – Я не закрываюсь...
Старик остановился на пороге комнаты, оглянулся в полнейшей беспомощности. Жизнь навалилась на него столь злобной своей стороной, столь неожиданно и непоправимо, что он попросту не знал, как поступить. Вначале бросился на кухню и, схватив топорик для разделки мяса, выбежал на площадку. Но тут же остановился и, вернувшись в квартиру, прислушался к шуму воды в ванной. Вышел на балкон, все еще сжимая в руке топорик. Отсюда хорошо была видна квартира, откуда только что вернулась Катя. Окна освещены, за шторами мелькали тени, там продолжалась своя жизнь. Значит, насильники еще там, значит, они и не считали нужным прятаться, скрываться. Значит, по их понятию, не произошло ничего особенного.
Старик вернулся в комнату, сел за стол, прижал кулаки к вискам. С силой постучал ими по голове, словно хотел встряхнуть собственные мозги, понять, что же происходит на белом свете, где он оказался, в какой стране, как жить дальше...
– О, боже, – простонал старик, горестно раскачиваясь из стороны в сторону. Взгляд его, скользя по комнате, наткнулся на телефон, прошел мимо, но тут же вернулся. Это была подсказка, и старик, вскочив, подошел к аппарату, набрал по памяти номер.
Трубку долго не поднимали, старик тягостно слушал длинные безответные гудки, остро ощущая в них какую-то безнадежность. Но наконец в трубке щелкнуло и он услышал человеческий голос.
– Да! – в голосе было и раздражение, и любопытство – кому-то стало даже интересно узнать, кто так настойчиво ломится поздним вечером в чужой дом.
– Леша? – спросил старик.
– Ну?
– Это я, Леша...
– А, Иван Федорович! Рад тебя слышать! Что это не спится тебе по ночам?
– Зайди, Леша...
– Сейчас? – Старик услышал не только удивление, но и огорчение, досаду, нежелание сниматься с места и куда-то нестись на ночь глядя. – Ну хорошо, – неохотно протянул Леша. – Зайду, если настаиваешь... Оденусь вот только... Если настаиваешь...
– Я не настаиваю... Умоляю, – старик произнес непривычное для него слово, которое уже и не употребляется, потому что всем давно стало ясно – умолять бесполезно кого угодно о чем бы то ни было. Не откликаются люди на мольбы в наше время. Мольбы ближних только раздражают, вызывают досаду, в лучшем случае смешат.
– Хорошо, Иван Федорович... Иду, – и Леша положил трубку.
Он вошел через пять минут – участковый милиционер, сосед по подъезду, Алексей Николаевич, постоянный противник старика в домино и шахматах. Был участковый тощ, рыж, сутул и на человека смотрел пристально и требовательно, такая уж у него была работа.
– Иван Федорович, – начал он с порога, – ты меня напугал... Сижу, по телевизору «Поле чудес» показывают, какой-то хмырь отказался от миллиона рублей и выиграл яблоко... Да и то, как я успел заметить, надкушенное... Якубович его и надкусил...
– Тише, – старик приложил палец к губам и, уцепившись в рукав тренировочного костюма, в котором пришел сосед, потащил его в комнату, усадил в кресло, сам сел напротив.
– Слушаю, Иван Федорович, – растерянно пробормотал участковый. Он осторожно оглядывался по сторонам, пытаясь понять причину стариковского беспокойства.
– Значит, так, Леша... Беда. Катю только что... Это... Ну, в общем... изнасиловали.
– Что?! – вскочил участковый с кресла.
– Сядь, Леша... Я уж побегал по квартире с топориком... Да побоялся ее одну оставить... Мало ли...
– Кто? – Леша побледнел, и его веснушки, обычно почти невидимые, проступили так ясно и четко, будто стали выступающими на лице.
– Знаешь этого торгаша, который в соседнем доме квартиру купил? На втором этаже...
– Чуханов?
– Может, он и Чуханов... И это... Два его приятеля...
– Втроем? – ужаснулся Леша.
– Они еще там, – мертвым голосом произнес старик. – Праздник у них... Свет в окнах... Их еще можно прихватить... Они даже не разбегаются, представляешь? Вроде ничего и не случилось, Леша... Это что, уже принято?
– Так, – сказал Леша, и взгляд его остановился на окне. – Так, – повторил он, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. – Так... Где Катя?
– В ванной.
– А! – досадливо крякнул Леша, ударив себя кулаком по тощей коленке, обтянутой тренировочными штанами. – Напрасно... Это плохо.
– Что плохо? Почему? – забеспокоился старик.
– Она ведь следы смывает, Иван Федорович.
– Какие следы?
– Да эти вот самые... Ты что, не понимаешь? На экспертизу бы ее... Документ будет, доказательство... Другой разговор начнется...
– Что же ей так и таскать в себе эту бандитскую сперму? – вскричал старик, но тут же прижал ладонь к губам, опасливо оглянулся на ванную.
– Ладно... Разберемся. – Острые, угластые желваки быстро-быстро забегали под кожей участкового. – Значит, так, Иван Федорович... Слушай меня внимательно.
– Слушаю.
– Никуда из дома не выходить. Катю не выпускать. Сидеть на месте и ждать.
– Чего ждать-то, Леша?
– Меня жди. Понял? И звонить никуда не надо.
– Не буду.
– Когда Катя выйдет из ванной, пусть сядет и напишет заявление. Подробнее, обстоятельнее, понял?
– Леша... Ты бы видел, в каком виде она пришла... Она не сама пришла, ее бог привел... Какие заявления, какие подробности... Выжила бы... – И вдруг неожиданно старик разрыдался, прижав негнущиеся пальцы к глазам.
– Ну, – Леша совсем растерялся. – Иван Федорович... Нельзя же так... Все обойдется...
– Леша, – старик глянул из-под бровей мокрыми синими глазами, – Леша... Они не только ее... понимаешь? Они и меня изнасиловали. Вот сижу перед тобой, а у меня щеки горят... Я ведь изнасилованный, Леша, ты можешь это понять?!
– Понял, Иван Федорович. – Леша поднялся. – Все понял. Все, как есть. Ты только не сомневайся. Сиди дома и жди меня.
И, не добавив больше ни слова, участковый выбежал из квартиры.
Участковый знал Катю давно, выросли в одном подъезде. Он был лет на десять старше, но это не мешало им и поныне перемигиваться, пересмеиваться при встречах. И то, что произошло в этот вечер, потрясло Лешу ничуть не меньше, чем старика.
Он остро ощутил уязвленность, будто и ему нанесли смертельное оскорбление. В конце концов, он был участковым и, как бы ни относился к своим обязанностям, криминальных проявлений на своем участке допустить не мог. Выбежав из квартиры Афониных, он некоторое время метался, не зная, что предпринять – забежать ли домой и надеть форму, или сразу броситься в отделение? А может, к машине? Решение принял единственно правильное – забежал домой, но не для того, чтобы переодеться, а за ключами от машины. И, не отвечая на недоуменные вопросы жены, бросился вниз, к «жигуленку».
Отделение милиции было в двух кварталах, и он входил в дежурную часть уже через пять минут. Его все тут хорошо знали, и разговор с ребятами не затянулся. Прошло совсем немного времени, и его «жигуленок», набитый милиционерами, уже мчался в обратную сторону. Руководство операцией по задержанию насильников взял на себя капитан Кошаев – невысокий светловолосый крепыш, у которого от постоянной готовности действовать, кажется, навсегда установилось какое-то стремительное выражение лица.