Ворон и Голландка - Страница 2

– А теперь немного конхунто[10], дамы и господа. Прошу поприветствовать la señorita con la concertina, la señorita mas bonita, la señorita de las carnitas, la señorita de Sueños Malos[11].

Она поет одну из своих любимых народных песен. «Ay te dejo en San Antonio». Я уже рассталась с тобой в Сан-Антонио.

Несколько туристов оглядываются, будто надеются, что ее песня может спасти испорченное утро. Аламо – идеальный облом, гарантированное разочарование, которое сглаживает все остальные разочарования. По крайней мере, это так для тех, кто мечтает об обдуваемых ветром равнинах и Дэйви Крокетте[12] с лицом Джона Уэйна[13]. «Форт, оказывается, такой маленький, – вечно жалуются обыватели, – и “Бургер Кинг” прямо через дорогу». Но ей самой нравится, как миссия-музей вплелась в настоящую жизнь. Место продажи «Воппера»[14] – рядом с фортом лжи и обмана, облепленным историями, которые призваны подчистить, приукрасить реальные события. Дэйви Крокетт стреляет из «старушки Бетси», Джим Боуи[15] со сломанной ногой стонет в койке, Уильям Баррет Тревис[16] проводит черту, которая отделяет мужчин от трусов. Смерть очищает людей. Какая разница, правда все это или вымысел?

– Я спою несколько строк из «Желтой розы Техаса»[17]. Бьюсь об заклад, что успею немного заработать, прежде чем «Дочери» выгонят меня отсюда.

Его это не веселит.

– Если я помогу тебе, тебе придется меня слушать и делать, как я говорю. Ты должна прекратить заниматься ерундой. Быть абсолютно нормальной, понимаешь? Именно так можно не выделяться из толпы – быть абсолютно нормальной.

– Кому это надо, быть нормальным? – Она бросает аккордеон и начинает сдирать корочку с ранки на ноге. Та напоминает бекон – так же хрустит под пальцами. Расчесывает голень, появляется свежая кровь. Быть нормальным – значит сдаться. Нормальные – это все остальные люди, живущие своей жизнью. Нормальность – настоящая болезнь, обман, позволяющий телу жить, пока душа внутри чахнет. Кроме того, она хочет, чтобы он знал, что она вернулась, хочет, чтобы он был в курсе. Она хочет, чтобы однажды ночью он проснулся и сел в кровати с мыслью: не ее ли теплое дыхание он сейчас почувствовал у себя на шее. Tienes sueños, pobrecita?

Кровь стекает по ноге, как слезинка по щеке. Он крепко берет ее руки в свои, чтобы она себя больше не тронула.

– Ты получишь все, что пожелаешь, – чуть ли не мольба звучит в его голосе. – Но тебе придется довериться мне.

Она кивает, притворяясь, что согласна. На самом деле она никому не доверяет и надеется, что никто не доверяет ей. «Все, что пожелаешь». Мужчины так легко дают подобные обещания. Посуда из Аламо, новое жемчужное ожерелье, машина на окончание школы, тихий уголок, вечная любовь. Таков ее жребий – не получать ничего из желаемого, теперь ей известно наверняка. Она видит себя, какой хочет быть, – мирно спящей, недвижимой, как на фото. Видит его, каким он должен стать – кричащим во всю глотку, чтобы рот стал круглым и похожим на вход в аттракцион, который никогда не останавливается. «Не дрейфь, жалкий трус!» Она готова. Теперь достаточно высока, достаточно взросла, достаточно печальна, достаточно отчаянна.

Она готова.

Тесс Монаган ненавидела вести слежку, и это создавало ей проблемы как человеку, зарабатывающему на жизнь услугами частного сыска. Делай то, что любишь, и полюбишь то, что делаешь, говорили ей. Зато ей приходилось по душе все остальное, из чего состояла работа. Она любила быть сама себе начальником, любила быть своей единственной подчиненной. Ей уже даже начинал нравиться пистолет, который раньше казался жутким. Слежка для частного детектива – и хлеб, и масло, но Тесс все равно ненавидела каждую минуту, проведенную за этим занятием, особенно если дело касалось супружеской измены. Помимо прочего, это было пассивное времяпрепровождение. Всю свою жизнь она ненавидела ждать. Она жаждала расследовать. Но раз за разом сидела, развалившись на переднем сиденье машины, с фотоаппаратом, готовым запечатлеть чье-нибудь недостойное поведение.

Она наблюдала за невзрачным хозяином мотеля «Заколдованный замок» на 40-м шоссе. Время обошлось с ним сурово: на фиолетовом пальто виднелись белесые пятна, будто пальто ела моль, лицо покрылось щербинами, один глаз расплылся, и его некогда приятная улыбка теперь казалась злобной. Тем не менее благодаря ему она ощутила ностальгию по Мэриленду прошлых лет. Было время – она почти помнила его, – когда 40-е служило главной автомагистралью, соединяющей Восток с Западом, и оштукатуренные коттеджи манили путешественников неоновыми вывесками, обещающими комнаты с прохладным воздухом и свежие пироги в закусочных.

Тесс потеряла девственность в этом самом мотеле лет в шестнадцать. По крайней мере, вино было хорошее. Бутылку «Звезды Давида» она стащила у бабушки во время седера[18] за два месяца до этого – юная Тесс продумывала до мелочей непозволительные поступки. В юности она постоянно что-то планировала, предвкушая такие ночи – первая выпивка, первая травка, первый секс. Все это были вешки на пути к взрослой жизни. Зачем было так торопиться? Теперь она уж и сама забыла. Ладно, все равно в этом не было ничего плохого – и не было ничего хорошего. Напоминало занятия по гребле, когда на следующее утро болели даже те мышцы, о существовании коих она прежде не знала. Потихоньку она вошла во вкус и набралась опыта. Как в гребле.

Тогда ей лучше всего запомнилось, что забегаловка еще работала, и она ела там черничный пирог, горячий, с ванильным мороженым, пока пухлый хозяин по-доброму смотрел на нее через стекло. Это было прекрасно. Вид черничного пирога по сей день вгонял ее в краску. Теперь вместо закусочной стоял лишь ржавый алюминиевый остов. Несмотря на репутацию города, возникшую после фильма «Забегаловка»[19], в Балтиморе таких мест преступно мало – если не считать современных суррогатов. Тесс и не считала. «Где же ты, Барри Левинсон? – тихо пропела она сама себе. – Чудо-город[20] обращает на тебя голодный взор». Ни забегаловок, ни алюминиевых человечков[21]. Ни «Золотой Руки Джонни Ю»[22], ни «У Джино», ни «Горячей кухни», ни «Маленькой таверны».

Ну вот, перечисляя призраки фастфуда, она проголодалась. И правая нога затекла. Она отодвинула назад водительское сиденье и попыталась помассировать бедро, но в двенадцатилетней «Тойоте Королла» не так уж просторно, если в тебе пять футов и девять дюймов[23] и большинство длины приходится на ноги. Черт, как же ей ненавистна слежка! Она старалась не браться за такие дела, но принципами пришлось поступиться ввиду экономических реалий. А в этом конкретном случае ее хороший друг пообещал ее услуги, не спросив предварительно ее саму.

По крайней мере, клиентом была женщина. В этом смысле Тесс была сексистской, другого слова не подберешь. По опыту она знала, что мужчины, которым наставили рога, склонны к насилию. И не желала, чтобы это оставалось на ее совести. Женщины же мазохистки и опасны лишь для себя самих. Как правило. Тесс смотрела на это так: даже через четыре тысячи лет после античных времен Медея до сих пор могла бы оказаться на первой полосе, а никчемного Ясона не опубликовали бы даже в разделе писем читателей в «Космо».