Вор в роли Богарта - Страница 24

Я посмотрел сначала налево, затем направо — улица с односторонним движением, но попробуй объяснить это ребятам на велосипедах, развозящим китайскую жратву, — потом перешел ее и поднялся по плохо освещенным ступеням к двери дома. Стал изучать кнопки звонков, ища табличку с надписью «Маркова», но не нашел. Таблички не было лишь у одного звонка, самого верхнего, и я решил, что это и есть ее (что, впрочем, еще ничего не означало), — у звонка в квартиру Кэролайн на Арбор-корт висит табличка с надписью «Арнау», а жильца с такой фамилией давным-давно и след простыл. Не знаю, как обстоят дела в других странах, но обитатели Нью-Йорка научились сохранять анонимность.

Итак, я нажал на безымянный звонок, и был он ее или чей-то еще, но прозвенел явно в пустой квартире, потому как никто не откликнулся.

Сложность работы с дверьми в подъезде заключается в том, что они находятся на виду. Вас может застукать жилец, входящий или выходящий из дома, может увидеть случайный прохожий. И чем дольше вы возитесь с замком, тем больше вероятность, что это случится.

С другой стороны, есть у таких дверей и свое несомненное преимущество — открывать их совсем не трудно. Замки самые примитивные, как правило, пружинные — открывать для гостей засов жильцам верхних этажей проблематично. К тому же от частого употребления замки снашиваются и становятся более чем податливыми, словно, прошу прощения, очень старые представительницы древнейшей профессии. Этот хоть был снабжен защитной накладкой, чтобы вы не могли отжать пружины, скажем, кредитной карточкой или другим подобным предметом, но в остальном все было просто как апельсин. Единственное, кого мог остановить такой замок, так это жильца, потерявшего ключ.

Ладно, пытался утешить я себя, этот порог еще не Рубикон, я могу перешагнуть его, ничем себя не компрометируя. И даже если столкнусь в подъезде с Илоной, всегда могу сказать, что дверь оказалась не запертой или же какой-то другой жилец открыл мне ее. Вот дверь в квартиру — это совсем другое дело…

Несколько минут спустя я уже стоял перед дверью в ее квартиру.

Никто не ответил на мой стук, никакой полоски света внизу не показалось. Вчера я заметил, что она запирает ее только на два из трех замков и каким именно образом поворачивает в них ключи. (Ничего не могу с собой поделать, запоминаю такие штуки просто автоматически! Что ж, каждому свое. Вот взять, к примеру, Рэя Киршмана, запомнил же он серебряную пряжку на поясе этого Тиглата Расмолиана.) Я взял одну из отмычек и поднес к замку. Работал я споро — а к чему попусту время тратить, — но спешить было некуда. Отпер один замок, отпер второй и оказался внутри.

Перчаток я не взял, а если бы и взял, надевать бы не стал. Насчет отпечатков волноваться нечего, не тот это случай, а вот если бы она застала меня в перчатках, то был бы совсем другой разговор. Это разрушило бы наши и без того хрупкие отношения. Если сей визит благополучно сойдет мне с рук, то никаких доказательств того, что я здесь побывал, не останется и до суда дело вряд ли дойдет; если же она застукает меня, не помогут все перчатки мира вместе взятые.

Я плотно притворил за собой дверь и стоял неподвижно в темной, как колодец, комнате, не осмеливаясь даже дышать, потом прислушался — не слышно ли чьего-то еще дыхания. После этого сделал глубокий вдох и потянулся к выключателю — где он находился, я тоже прекрасно запомнил. И включил свет. Под потолком вспыхнула голая лампочка, на мгновение она ослепила меня. Затем я осмотрелся.

И почувствовал себя археологом, вторгшимся в пустую гробницу.

Мебель была на месте. У дальней стены примостилась узкая постель с шаткой тумбочкой в изголовье и приземистым туалетным столиком из лавки старьевщика. Я насчитал все те же два стула — непарных, из фанеры, один возле письменного столика, другой в изножии кровати, и единственное кресло со сломанными пружинами, довольно неряшливо перетянутое заново бархатом цвета «зеленый металлик». И коврик тоже был на месте, такой же безобразный, как и прежде.

Но, не считая этого, говоря словами Шелли об Озимандии, кругомне было ничего.Исчезли пластиковые коробки из-под молока вместе с книгами, которые в них лежали. Исчез обитый медью сундучок вместе со святынями в рамочках, стоявшими на нем, свечами, кристаллом, иконами, зверушками и прочим. Исчезла семейная фотография Илоны с родителями, а также снимок Влада I с его Лилианой. Исчезла со стены карта Восточной Европы, исчез с гвоздика птичий календарь.

Исчезло все, что лежало на письменном столе и в нем, — я проверил единственный ящик и обнаружил, что он пуст.

Из платяного шкафа также исчезло все, что в нем находилось, за исключением трех проволочных вешалок и стопки пакетов для продуктов. «Исчезли коровник, курятник и бочка. Вообще все хозяйство — от вил до замочка». Исчезли…

Впрочем, постельное белье осталось на кровати. Смятые простыни все еще хранили ее слабый запах.

Я подошел к столу и взялся за телефон. В трубке раздался гудок, и, если бы аппарат был снабжен кнопкой повтора, можно было бы определить, кому она звонила последний раз, перед тем как исчезнуть. Вместо этого я набрал свой собственный номер, который, естественно, не ответил, потом позвонил в лавку, пытаясь вообразить, как реагирует на звонок Раффлс. Затем набрал номер квартиры Кэндлмаса, но копов там сейчас не было и никто ее не поднял.

Я опустил трубку на рычаг.

И сам опустился в отвратительное зеленое кресло, осторожно, опасаясь, что оттуда выскочит сломанная пружина. Сидеть в нем оказалось не слишком удобно, но можно. Мне надо было подумать, а более подходящего места и времени не предвиделось.

Вообще-то я не слишком люблю задерживаться в чужих квартирах. Излишний, совершенно ненужный риск, которого я предпочитаю избегать, но более безопасного места сейчас не найти. Я, как Маугли, забился в пустующее здание, затаился там. Там, где никто не живет и почти невозможно вообразить, что кто-то когда-то там жил.

Я мог не спешить. Никто уже сюда не вернется.

Сколько было времени, когда я вошел в квартиру Илоны, я не посмотрел, но вышел оттуда вскоре после полуночи. Дошел до Третьей авеню, чтобы поймать такси в сторону центра, и мне пришлось пробежать ярдов двадцать, чтобы успеть остановить машину, пересекающую перекресток.

— Уже бегаете? — радостно изумился Макс Фидлер. — Нет, это не травы. Они так быстро не действуют. Он, конечно, творит чудеса, этот китаец, но чудесам надобно время, чтобы сработать. Когда мы виделись последний раз? Дня три-четыре назад?

— Кажется, да.

— Нет, два дня назад. Точно помню, потому как сразу после того, как высадил вас во второй раз, взял одну женщину с обезьянкой. Куда прикажете?

— Угол Семьдесят первой и Вест-Энда.

— А-а, так это туда, куда я отвез вас первый раз, а потом случайно подобрал снова. И мы поехали через парк, и я высадил вас… э-э… погодите минуточку!

— Хоть сто, — великодушно предложил я.

— …Угол Семьдесят шестой и Лексингтон! — торжествующе воскликнул он. — Прав я или не прав?

— Правы.

— Ничего память, а?

— Потрясающая…

— Гинкго!

— Простите?

— Гинкго билоба, — пояснил он. — Растительный препарат! Получают с деревьев гинкго, вы наверняка видели их в городе, ну, с такими смешными маленькими листочками, похожими на веер. Из них делают пилюли, мой китаец прописал мне, продаются в магазинах лечебного питания. Память у меня была, ну точь-в-точь швейцарский сыр, а теперь как у ястреба!

— Поздравляю.

— Хотите, можете проверить. Что угодно спросите, названия столиц штатов, имена президентов, к вашим услугам.

— Да нет, спасибо, я верю.

— Или, к примеру, улицы Нью-Йорка. Любой из пяти районов. Да что угодно! Давайте устройте мне экзамен! Попробуйте загнать в тупик!

— Сейчас, — сказал я. — Вот вам один, довольно легкий вопрос. Не оставил ли я у вас в машине атташе-кейс?