Вопросы - Страница 4
– Может, ты умоешься? – спросил Дим, глядя на толстый слой косметики на ее лице.
– Как я умоюсь?! Мне всего четырнадцать лет, а если умоюсь – вообще как двенадцать.
– А с косметикой?
– А с косметикой – как восемнадцать.
– Куда ж тебя целовать? Везде одна краска, как у клоуна, – усмехнулся Дим.
– А ты меня не целуй, – она стащила трусы и бросила на пол. – Твое время тикает...
Он сел на диван и посмотрел на себя в зеркало.
– И сколько у тебя стоит час?
– Как у всех! – гордо ответила она.
– А звать тебя как?
– Виола.
– Сама придумала?
– Да пошел ты! Еще спроси, где мои папа-мама! Импотент хренов! – она нагнулась за трусами, и в зеркале мелькнула ее голая попка.
– Ладно, давай, – согласился Дим. – Раз ты решила стать акулой.
– Деньги вперед! – потребовала она и улыбнулась, точь-в-точь как пиранья из аквариума.
И цирк, и бутики произвели хорошее впечатление на Илону, она была весела и напевала свои старые песенки, с которыми когда-то блистала в ресторанах. Дети косились на нее удивленно. Выготцев засобирался домой, опасаясь оставлять комбинат без хозяйского присмотра надолго.
Таня, которую столица не привела в восторг, скучала у окон депутатского дома и смотрела на голый депутатский сад. Ветер гнул деревья, надеясь сломать их на карандаши и бумагу.
– Ты можешь нарисовать ветер? – спросил вдруг Колька.
– Чтобы нарисовать ветер, нужно нарисовать деревья, облака, простыни на веревках, паруса, юбки женщин или их волосы, – объяснила Таня.
– А сам ветер?
Ветер не мешает только памятнику. Таня издали смотрит на его каменную неподвижную громаду и на маленькую фигуру фотографа у постамента. Человек, который просит людей улыбаться. Странная профессия.
Она, наконец, приблизилась и почувствовала, как постепенно ноги становятся ватными. Вдруг он обернулся к ней, и на его лицо наплыло удивление. Узнал ее. Но удивление сразу же угасло, как огонек зажигалки в густой тьме ночи, и он кивнул ей спокойно.
– Ты за фотографиями? Все готово. Я думал выслать по почте.
Подал ей две глянцевые фотографии. Она взглянула мельком и подняла к нему лицо.
– Мы уезжаем завтра...
– Завтра, – повторил он.
Вдруг взял ее за руку и подвел к скамейке.
– Присядь, Таня.
Она снова поразилась, что он запомнил ее имя. Сел рядом и стал смотреть на памятник.
– А кто это? – кивнула она на постамент.
– Это? Это... герой войны.
– Какой войны?
– Первой мировой... или второй. Какой-то мировой войны. Но не той, которая идет теперь в Ираке. Он до нее не дожил, слава Богу, а иначе, неизвестно, чем дело закончилось бы. Таня...
– Что?
– Ты считаешь, что мужчина должен воевать, чтобы стать героем, и чтобы ему поставили памятник на площади, и чтобы на его фоне фотографировались туристы?
Она молчала.
– Должен воевать или должен маяться от скуки, зарабатывать гроши и ночевать у проституток? – снова спросил Дим.
– Нет. Мужчина должен строить дом, сажать деревья и растить детей...
Дим посмотрел ей в лицо:
– Этого достаточно?
– Наверное, – кивнула она.
– Знаешь, звучит, как заповедь...
Таня ничего не ответила.
– Мне не понравилось здесь, – сказала после паузы. – Ни старый город, ни новый, ни этот памятник. Я думала, столица – уже Европа. А столица – такая же провинция, как и наш городок. Только у нас климат мягче от моря.
– И ветра у вас нет? – спросил Дим с надеждой.
– Нет, ветер у нас такой же, если не резче. Он дует постоянно и носит дым от заводов.
Дим кивнул, снова взял ее ладошку и сказал вдруг:
– Пойдем ко мне...
Она помолчала, взглянула на часы.
– Далеко это?
– Две остановки на метро.
– Ну, давай, – согласилась она.
В метро была давка. Эскалаторы были забиты людьми, и сквозь эту толпу другие пытались спуститься по ступенькам и достичь цели раньше, чем предлагала скрипящая техника. Дим как взял Таню за руку на площади, так и держал, боясь выпустить на секунду и потерять ее в толчее.
Жил он на третьем в девятиэтажке. Столько отдал за эту квартиру в центре, что на машину денег не осталось. Впрочем, и на мебель хватило едва-едва. Ковров и картин в его квартире не было.
Таня огляделась и присела в кресло. Посмотрела на него и представила, как сейчас он приблизится и припадет к ней, и вдруг откуда-то снаружи наплыла высокая, дряблая фигура Выготцева и заслонила собой все окна.
Она вскочила и подошла к окну, чтобы видеть солнце.
– Дим, давай поговорим просто. Мне не хочется что-то, – сказала она.
Он стал рядом и тоже посмотрел на солнце и на голые ветви деверьев.
– Ну, ясно. Ничего. Будем чай пить.
Пошел на кухню ставить чайник. Она поплелась за ним на неживых ногах и села на табурет.
– Не сердишься?
– Нет, что ты... Ты меня не знаешь. И нельзя так – с бухты-барахты. Просто я подумал, что ты уедешь, и что мы больше не увидимся никогда в жизни. Поэтому и сказал. Чтобы, знаешь, вспоминать, как все было... как ты была со мной.
Она уже хотела переступить через немоту своего тела, как он вдруг сказал:
– Иначе и быть не могло, потому что ты особенная. Ты самая красивая. Таких, как ты, нет больше.
Она поднялась. Попятилась от него к двери.
– Меня ждать будут, Дим. Мне идти нужно.
Чайник не успел закипеть, и он погасил под ним синий огонек пламени.
– Я сама доберусь, – сказала она и выскочила из квартиры.
– Ну и все..., – произнес он в пустоте.
Ее словно подхватило ветром... и несло – без дороги, без компаса и без тормозов. Только оказавшись около загородного депутатского дома, она остановилась и замерла. Что-то звенело внутри, и от этого звона трескались барабанные перепонки.
Выготцев вышел ей навстречу, оглянулся на дом и заговорил ласково:
– Танечка, маленькая моя, где же ты пропадаешь? Мы из ресторана гору всяких вкусностей заказали. Беги скорей к малышам...
– За своей конфеткой?
И Выготцев поймал ее за руку.
– Знаю, что ты по дому соскучилась. Завтра вечером уже будем на месте.
Выходило, что Таня соскучилась по его дому и по его месту. И, вспомнив, что другого места у нее на свете не было, она, насилу вымученно улыбнулась:
– Простите, Николай Петрович, что-то заскребло на сердце.
– И мне здесь не нравится, – кивнул Выготцев. – Завтра уже будем дома.
Илона укладывала покупки в новые дорожные сумки, безжалостно сминая дорогие платья и втискивая их в ограниченное пространство, закрывающееся на молнию.
– Ох, Танюша. Давай, держи с той стороны и тяни! – распорядилась она.
Таня стала держать и тянуть. Молния вжикнула.
А в своей комнате под кроватью она заметила такую же дорожную сумку, только чуть-чуть поменьше, наполненную платьями и бельем. Выготцев позаботился.
Вечером вызвонил Джин.
– Ты где?
– В «Океане».
– А днем где был?
– На точке.
– Не было тебя там, – бросил Джин.
– Ну, может, поссать отошел.
– Что-то я деньги слабо наблюдаю, – напомнил Джин.
– И я тоже. Может, завтра...
– Завтра? Ты что, завтраками меня кормишь? Или дури обкурился? – сорвался Джин. – Я тебя жду. Сейчас!
– Джин, мы три года вместе. Не городи огород из-за пустяка!
– Это не пустяк, твою мать!
Телефон не выдержал и отключился. Мало кто мог выдержать Джина в бешенстве.
Дим смотрел ему в глаза спокойно. И под его холодным взглядом тот пытался рассуждать логически.
– Ты считаешь, что это не проблема. Я считаю, что нехватка налички – это проблема. На меня давят. Это же сеть, все связано. Если ты не можешь разобраться с клиентами, я могу тебе помочь. Мы три года вместе, ты прав. Но то, что происходит в последнее время, мне не нравится. Из-за тебя я должен оправдываться перед Ахметом. В чем причина, скажи мне?