Волжане: Поветлужье. Ветлужцы. Ветлужская Правда (сборник) - Страница 67

Скорым образом был решен и вопрос об отяцких отроках и школе, создаваемой на месте Болотной веси. Прослышав, что всем подросткам, кто поможет обжигать кирпичи или выполнять другую нехитрую работу, будет начисляться треть от полной ставки взрослого, которая пойдет в зачет при дележке доходов от металла и теса, члены общины дружно на это согласились. Правда, при этом отстояли неполный рабочий день на время страды, остаток которого отроки смогут тратить на помощь родителям.

А уж когда услышали, что особо старающихся с осени будут обучать в школе грамоте и военному делу, оговорив условие, что отяцкие дети должны подучить язык будущих учителей, то эйфория наступила полная. Еще не пришли те времена, когда образование стали насильно пихать в отказывающиеся от него головы, и понятие грамотный человек или воин еще означало почет и богатство.

Однако когда воевода попытался свернуть сход и перейти к суду над новгородскими разбойниками, толпа недовольно загудела.

– Чего это они? – Трофим Игнатьич недоуменно оглянулся на Никифора.

– Ну… видать, добро ушкуйников делят, – отозвался тот.

– Эх, сучьи дети, и тут прослышали? – крякнул от досады воевода и громко обратился к толпе. – Люди добрые, это пошто, медведя не завалив, уже ободрать хотите? Пусть поначалу копа вину ушкуйников признает да осудит их, а там и баб своих слушать будете, которые по сусекам уже все узелочки разнесли. Давай, люд, предлагай тех, кто судить будет!

Четверо черемисов, поднимавшиеся вверх по холму, ничем особо не выделялись ни среди отяков, ни среди переяславцев. Светлые холщовые рубахи и штаны, распашные кафтаны со сборками по бокам, лапти и онучи. По подолу одежды в причудливой вязи красного узора были разбросаны фигурки медведей, лосей и птиц.

Разве что по этой вышивке, да особому крою кафтана можно было отличить ветлужских соседей от местного населения.

– Здравствовать вам, гости дорогие! Хорошо ли отдохнули с дороги?

Воевода вышел черемисам навстречу, внимательно наблюдая, как те выстраиваются по ранжиру, ведомые какими-то своими обычаями.

Вперед выступил один из них, с заметными монголоидными чертами.

Возраст гостя было тяжело определить, он застыл где-то между сорока и пятьюдесятью. Так обычно выглядят нестареющие до поры бродяги с обожженными солнцем, заматеревшими лицами. Черемис поклонился и ответил на приветствие.

– Таза лий, родо[14]! Будьте здоровы, и пусть вам сопутствует счастье и удача, а дом будет полная чаша!

Эту фразу глава делегации сказал практически без акцента. Впрочем, и раньше он демонстрировал хорошее знание языка хозяев.

Настоящее знакомство состоялось еще вчера, после того, как прибывших гостей разместили в дружинной избе, предварительно ее освободив.

Трое черемисов были из нижних поселений, один прибыл с верховьев. Приглашали гораздо больше, но остальные сослались на страду, дав не совсем вежливо понять, что не собираются отвлекаться невесть на кого. Хорошо еще, что стали разговаривать, а не встретили стрелами на подходе.

Улыбнувшаяся было удача в виде двух отяков, знавших с грехом пополам язык черемисов, оказалась одновременно и несчастьем.

По крайней мере, для той лодьи, что ушла вверх по течению.

Несмотря на то, что суда старались комплектовать переяславцами, присутствие отяков, переводивших их речи, пагубно сказалось на желании черемисов общаться. В итоге плюнули и поплыли обратно, тем более что сам процесс перевода походил на детскую игру в изломанный телефон. Сначала Пычеев сын переводил на свой язык, а потом отяк, знавший язык черемисов, пытался объясниться с ними. Что уж в итоге получалось, и как черемисы понимали адресованное им приглашение, один бог ведал, но все-таки из ближней деревеньки привезли какого-то хроменького, подраненного медведем охотника, который смог освободиться от повседневных дел.

На пути же в понизовья удача к приглашающим повернулась своим ликом.

В большинстве поселений находился кто-то, знавший славянскую речь. А в одном из них им даже попался крещеный черемис, назвавшийся Яныгит Лаймыр, что означало Владимир, сын Яныгита. Он, по слухам, был далеко не последним человеком в ветлужском кугузстве, и потому приветствовал воеводу от имени всех, бегло складывая слова, положенные говорить в таких случаях гостям.

– Не на веселый пир званы вы были, – пристроил сбоку воеводы свою клюку Радимир, поднявшийся на холм, как только черемисы приблизились. – Но для суждений своих о том, правы ли мы в своем гневе и не затмит ли оный очи наши, не осудим ли мы невиновных и не пощадим ли виноватых. В благодарность за отклик на беды наши будьте гостями и после копного суда, да и в любой день посещайте весь нашу с горестями или с радостями своими.

– Дурные вести идут впереди, добрые позади, – поклонился в знак благодарности за приглашение Лаймыр. – Придет время, и радостью делиться будем. Не все сразу. У нас говорят: лес есть – медведь есть, деревня есть – злой человек будет.

– Радость в наши дома давно ждем, – вступил в обмен присказками Радимир. – А пока у нас все по пословице «пришла беда – ожидай другую». Одних прогнали – другие нагрянули…

– Силен медведь, да ведь и его ловят, – не остался внакладе черемисский гость.

– Гхм-м… – прервал воевода пытающегося оставить за собой последнее слово Радимира. – Верно, гостям нашим не терпится послушать, как мы судить татей разбойных будем, кои на нас злоумышляли? Прежде столь большим кругом не вершили мы деяний своих.

– Ржавый сошник лишь на пахоте очищается, – добил Радимира своим знанием языка Лаймыр.

Усадив гостей на вкопанные заранее лавки, воевода с Радимиром сдержанно поприветствовали отяков, пришедших из верхних гуртов поглядеть, что еще учинили их неспокойные соседи, уже уведшие под свою руку половину родичей.

Иван на всякий случай заранее встал поодаль, дабы не смущать своим присутствием отяцких старейшин. Они и так чувствовали себя не в своей тарелке от встречи с вышедшими из рода воинами, которые в полном облачении степенно стояли на пажити, дожидаясь начала суда и не подавая виду, что присутствие родичей как-то их задевает.

На самом деле после памятного исхода отяков предпринимались многочисленные попытки со стороны оставшихся установить контакты с ушедшими. Признавались, что погорячились, пытаясь чуть ли не силой оружия остановить тех, да и добычу с буртасов предлагали поделить по-новому. Однако ушла в основном молодежь, вырвавшаяся из-под опеки старших и почуявшая в себе силы поступать и творить по-своему.

Росшие, как на дрожжах, статные избы, разительно отличающиеся от землянок предков, только подчеркивали, что обратного хода нет. Да жена поедом потом съест, если ее водворить обратно в тесный подземный барак, в котором, отделенные плетеными перегородками, жили многочисленные семьи!

А на новом месте уже стоит светлый дом с оконцами, затянутыми бычьими пузырями. Полы пахнут свежей древесиной. Новый теплый хлев уже почти достроен и подведен под одну крышу с жилой частью, причем отгорожен от нее бревенчатыми стенами.

Да и не стоит забывать, от чего ушли! От гибели и прозябания, от предательства и жадности родичей. И успели уже вновь показать свою силу, встав на защиту новых соплеменников. Глядишь, опять будет добыча, а с нею зимой не пропадешь. Да и воевода обещал, что овощами и хлебушком переяславцы поделятся, как бы с железом и торговлей потом ни вышло.

Так что ответ родичам звучал очень просто:

«Смотрите, уважаемые, может, и к нам присоединитесь? На наших условиях?»

Наконец, семеро человек выборных от Сосновки и трое от Переяславки поднялись на холм, поклонились честному собранию и заняли свои заранее определенные места.

Предварительно одни из них осеняли себя крестным знамением и клали руку на евангелие, хранившееся у Никифора, проговаривая каждый на свой лад, что судить будут справедливо. Другие подходили к открытому берестяному коробу, который держал Пычей, и там что-то вещали по-отяцки. По первому разу никто не стал требовать произносить одинаковую клятву для всех, поскольку переяславцы не знали, как отяки должны это делать. Отдали все на откуп Пычею.