Воля Небес (СИ) - Страница 70

Вихрь лепестков. Дар Сакуры.

Альдавиан выжигает их один за другим, воздвигая вокруг себя столпы неистового пламени, но убийственных частиц слишком много. Они проносятся сквозь огненную завесу и впиваются в его тело, словно миниатюрные кинжалы.

— Как же давно я не бился в полную силу! — ревет государь, отчаянно отбиваясь от разъяренных древесных драконов и уворачиваясь от вездесущих розовых лезвий. В его голосе звучит не только ярость, но и что-то еще. Неужели… предвкушение?

По моим венам струится изумрудное пламя, высвечивая их изнутри, словно какой-то безумный художник нарисовал на моей коже сияющие зеленые узоры. Глаза полыхают нестерпимо ярким светом, будто в них заключены два миниатюрных солнца. Из груди вырывается крик, так похожий на рык смертельно раненого зверя. Однако вместо того, чтобы стихнуть, этот крик лишь набирает силу, сотрясая стены арены и вторя шквалу пылающей во мне жизненной энергии.

Я рвусь к Императору, становясь единым целым с потоком своих техник. Лечу по волне острейших, но безвредных для меня, лепестков сакуры. Расстояние между мной и Альдавианом тает, как утренний туман под лучами солнца. Моя скорость и сила достигли невиданных прежде высот, и это застает противника врасплох. Он видел, что я на пределе, видел мои возможности в прошлом столкновении. Сейчас всё иначе. Бесценная жизненная сила щедро сгорает, подпитывая духовную энергию, и костёр встаёт до Небес.

На долю секунды в глазах врага мелькает удивление, смешанное со страхом.

Я не даю ему времени на раздумья.

Воплотившись в жизнь, Изумрудные Длани Асуры, шесть фантомных рук, сотканных из Ки и жизненной энергии, устремляются к моему противнику. Однако на полпути они вдруг сливаются воедино, формируя чудовищных размеров кулак, в котором, кажется, сконцентрирована сила тысячи воинов. Эта длань с легкостью проламывает защиту Императора и обрушивается на него, словно метеорит, упавший с небес.

Серия сокрушительных ударов, в каждый из которых я вкладываю частицу своей жизни, заставляет Альдавиана отступать. Он пытается уклоняться и блокировать, но все его усилия тщетны. Краги Древесного Гнева, не выдерживая чудовищной нагрузки, идут трещинами и начинают распадаться.

Дар Феррона… Прости учитель.

Даже Длани Асуры, служащие для них многослойной защитной оболочкой, лишь ненадолго задерживают неизбежное разрушение.

Мне плевать.

Я продолжаю наносить удары, вкладывая в них весь свой гнев, всю свою боль, все свои несбывшиеся надежды увидеть сестру живой и невредимой. И Император отступает. Лезвие его легендарного клинка, прежде не знавшее равных, начинает крошиться под градом моих атак. Лепестки сакуры проникают сквозь его пламенную ауру и впиваются в незащищенную плоть, словно стая разъяренных шершней. По телу врага расползаются кровавые раны — такие же алые, как и окутавший арену туман из растертых в пыль лепестков.

Государь ранен, но и моё тело находится на грани. Каждый удар, который я наношу врагу, забирает частичку моей жизни. Плоть расходуется, кости трещат, внутренности горят огнем. Я разрушаю сам себя, используя запретную технику, но мне все равно.

Довольно кошмаров. Время просыпаться.

Оппонент пытается ускользнуть сияющей техникой, но всё бесполезно.

Не отстаю ни на шаг, призывая остатки сил в правый кулак. Бесценные Краги разлетаются на мелкие осколки, будто во мне взорвалась лавина горного хрусталя, и Длани Асуры развеиваются, словно дымка поутру. Но моя обнажённая рука по-прежнему сияет ослепительным изумрудным светом, и в этом свете клубится вся мощь, что еще теплится в моем искалеченном теле.

Я выбрасываю ладонь в финальной атаке. Кажется, будто она плывет сквозь густую патоку, с трудом преодолевая сопротивление воздуха. Время растягивается, секунды превращаются в часы, и весь мир вокруг застывает, словно муха в янтаре.

В этот бесконечно долгий миг перед моим внутренним взором встает не охваченное страхом лицо врага, а совсем иная картина.

Двое детей, мальчишка и девчонка, бегут по залитому солнцем лесу. Чёрные, как вороново крыло волосы малютки развеваются на ветру, а в ее смехе воплощение чистой и незамутнённой радости. Парнишка несётся следом, пытаясь догнать её, и при виде этой картины моё сердце переполняет щемящее чувство любви и безмятежности.

Внезапно она оборачивается и машет спутнику рукой, подзывая его к себе. Её лицо сияет такой неподдельной нежностью, что у меня перехватывает горло. Она что-то кричит, но слов не разобрать. Слова не нужны. Я и так знаю их наизусть.

— Не говори чепухи, — она улыбается, и смешинки бегут в уголках её глаз. — Как я могу оставить тебя одного? Мы же семья.

Эхо её голоса эхом отдается в моей голове, болезненно и тепло одновременно.

Впереди у них целая жизнь, полная смеха и радости. Дома их ждут любящие родители — заботливый мать и суровый, но справедливый отец.

Эти двое, мальчишка и девчонка…

Они счастливы.

Они… были счастливы.

Однажды… наперекор всему… они снова будут счастливы.

Видение рассеивается, но моё сердце по-прежнему бьется в такт с несбывшейся мечтой.

По щекам прокладывают дорожки слёзы — злые, горькие, полные бессильной ярости на несправедливость жизни.

И вся эта буря чувств, всё мое горе и ненависть концентрируются, сжимаются в одну точку, а затем взрывной волной устремляются в кулак, замерший в движении. С яростным криком, похожим на вой смертельно раненого зверя, моя рука проламывает доспех Императора и вонзается в его грудь.

Плоть расходится, словно шёлковая ткань под ножницами ткачихи, рёбра хрустят невыразимо громко. Пальцы смыкаются на чём-то горячем и бешено стучащем, а затем моя выставленная, как тигриная лапа, ладонь выходит из спины Альдавиана.

Сердце заклятого врага трепещет в моей руке подобно раненой птице. Оно обжигает кожу, но этот жар не страшен тому, кто уже шагнул за грань.

Лицо поверженного врага оказывается совсем близко. Настолько близко, что его дыхание обжигает мне щёку. В его глазах плещется невыразимое удивление пополам с болью.

— Какая нелепая шутка… — шелестит голос противника в наступившей абсолютной тишине.

Он поднимает на меня неверящий тоскливый взгляд и хрипит:

— Ты всё же победил, глупый… мальчишка, но какой… ценой? — в его взгляде усталость смешивается с сожалением. — Мы умрем, и Империя… утонет в крови. Оно того… стоило?

— Да! — шепчу я непослушными губами.

В груди что-то со свистом булькает, и соленая влага заполняет рот.

— За неё… я убил бы тебя тысячу… раз!

Этих слов Альдавиан уже не слышит. Его тело обмякает и, соскользнув с моей руки, валится на арену, усеянную обрывками розовых лепестков.

Я же обещал, сестрёнка…

Где-то на краю сознания я различаю рев толпы и топот множества ног. Люди возвращаются с трибун, а по мостам ко мне бегут соратники. Лицо Наоки искажено мукой.

— НЕ СМЕЙ! — скорее читаю по губам, чем слышу её голос.

В глазах Текору стоят слезы. Райдо тащит охапку бинтов, будто они могут мне помочь. Остальные что-то кричат, но звуки доносятся словно из-под толщи воды.

Земля уходит из-под ног, и я падаю на колени. В моей груди зияет смертельная сквозная рана от меча. Последние крупицы жизненной силы стремительно покидают истерзанное тело.

Время замедляется, и каждый судорожный вздох кажется маленькой вечностью.

Где-то на груди, напротив сердца ощущается странная, но такая знакомая вибрация.

Глава 37

Фэнь Хуа, глава клана Золотой Сакуры, наблюдает с трибуны за ходом Конклава Великих Кланов. Пока он не принимает участия, лишь слушает бурные выступления представителей других родов.

Собрание благородных семей разворачивается в центральном дворце Императора, в зале совета, способном вместить тысячи людей. Внутри помещение мало отличается от арены, на которой произошли судьбоносные события. И внизу разворачиваются не менее ожесточенные дуэли, правда, пока словесные, но надолго ли?