Вольт (СИ) - Страница 16

― Почему? Разве не логичнее было бы руководить тому, кто всё придумал?

― Возможно, но я не люблю обременять себя ответственностью за других.

Чонин задумчиво закусил губу. Это походило на правду, если учитывать всё, что он успел узнать о Хане. Тот предпочитал отвечать лишь за себя и не взваливать на свои плечи чужие заботы. И, пожалуй, Ханю нравилось, когда заботились о нём самом. Это не мешало ему командовать другими, но в определённых пределах. Примерив ситуацию на себя, Чонин пришёл к выводу, что он сам поступил бы иначе на месте Ханя. Он не доверил бы пост руководителя кому-то другому, просто не смог бы. Всё, что он придумывал и делал, он предпочитал доводить до конца сам, собственными руками. Потому что только он знал, как всё должно быть в идеале. И только он мог воплотить собственные замыслы в реальность надлежащим образом, и никто иной не справился бы лучше.

Хань прикоснулся пальцами к его скулам, всмотрелся в глаза. Машинально Чонин попробовал заглянуть в чужой разум и отыскал там жгучее желание задать всего один вопрос: “Зачем ты это сделал?” Однако Хань подавил это желание и заменил так и не прозвучавший вопрос поцелуем. Поскольку Чонин не собирался отвечать и объяснять причину своего “побега”, возражать против поцелуя он не стал. И не стал возражать, когда Хань потянул его к кровати. Он ловил мягкие губы собственными и вдыхал едва уловимый клубничный аромат, исходивший от волос и кожи Ханя. Этот аромат напоминал о голоде ― о всех видах голода. Чонин отстранённо отметил, что уже стал привыкать ― к Ханю. Ему казалось теперь, что так было всегда. Даже те немного сумасшедшие образы, что он успевал различить в чужом разуме, больше не вызывали отвращения или неприятия, скорее уж, нездоровое любопытство.

Плохо. Очень плохо. Но вернуться к началу не удавалось. Человек ― это такая тварь, которая умеет приспосабливаться к чему угодно и даже получать от этого удовольствие. Чонин мог либо смириться с этим, либо поиздеваться над самим собой. Поскольку он никогда не отличался тягой к намеренным и глупым самоистязаниям, предпочёл смириться. Да и Хань не пытался изменить кардинально ту картину мира, к которой Чонин привык. Скорее уж, именно Хань менял картину собственную и следовал за Чонином. Однажды он сказал, что для того, чтобы следовать, надо обладать такой же силой, как и для того, чтобы вести. И Чонин не собирался спорить с этим утверждением, потому что оно было истинным.

У кровати Хань помедлил и вновь пытливо всмотрелся в лицо Чонина ― смотрел долго и проникновенно, старался всеми возможными способами поймать мысли или угадать намерения.

― Не стоит вглядываться в бездну, ― предупредил Чонин, обхватив Ханя руками за пояс и притянув к себе.

― Почему?

― Потому что бездна может вглядываться в тебя. Тебе приходило в голову, насколько опасен чужой разум? И как легко навеки стать узником в чужом мире, что живёт по иным законам? Не боишься, да? А напрасно. Если бы я мог открыть свой разум тебе, тебя затянуло бы туда. Навсегда.

― Не говори так, словно ты сам это умеешь, ― нахмурившись, попросил Хань.

Чонин умел, но в ограниченной степени, только Ханю не следовало знать об этом. Помнится, поначалу он хотел освоить дар Ханя получше, но довольно быстро отказался от этой мысли. Именно по той причине, которую сейчас и озвучил. Поверхностное чтение чужого разума не отличалось надежностью, чёткостью и глубиной, но даже такая малость иногда могла выбить из колеи. При глубоком чтении ― так, как умел Хань ― существовала вполне реальная угроза стать пленником в чужой голове. По крайней мере, она существовала для Чонина, поскольку некому было его обучать. Расспрашивать Ханя он бы не рискнул, чтобы не дать тому лишних поводов для подозрений.

― А ты действительно умеешь видеть будущее?

Хань испытывающе смотрел на него и молчал. Признается или нет? По большому счёту, это давно уже не имело никакого значения ― они оба достаточно играли друг против друга, но Чонину немножко, совсем чуть-чуть, хотелось, чтобы всё-таки признался вслух и честно.

― Допустим, ― тихо отозвался наконец Хань.

― Значит, ты знаешь, о чём я думаю и что сделаю? ― Чонин не удержался от слабой улыбки ― ответ он знал заранее.

― Нет.

― Почему?

― Возможно, потому что наши дары немного похожи, имеют одну природу. Но это мелочь, на самом деле. Я редко пользуюсь этими дарами.

― Почему?

― Со своими “почему” ты похож на не в меру любопытного ребёнка, ― уже сердито ответил Хань.

― Почему ты злишься? Это такой неприятный вопрос?

― Нет… Да… Не знаю! ― Хань тяжело вздохнул и попытался выскользнуть из рук Чонина, но не преуспел. Чонин не собирался его отпускать.

― Тебе так не нравится твой дар?

― Мне так не нравится заглядывать в чужую бездну и находить точно такую же в собственном разуме. Доволен? Ты прав, когда говоришь, что это опасно. Так оно и есть.

― Поэтому тебе больше нравится другой твой дар? ― Чонин обнял Ханя крепче.

― Тебе не кажется, что вопросы полагается задавать мне, а отвечать ― тебе?

― Не кажется. А должно?

― Твои манеры удручают, ― пробормотал Хань и провёл тёплой ладонью по груди Чонина, сдвинув тонкую ткань халата в сторону и обнажив смуглую кожу.

― Зато твои безупречны, ― подколол Чонин, с интересом наблюдая за действиями Ханя.

― Потому что меня хорошо воспитали, завидуешь?

― Не очень.

Хань нахмурился в очередной раз, но едва раскрыл рот для отповеди, как Чонин с иронией добавил:

― Скорее, тихо восхищаюсь.

Если Хань удивлялся, то становился на время беспомощным и безопасным. Впрочем, дело даже не в этом, а в том, что Хань казался ещё более привлекательным, чем обычно. Возможно, всему виной лёгкий излом бровей или яркий блеск в глазах, или чуть приоткрытые губы, или всё лицо в целом, выражавшее недоумение. Обычная его изысканность превращалась в нечто такое, чему Чонин не знал названия. Изысканностью Ханя можно было просто любоваться, а вот то, что Чонин видел сейчас… Это заставляло терять голову и забывать обо всём, что когда-то раньше казалось существенным. Например, о том, что Хань ― парень. Или о том, что Хань ― тюремщик.

Чонин стянул пушистую ткань банного халата с плеча Ханя и провёл губами по коже от уха почти до ключицы, словно нарисовал совершенную линию шеи. Звякнула цепь, когда они свалились на кровать вместе. Хань торопливо поправил ошейник на Чонине и отвёл цепь в сторону, чтобы она не мешала. Бесполезно, конечно, цепи мешали всегда, и неважно, сколько их ― четыре или одна.

Чонин мучительно медленно снимал с Ханя халат, поэтому лишь тихо хмыкнул, когда Хань сердито ухватился за его ошейник, дёрнул, притянув к себе, и жадно поцеловал.

“Меня не волнует, почему ты спишь со мной. Мне всё равно”.

Чонин замер, поймав ускользающую мысль за хвост.

“Даже если я для тебя всего лишь способ сбежать, мне всё равно”.

― Что? ― обеспокоенно спросил Хань, когда Чонин немного отстранился.

― Ничего.

― Эй…

― Не хочу.

― Что?

― Не сейчас. ― Чонин решительно завернул Ханя обратно в халат и уселся на краю кровати, скользнул взглядом по стенам комнаты, окнам и задержался на щите со шпагами. Почувствовав прикосновение ладоней к своим плечам, этими самими плечами недовольно передёрнул, чтобы сбросить руки Ханя.

― В чём…

― Хочу есть. Те штуки настоящие?

― Какие штуки? А… шутишь? Нет, конечно.

― Жаль.

― Почему? ― Хань сел рядом с ним и тоже полюбовался на щит со скрещенными шпагами над камином. ― Ты умеешь фехтовать?

Вместо ответа Чонин соскользнул с кровати, стремительно обернулся и отвесил изящный полупоклон, легко взмахнул рукой, будто держал в ней шпагу, и, подмигнув, спросил у ошарашенного Ханя:

― Эт-ву прэ, мсье? ― Шутливо отсалютовал и добавил: ― Ан гард!

― Ненавижу французский, ― помрачнел Хань. Он явно ни черта не понял, но быстро сообразил, что всё это могло означать. ― Ты хочешь со мной подраться? На шпагах? Ты спятил?