Вольт (СИ) - Страница 11

Только вот… Чонин не мог представить кого-то другого вместо Ханя и не испытывал уверенности в том, что смог бы сделать то же самое, если бы…

Чонин не стал лезть в разум Ханя. Он просто отбросил одеяло, медленно опустился на матрас и закинул руки за голову. Его интересовало, что же предпримет сам Хань. И насколько далеко им обоим придётся зайти в этой непонятной игре.

Игра и впрямь непонятная, потому что Хань явно не последний человек во “Дворце”. Наверняка у него широкий выбор способов воздействия на нерадивых учеников, тогда почему он выбрал именно этот? Чонин уже привык к боли, к голоду и холоду, к тому, что ему не позволяли спать, к некоторым видам пыток. Он привык, что хорошо ему в стенах “Дворца” точно не будет. Каждый наставник, что с ним работал, пытался его сломать, переделать, вылепить нечто такое, что устроило бы обитателей “Дворца”. И он привык сопротивляться, воевать с каждым и одерживать победы любой ценой. Потому что его цели по-прежнему оставались лишь его целями.

Однако Хань вёл себя иначе. Он как будто уклонялся от сражения и постоянно менял обстоятельства. Словно пытался подобрать ключи. Неважно. Чонин собирался уйти. Каким бы умным и хитрым ни был Хань, даже он не мог остановить Чонина и удержать. Пока у Чонина была цель, он двигался к ней как танк, не сворачивая с пути и преодолевая любые преграды. Так было всегда, так будет и впредь.

Хань смотрел на него, скользил взглядом по его смуглой коже и машинально дёргал пальцами пуговицы на своей рубашке. Раздевался торопливо, отбрасывая одежду так, будто та обжигала. После водил ладонями по животу и груди Чонина, сжимал коленями бёдра, усевшись сверху. Медленно наклонившись, коснулся губами шеи, заставив Чонина запрокинуть голову. И Чонин прикрыл глаза, чтобы сосредоточиться на ощущениях. По коже над ямочкой меж ключиц гуляло горячее дыхание: то опаляло жаром, то мягко согревало. Губы тоже притрагивались к коже то легко и ненавязчиво, то жадно и нетерпеливо. И всегда эти прикосновения оказывались внезапными, из-за чего Чонин время от времени вздрагивал. Точно так же он вздрогнул, когда Хань положил ладони ему на плечи, неспешно повёл от шеи вправо и влево, потом обратно, позволил ладоням спуститься на грудь и накрыть пластины мышц. Хань так и замер, всего лишь удерживая ладони на груди Чонина, но возбуждение не улеглось. Чонину казалось, что соски сами по себе твердеют под горячими ладонями Ханя. И он не продержался даже одной минуты: закусил губу, запрокинул голову ещё сильнее и подался грудью вверх, навстречу горячим ладоням, чтобы потереться о них, ощутить ещё отчётливее.

Хань шумно вздохнул, ладони убрал и наклонился, чтобы прикоснуться к коже уже губами. Чонин с силой зажмурился. Его кожа горела и пылала от всего, что делал Хань. Влажные прикосновения языка, упругость губ, лёгкие укусы, поглаживания кончиками пальцев либо болезненные пощипывания… Ханю явно нравилось это. Хотя Чонин больше волновался о себе, потому что ему нравилось это не меньше, чем Ханю. Он тихо застонал, когда осознал, что у него уже отменно встало, и Хань прекрасно знал об этом, поскольку в живот ему упирался отнюдь не палец.

Сладкое и тягучее влажное прикосновение под ухом и жаркий шёпот:

― Спичка…

― Что? ― хрипло спросил Чонин, зажмурившись ещё сильнее.

― Вспыхиваешь, как спичка, ― выдохнул ему в губы Хань и жадно поцеловал, теснее прижавшись всем телом и позволив ощутить, что оба испытывают возбуждение в равной степени. После поцелуя Хань отстранился и приподнялся, провёл пальцами по потемневшему от прилившей крови стволу и очень медленно стал опускаться. Чонин вновь с силой зажмурился и закусил губу, лишь бы не застонать в голос от невыносимо приятного давления. Гладкое и горячее, слегка пульсирующее, мягко, но плотно обхватывавшее его напряжённую плоть… Всё увереннее, всё глубже. Он резко втянул в себя воздух и непроизвольно качнул бёдрами, рванувшись навстречу Ханю и погрузившись в его тело настолько глубоко, насколько было возможно. Слабый, но удовлетворённый стон стал хорошей наградой.

Распахнув глаза, Чонин посмотрел на Ханя. Тот сидел на его бёдрах, напряжённо выпрямив спину и запрокинув голову, тяжело дышал и не знал, куда деть руки. Спустя миг Хань наклонился, легко прихватил нижнюю губу Чонина зубами, потянул, потом отпустил и потёрся щекой. Чонин бросил ладонь ему на затылок, привлёк к себе и скользнул языком меж приоткрытых губ. Манящий соблазн ― Хань. Когда он чуть прикусил кончик языка Ханя, тот довольно резко мотнул головой и приглушённо застонал от боли, которую причинил себе сам. И Чонин вспомнил, как Хань хотел, чтобы ему сделали больно. И он по-прежнему этого хотел даже сейчас, только Чонин не собирался оправдывать эти ожидания. Потому что сам он точно не желал причинять боль. Не так и не сейчас, когда Хань казался ему уязвимым и надломленным.

Чёрт знает, что это такое и почему Хань вообще пошёл на это ― Чонину пока не хватало умения использовать украденный у Ханя дар на всю мощность, но он собирался действовать сам, по собственному выбору. Чонин всегда предпочитал бить не в спину, а в лицо. И сейчас, на его взгляд, причинять боль Ханю было бы подлостью.

“Я чертовски сентиментален. Однажды это выйдет мне боком…”

Он медленно провёл ладонями сверху вниз по влажной от пота спине Ханя, чуть сжал бёдра и притянул к себе, мягко проникнув в податливое тело ещё глубже. Хань отстранился, обхватил его запястья пальцами и, удерживаясь за них, откинулся назад, плавно приподнялся, словно хотел освободиться от присутствия Чонина в своём теле, но потом резко опустился, позволив Чонину вновь заполнить его до отказа. Это напоминало томный танец, пропитанный острыми ощущениями, неторопливый и чувственный. Им обоим хотелось ускорить темп, но оба сдерживались изо всех сил и старательно сохраняли заданный ритм.

Чонин поймал пристальный взгляд Ханя и после не отпускал его. Чуть опущенные веки, опасный блеск из-под ресниц, приоткрытые влажные губы, хриплое неровное дыхание, стремительное мелькание кончика языка, крупные капли пота на висках и на лбу… Теперь это лицо, что прежде подошло бы ангелу, напоминало лицо грешника. И Чонин не знал, кто из них лучше и желаннее. Или хотел сразу обоих. И томность их странного танца становилась всё невыносимее.

Хань отпустил левое запястье Чонина, тронул рукой грудь, накрыл тёмный сосок и нарочито медленно провёл по возбуждённой вершинке подушечкой большого пальца. Сам виноват… Чонин резко дёрнул его к себе, с силой прижал к груди, в один миг перекатился и вжал Ханя в матрас собственным телом. Они забыли о томном ритме, увязнув в череде жадных и торопливых поцелуев. И ладони обоих беспорядочно скользили по светлой и смуглой коже. Капли пота тоже перемешивались, когда они прижимались друг к другу.

С протяжным стоном Хань запрокинул голову, позволив Чонину припасть губами к его шее. Его пальцы вцепились в жёсткие тёмные волосы Чонина, ухватились за пряди, чтобы притянуть к себе ещё ближе, и Чонин не возражал ― отстраняться он не собирался. Не только шея, но весь Хань обладал необыкновенной изысканностью. Хорошее сложение, правильное, но такое… идеальное, что оно казалось утончённым и аристократичным. И на фоне смуглой кожи Чонина кожа Ханя напоминала драгоценный китайский фарфор, раскрашенный красными пятнами ― следами от губ Чонина.

Что ж, красным Чонин его раскрасил, осталось добавить немного белого. И Хань вздрогнул под ним от сильного толчка, приоткрыл мягкие губы, чтобы сделать рваный вдох и вновь задохнуться от очередного толчка. Его брови едва заметно изогнулись, придав лицу одновременно немного удивлённое и соблазнительное выражение.

― Сильнее… ― хрипло велел он из последних сил и сорвался на слабый стон, но тут же жёстче вцепился в волосы Чонина и притянул к себе, чтобы соединить их губы и обменяться неровным дыханием.

Они рвались друг к другу и одновременно словно бы пытались друг друга оттолкнуть. Потому что близость сводила с ума так же сильно, как её отсутствие. Вместе никак и порознь тоже никак. Хотелось освободиться от зашкаливающего удовольствия, которое сейчас больше напоминало пытку, но и остановиться всё равно что умереть или обречь на другую, не менее жестокую, пытку.