Волшебный туман - Страница 75

Смутно он слышал обрывки разговоров среди мужчин. Голос Симуса Макбрайда дрожал от горя.

— Да, моя Кэтлин была слишком хороша для этого мира. Уверен, что Бог вознес ее на небеса на легких крыльях.

Среди присутствующих раздались возгласы сочувствия. Кто-то спросил:

— Куда мог запропаститься этот коротышка Том?

— Никто не видел его с тех пор, как началась схватка.

— Думаю, он тоже погиб. Рори толкнул Весли локтем.

— Все это ужасно, но мы видели, как это случилось. Бог простит тебя, потому что это была чистая случайность.

Весли продолжал смотреть в костер, видя глаза Кэтлин в золотых отблесках огня, глянец ее волос в светящихся углях. Он слышал ее голос в плаче ветра, в шорохе волн на берегу, и его сердце не могло поверить, что она умерла.

Весли велел вытащить спрятанные лодки, и мужчины поразились его стойкости. Но Весли знал себя лучше. Гнев и печаль переполняли его, и вскоре он уже не сможет сдерживать себя. Скоро его ярость прорвется с угрожающей силой, неся отмщение без милосердия людям, повинным в смерти Кэтлин.

Поглощенный гневом, который теперь управлял им, Весли отдался душой и сердцем чувству мести. В нем не осталось места для доброты. Он не мог заставить себя улыбнуться робкому ребенку, предложившему ему букетик цветов. Он не мог молиться за душы Кэтлин и Тома во время долгих ночных молебнов отца Тулли. Он не мог выразить соболезнование Мэгин, которая, узнав о случившемся, приехала в Клонмур и оплакивала свое горе до тех пор, пока, ослабевшая и истощенная, не свалилась на пол молельни.

Вместо этого Весли хладнокровно составлял заговоры, предназначенные для убийств, увечий и грабежей.

В первую после той схватки неделю мужчины совершали дерзкие налеты на центр английских владений — Голуэй. Весли чувствовал хладнокровное удовольствие, когда видел через разрез старинного забрала удивленный испуг круглоголовых, на которых они нападали глубокой ночью. Стрелы арбалетов свистели в темноте и впивались в тела англичан.

Иногда он сражался как во сне. Обнаружив, что держит окровавленный меч, не мог припомнить, чтобы убивал кого-то. В это время он ловил на себе взгляды мужчин, в которых было нечто, похожее на изумление. После этого он шел в сад, чтобы забыться там сном без сновидений.

Во время засады, устроенной на дороге между Голуэем и Лох-Каррибом, Весли захватил англичанина, которого он видел в доме Хаммерсмита. Прежде чем перерезать ему горло, он выяснил, что Хаммерсмит отправился в Англию.

Теперь у него не осталось надежды вернуть Лауру. Осознание этого не привело его в ярость, потому что Кэтлин унесла с собой в вечность всю его любовь и нежность. У него не осталось ничего за душой, что он мог бы дать Лауре.

Весли не мог без муки вспоминать дочь, одетую в черные пуританские одежды, смеющуюся на коленях Кромвеля.

На следующей неделе пришел какой-то рыбак из Кладдаха и привел на веревке черного любимца Кэтлин. Весли в это время находился во дворе, расхаживая взад и вперед и планируя другой набег.

Посетитель остановился и вытаращил глаза. Весли посмотрел на себя глазами испуганного мужчины и понял, что с непричесанными волосами, наполовину отросшей спутанной бородой, в грязной одежде и неистовым огнем в глазах представляет соой страшное зрелище.

Мужчина вручил лошадь.

— Она сказала, что будет награда.

Весли кивнул головой в сторону Симуса, который сидел под ольховым деревом, погрузившись в «Книгу древности»:

— Обратитесь к главе Макбрайдов. Посетитель поспешил уйти. Лоснящаяся спина жеребца сверкнула в полуденном солнце.

И Весли, который не проронил ни слезинки с тех пор, как его жена упала, пораженная его собственной рукой, зарылся лицом в величественную шею коня и заплакал. Рыдание, вырвавшееся из бездонного колодца печали, спрятанного внутри него, извергалось с таким неистовством, что мужчины сняли шляпы, а дети спрятались за материнскими юбками.

Однако и это не принесло Весли облегчения. Гневный вопль вырвался из его горла. Он вскочил на коня и сильно ударил его в бока. Не имея ничего, за что можно было держаться, кроме черной гривы, он наклонился к шее животного и отдался в его власть.

Они неслись через поля и болота, перепрыгивали через каменные ограды, проносились как ураган по побережью, поднимая брызги воды с песком, которые больно били его по лицу, а он продолжал подгонять взмыленную лошадь.

Он приехал в заброшенный сад, где впервые встретил Кэтлин. Беспорядочно разбросанные валуны и колючие кусты ежевики уродливо окаймляли лужи, оставленные приливом. Тяжело дыша, он соскочил и позволил коню бродить поблизости.

Был день, который Том Генди назвал бы чистым. Солнце светило ярко, и небо было высокое и безоблачное. А это место казалось наполненным очарованием. Волшебство пропитало воздух, которым он дышал. Порывы ветра звучали таинственно. Весли опустился на колени и зарыл пальцы в мокрый песок.

— Нет, — простонал он. — Кэтлин, не может быть, чтобы ты умерла.

Однако, она умерла, и унесена на небеса, где, без сомнения, вселила страх в сердца ангелов.

День перешел в сумерки, а сумерки в вечер. Он лежал на песке, обдумывая безнадежность своей судьбы. Хаммерсмит отправился в Англию, чтобы сообщить Кромвелю о предательстве Весли.

Весли вспомнил нежность лорда-протектора в обращении с Лаурой, увидел, как смягчались его непримиримые глаза и кровавые руки, когда он смотрел на нее и гладил ее. Где-то внутри Весли жила уверенность, что даже Оливер Кромвель окажется милосердным и даст Лауре надлежащее воспитание. У пуритан суровая судьба, но они внимательны к своим детям. И Кромвель, недавно лишившийся любимого внука, наверняка будет считать Лауру своей.

Все, что осталось Весли, — это борьба. Только в пылу сражения не на жизнь, а на смерть чувствовал он себя живым, весь горя желанием отомстить.

На небе появились звезды, и самая яркая из них привлекла его внимание, вызвав воспоминание о дне инаугурации Кэтлин, которая казалась тогда вечной. Конечно же, она бессмертна. Кэтлин не может умереть. Просто она перешла в другое, более высокое состояние существования.

Как эта яркая звезда.

Лондон, август, 1658

— О, моя дорогая, так не пойдет, — лорд-протектор Оливер Кромвель вошел большими шагами в тюремную камеру, расположенную в Брик Тауэр и выходящую на ров с водой на северной стороне лондонского Тауэра. Он пересек комнату и остановился возле кровати. — Вы даже не притронулись к ужину и вообще не ели несколько дней. Я так старался, чтобы вам посылали хорошую пищу.

Когда Кэтлин повернулась, кровать скрипнула. Она протянула руку и сбросила накрытый поднос на пол.

— Не собираюсь давиться вашими английскими помоями для свиней.

Оставшись невозмутимым после этого взрыва, Кромвель махнул большому человеку со светлыми волосами, который вошел в камеру следом за ним.

— Мистер Булл, принесите вина для леди и для меня.

Кэтлин поймала взгляд этого великана. Тадеус Булл доставлял ей еду, а вместе с ней передал стеклянный пузырек, который лежал теперь в кармане ее фартука.

Несколько минут спустя Кромвель наливал белое сухое вино в два оловянных бокала. Пододвинув стул к кровати, он поставил их на стол. Кэтлин занесла руку, чтобы швырнуть эти чашки.

— Я не стал бы этого делать, миссис Хокинс, — сказал он. — Вам, возможно, необходимо будет выпить.

«Возможно», — подумала она, нащупывая пузырек, и опустила занесенную руку.

— Вы испытываете мое терпение, — продолжал Кромвель. — Не прошло и десяти дней, как похоронили мою дочь Бетти, и я плохо себя чувствую от всех этих поездок между Хэмптоном и Лондоном.

Отношение Кэтлин к лорду-протектору было окрашено ненавистью, но она все же заметила морщины, появившиеся возле рта, легкое дрожание голоса, когда он произносил имя дочери. «Итак, — неохотно отметила она, — у чудовища все-таки есть сердце».