Волшебный хлеб. Сборник рассказов - Страница 4

Я внимательно посмотрела на него и заметила в его глазах усталость и затаенную боль, седину и опущенные плечи.

« Нет, милая, – сказала я себе, – это не Димка – индюк, а ты глупая гусыня, ничего не замечающая вокруг». Мне захотелось приободрить его, помочь, чем смогу.

Димка же на мгновение ушел в себя, видимо решая, стоит ли исповедоваться перед такой бесчувственной подругой, как я. Но его сомнение длилось лишь мгновение. Он отбросил его прочь и, благодушно взглянув на меня, попросил согласия выпить за мое здоровье. Я согласие дала и уже с сочувствием и нежностью поглядывала на своего друга. Димка говорил мне какие-то нелепые комплименты, читал стихи собственного производства, но помалкивал о своем желании поведать мне свои тайны. За бортом проплывали прекрасные виды столицы, звучала приятная музыка, а главная тема встречи так и не была озвучена.

Моего терпения никогда надолго не хватало, поэтому и сейчас я не выдержала. Заглянув в глаза приятелю, я спросила:

– Так почему же, Димочка, ты назвал себя вором? Это еще из какой оперы?

– Если позволишь, – ответил мой визави, – я изложу все по порядку.

– Я жду этого интригующего момента, – без ложной скромности заявила я.

– Ну, так вот. После твоего отъезда, я не мог оставаться в ВУЗе. Долго скакал в поисках интересной работы, но, в конце концов, устроился в крупную корпорацию (он назвал имя миллиардера-хозяина) с очень хорошей зарплатой, позволившей мне приобрести достойную квартиру, дачу, машину и все прибамбасы крутого господина. Ты ведь знаешь, что в принципе, я всегда легко относился к деньгам. Они никогда не были для меня целью или смыслом жизни, только средством комфортного существования. Для меня важно было то, что в корпорации я получил очень приличный статус и интересное дело. С людьми я схожусь легко, знакомых и приятелей у меня пруд пруди. И для дела это хорошо. Но близких друзей нет. В какой-то момент я понял, что меня никто и ничто не волнует. Мне как-то все безразлично. И это открытие меня испугало. На службе меня считают очень порядочным человеком, спокойным, ровным и доброжелательным. Но я понял, что мне просто все безразлично. Мое сердце никто не трогает, но и я никого не трогаю, не задеваю ничьего сердца. Это открытие я сделал не случайно.

Несколько лет назад у меня появилась подруга. Мы жили с ней в моей квартире гражданским браком, но каждый своей жизнью. Она частенько уезжала в зарубежные командировки. Скажу тебе честно, я в это время отдыхал всей душой. Мне было невероятно хорошо одному. Я понимал, что честнее было бы с ней расстаться, но не знал, как ей сказать, чтобы не обидеть, что не хочу продолжать наши отношения, что устал от них, что она мне просто мешает. Я готов был купить ей небольшую квартирку, чтобы она смогла оставаться в Москве. Но меня мучил тот факт, что я выгоняю человека из дома, лишаю ее уже ставшего привычным образа жизни, возможно, разрушаю ее жизнь. В общем, эти мысли меня мучили постоянно, потому что появились они почти в тот же год, как мы с ней сошлись.

Но в нашем сожительстве был и свой плюс. Мне не нужно было для своих потребностей искать других женщин, которые, на мой взгляд, были не хуже и не лучше ее.

И вот, представь себе, два года назад она уехала в свою командировку во Францию. Я свободно вздохнул, расслабился, и молил Бога, чтобы она задержалась там подольше. И Бог услышал. Она задержалась, то есть вообще не вернулась. Я даже не заметил, что прошло полгода, когда она позвонила мне, чтобы попросить прощения.

Ничего не понимая, я страшно удивился, за что она просит прощения. Она со слезами в голосе сообщила мне, что вышла замуж за француза, очень счастлива, но ее мучает мысль, что я могу не пережить этого, ведь я так любил ее, никогда не обидел ни одним словом и она боится, что я покончу с собой. Она умоляла меня дать ей слово, что я не наделаю никаких глупостей, что мы навсегда останемся с ней друзьями. Стоит ли тебе говорить, как я был ошарашен ее словами. Ведь даже после ее признания я не испытал никакой ревности, сожаления, вообще никаких чувств.

И я сделал вывод, что, видимо, я болен, что моя душа погибла, и я ничего не чувствую. Я не способен любить или ненавидеть. Я бездушный человек. Мне не интересно жить.

Я решил испытать себя, свою душу, ее реакции. Влюбляться, строить семейные отношения мне не хотелось, и я решил уйти в работу, в коллектив. Не знаю, насколько я погрузился в работу, но в коллектив – точно погрузился.

И оказалось, что я надутый индюк, призирающий многих своих коллег, способен и на более яркие чувства, в виде раздражения и почти ненависти. Меня это открытие не огорчило, даже наоборот, порадовало. Значит, я не бесчувственный истукан, а нормальный человек, умеющий держать себя в руках.

На службе особенно меня раздражал один начальник отдела, находящийся в моем подчинении. Это некто Дудкин Николай Аввакумович.

Представь себе достаточно обеспеченного человека, согласно его заработку, который ходит десять лет в одном и том же костюме и ботинках, не переодевается даже на праздники. Он Плюшкин наших дней. Все, что плохо лежит, он подгребает к себе. Как-то я заметил, как он сунул в свой портфель пачку бумаги и набор ручек, которые ему выдали для работы отдела. Но если раньше, я никогда не обращал внимания на коллег и их привычки, то теперь, присматриваясь к себе, я стал приглядываться и к окружающим меня людям.

Почти ежедневно, в целях контроля, я стал заходить в отдел нашего Плюшкина и наблюдать за ним. Оказалось он никогда не ходит в столовую или буфет, пьет чай в отделе, собирая с тарелок все, что осталось от коллег. Это при том что у него очень приличная зарплата, где-то 120 тысяч в месяц, и семья небольшая: жена и ребенок. Я узнал это случайно из разговора его сотрудниц.

Не знаю почему, но именно этот тип, кстати, весьма трудолюбивый, работающий по 12-14 часов, послушный, безропотно выполняющий все мои распоряжения, стал мне страшно неприятен. Его плебейская сущность почему-то с каждым днем раздражала меня все больше, вызывая у меня почти физическое отвращение. Конечно, об этом никто не знал и не догадывался. Это было скрыто под маской полного безразличия. Но в душе я радовался, что, оказывается, могу призирать и даже ненавидеть. Причем я отлично понимал, что совершенно не объективен в своих чувствах к нему. Он был очень хорошим специалистом и строгим начальником. Когда сотрудница его отдела сорвала нам своей некомпетентностью важный договор, он просил объявить ей строгий выговор и лишить на год премиальных. Это была вполне обоснованная мера, но во мне его просьба вызвала чувство бешенства, хотя дура-сотрудница мне была совершенно безразлична. Безусловно, мы объявили ей выговор с предупреждением, лишили премии на год, но бедного Дудкина я еле переносил, он мне был отвратителен.

В тот злосчастный день я зашел в отдел Дудкина и застал там распространительницу лотерейный билетов. У нас частенько распространяют их. Женщине удалось уговорить Дудкина взять на отдел 10 билетов. Он отдал ей деньги, она вышла, а его срочно пригласили к телефону в другую комнату. Дудкин выбежал, хлопнув дверью, билеты на столе разлетелись, один упал на пол. Не отдавая себе отчета, я зачем-то поднял этот билет, сунул его в карман брюк и вышел следом за Дудкиным. Мы почти одновременно оказались в другой комнате. Он переговорил с кем-то по телефону и быстро вышел, а я остался поговорить с сотрудниками о предстоящем вечернем собрании, а затем направился в свой кабинет

Проходя мимо одной из комнат, я заметил, как туда почти вбежал Дудкин, даже не закрыв за собой дверь. Я остановился, чтобы понаблюдать за ним. В комнате была женщина, распространявшая лотерейные билеты, к ней и бросился Николай Аввакумович: «Надежда Владимировна, – сказал он дрожащим от волнения голосом, – вы не додали мне один билет. Вместо десяти, дали девять».

«Не может быть, – возмутилась женщина. – Я их два раза пересчитала».

«Я тоже пересчитал дважды, – сказал Дудкин. – Вот они!» – и он выложил пачку своих билетов перед ней.